Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 20. Царствование императрицы Анны Иоанновны. 1730–1740 гг.
Итак, Россия начала неприятельские действия против Турции, когда еще Станислав Лещинский жил в Кенигсберге и не отказывался от польской короны, когда одно русское войско должно было еще занимать Польшу, а другое действовать на Рейне в пользу императора. Из донесений Неплюева мы узнали, что именно он своими представлениями должен был более всего заставить свое правительство спешить начатием неприятельских действий против Турции. С одной стороны, наглость Порты, рассчитывавшей на безнаказанность нарушения русской территории, должна была сильно раздражить русское правительство; с другой стороны, резидент доносит о слабости Порты, о возможности легко получить от нее удовлетворение, но только в том случае, если Россия будет действовать немедленно, чем побудит и персиян продолжать войну, которая обеспечит успехи русских войск. Отсюда понятно, что Россия должна была употребить все усилия, чтоб воспрепятствовать заключению мира между Персиею и Турциею.
С этой целью отправлен был еще в 1733 году в Персию чрезвычайным посланником князь Сергей Дмитриевич Голицын. На дороге узнал он о заключении мира между Персиею и Турциею, бросил свой багаж и налегке поехал для свидания с Кулы-ханом, чтоб, «смотря по состоянию обстоятельств, всякими пристойными способами домогаться его не только против турок поощрять, но и к разрыву мира привесть». В мае 1734 года Голицын приехал в Испагань и начал конференцию с доверенным человеком от Кулы-хана Хулефою. «Хотя я, – писал Голицын, – всячески стараюсь, чтоб поощрять Кулы-хана к разрыву с турками, однако встречаю при этом немалые трудности: Кулы-хан – человек гордый, величавый и не любит, когда от него настойчиво чего-нибудь требуют, поэтому надобно с ним обращаться очень осторожно. Хлопотал я, чтоб он обязался без сообщения России не принимать от турок никаких предложений и не заключать мира, а если турки начнут войну с Россиею, то и он должен ее начать: сначала он согласился, но потом ежедневно начал присылать новые запросы, проводя только время». Голицын предложил помощь Персии с русской стороны; Кулы-хан отвечал: «Очень благодарен и на дружбу русскую благонадежен; только теперь не хочу отягощать своих приятелей, да и не могу понять, каким образом эта помощь может быть мне доставлена: к Багдаду русские войска не пойдут, разве к Шемахе. Но если обстоятельства принудят меня разорвать теперь мир с турками, то надеюсь и без посторонней помощи с ними управиться, и, если буду счастлив, побью их и вступлю в Анатолию, то и Россия может напасть на турок с другой стороны, и кто что себе добудет, то у него и останется». По мнению Голицына, Кулы-хана побуждало к миру печальное состояние Персии: народ разорен войною, всякий должен отдавать последнее: в войске Кулы-хана не любят, так что едва ли не всякий желает ему погибели, держится он одним страхом: за малые вины казнят смертью, давят, и это случается каждый день в его присутствии. Кроме того, Кулы-хан сильно сердится на русское правительство за то, что оно не отдавало Персии Баку и Дербента, выставляя условие мирного договора, что эти города будут отданы тогда только, когда Персия совершенно освободится от неприятеля. Когда Голицын жаловался Кулы-хану, что персидский сердарь требует от русских властей высылки в персидские границы кочевых народов, находившихся до сих пор под покровительством России, то Кулы-хан отвечал, что эти народы – подданные персидские, которые приходят к нему теперь сами, и отгонять их от себя неприлично, точно так как с русской стороны удерживать их не следует, и когда Голицын продолжал настаивать на недружелюбность этого поступка, то Кулы-хан с сердцем отвечал: «Полно говорить о таком малом деле; послу о соломе представлять неприлично, а мне слышать стыдно; надобно о другом важном деле говорить; ты прислан от такой великой монархини, и все говорили, что имеешь полную мочь, а между тем не можешь отдать таких малых и разоренных городишков, как Баку и Дербент, отговариваясь, что не имеешь полномочия; вижу давно, что ваша дружба только на словах; я вас испытал. Вы мне с вашею мнимою помощью наскучили; помощь эта только на словах; сам рассуди: если я от вас потребую теперь только десять тысяч войска, то знаю, что вы этого мне дать не можете. Полно меня обманывать! Благодарю бога, что мне в вашей помощи нужды нет, особенно теперь, когда я помирился с турками. Поэтому объявляю, что, соединясь с ними и с другими мусульманскими народами, с разных сторон пойдем войною против России до самой Москвы. Я был на турок сердит и хотел идти на них войною, но вы принудили меня остановиться, потому что Баку и Дербента и требуемых мною людей не отдаете и ни в чем другом не соглашаетесь. Предлагаю вам два дела, одно легкое, другое тяжелое: первое – без всякой отговорки выдайте мне моих бунтовщиков: Даргу-салтана, Юз-башу-мусу-бека и Али-Кулы-хана; за это пойду отбирать турецкие города Генжу, Тифлис, Эривань, и, когда трубы мои затрубят в этих городах, тогда пошлю к русским командирам с требованием отдачи Баку и Дербента, и надеюсь, что по силе Рящинского договора мне их отдадут без всякого отлагательства и затруднения. И за то, что получу эти города прежде времени, даю на себя вечную кабалу никогда не мириться с турками; прямо отсюда пойду в Константинополь, а вы, если хотите, ступайте с другой стороны, и если возьму города с той стороны, то отдам их вам: ибо когда бог меня так возвысил, то я в покое сидеть не умею». Кулы-хан требовал, чтоб Голицын немедленно отправил в Петербург за ответом и чтоб этот ответ пришел до получения ратификации мира с турками.
Персидское войско действительно осадило Генжу, но по неискусству в осадном деле не могло скоро взять ее. Голицын, находившийся в войске при Кулы-хане, счел эту медленность противною русским интересам, потому что турки могли усилиться, и потому предложил Кулы-хану под рукою помощь для скорейшего отобрания турецких крепостей. В начале ноября он обратился к генералу Левашову, находившемуся в Баку, и тот прислал ему инженерного офицера и четырех бомбардиров, которых Голицын одел в персидское платье. Кулы-хан был очень доволен, а 16 декабря Голицын объявил ему, что императрица, имея полную надежду на скорое очищение Персии от неприятелей, согласна и до истечения срока возвратить ему остававшиеся в русском владении персидские города под тем условием, что города эти никогда не будут отданы в неприятельские руки и что Кулы-хан свято исполнит Рящинский договор, по которому обязан признавать неприятеля России своим собственным неприятелем и письменно подтвердить данное ему, Голицыну, обещание наисильнейшим образом стоять против общего врага. Кулы-хан так обрадовался, что изменился в лице, и объявил, что готов все сделать, чтоб отблагодарить императрицу за такую милость, пусть императрица располагает им как своим последним слугою, и, обратясь к стороне Генжи, крикнул: «Горе вам! Не только вы все, но и сам ваш султан погибнет от персидской сабли, если бог продолжит мою жизнь».
В 1735 году Кулы-хан продолжал войну с турками, но не мог взять Генжи, что приводило в сильное беспокойство и его самого, и Голицына. Летом, оставя небольшое войско под Генжою, Кулы-хан отправился к Карсу и в двух битвах поразил турецкое войско. После этого благоприятного оборота дел Голицын отправился в Россию, так как заключен был окончательный договор с персидским правительством и русские войска очистили Баку, Дербент и даже крепость Св. Креста. Таким образом, из Персии приходили благоприятные иззестия, что Кулы-хан будет воевать с турками, и это заставляло склониться на представления Вешнякова о выгоде немедленного начатия войны с Портою в расчете на легкость и непродолжительность этой войны. Мы видели, что в Петербурге уже давно хотелось начать ее: отдали Персии области, завоеванные Петром Великим, и как ни оправдывали эту отдачу тем, что эти области вместо пользы причиняют страшный вред, служа кладбищем для русского войска, однако было очень неприятно начинать царствование уступками приобретений великого дяди; поэтому желалось вознаградить себя за эти уступки приобретениями со стороны Турции, желалось возвратить то, что было уступлено Петром, изгладить таким образом бесчестие Прутского мира. Миних сильно желал турецкой войны, желал славы, которая необходимо приносила с собою силу, и рассчитывал на верные и полные победы, тогда как последние данцигские лавры были не без терния: роковое слово «Гагельсберг» было постоянно в устах врагов фельдмаршала. «Россия находилась тогда в самых благоприятных обстоятельствах, которые могли обещать ей верный успех в предприятии. Казна была полна, войско в хорошем состоянии, и при государственном устройстве соседних европейских государств (Польши и Швеции) их нечего было опасаться; не было опасности и со стороны Азии. Анна взошла на престол с твердым намерением следовать правилам своего дяди Петра I, совершить начатое им, опираясь более на честность и способность иностранцев, чем природных русских. При таком повороте (ибо до Анны вельможи, в руках которых находилась власть, старались только в том, чтоб разрушить начатое Петром В.) почли нужным армию и всю нацию занять чем-нибудь внешним и вместе следовать плану Петра I. И так как теперь приняли за основание не увеличивать более своих пределов на счет европейских государств, а только удерживать их при существующем правительственном устройстве, то и обратились к востоку». Желали войны, но непродолжительной; хотели напугать турок и заставить их исполнить требования России, поэтому Остерман в письме к великому визирю объявлял, что императрица поступками турок и татар вынуждена употребить силу, но употребляет ее с сожалением, и только для того, чтоб установить мир на прочных основаниях; если, следовательно, Порта также желает мира, то должна выслать на границы полномочных министров для переговоров.
