Михаил Белов - Мангазея
В 1644 г. кочи снова были задержаны в Обской губе сильными ветрами. С 40-х гг. походы из Тобольска и Березова на реку Таз осуществляла главным образом казна. Торгово-промысловые караваны снаряжались очень редко и двигались в одном направлении — от Мангазеи на Березов и уже оттуда по «Черезкаменному пути». Казенное же судоходство по-прежнему не удавалось. В 1663 г. в губах потерпели крушение пять кочей, а находившиеся на них 5260 пудов хлеба и 24 пуда соли погибли. Поэтому в 1666 г. мангазейские воеводы прекратили поставки хлеба и соли в Мангазею по водному пути. Отныне грузы стали перевозить на каюках и дощаниках из Енисейска в Туруханск. В 1669 г. тобольский воевода Петр Годунов запретил поездки в Мангазею по Обской губе. «Впредь, — писал он в Мангазею, — кочевого ходу не будет, а посылать через Енисейск». И выходило, что он, Данила Наумов, совершил летом 1670 г. плавание по Мангазейскому морскому ходу в последний раз.
ВОЕВОДСКАЯ СМУТА
Осенью 1628 г. собрался в Мангазею Леонтий Плехан. Он уже знал о запрещении Мангазейского морского хода и о нарядах стрельцов на заставу между Мутной и Зеленой. Поэтому направился он по сибирской дороге к Верхотурью, куда к тому времени прибыли из Москвы новые воеводы: старший — Григорий Иванович Кокорев, выдававший себя за человека, близкого к царствующей династии, и младший — Андрей Федорович Палицын, происходивший из новгородской мелкопоместной дворянской семьи, один из послов к польскому королю Сигизмунду в годы смуты, человек начитанный.
Догнал их Леонтий по дороге в Тобольск. Передвигались воеводы большим караваном. С Кокоревым ехала вся его семья: жена Мария Семеновна, сын Иван, слуги, денщики, посыльные. С Палицыным, кроме его жены, ехали многочисленные родственники. И среди них особенно выделялись своим буйным характером племянники. Некоторые из них остались в Тобольске и только на следующий год прибыли в Мангазею. Уже в пути сказалась неприязнь воевод друг к другу. Прямой, грубый и царственный Кокорев невзлюбил обходительного и болезненного Палицына.
Правда, взаимная личная неприязнь имела серьезные основания. Известно было, что Григорий Кокорев своим доносом привел дядю Палицына, Силу Зеленого, «за измену царю» на плаху. Говорили, что, отправляясь из Москвы, Кокорев якобы сказал Андрею, что берет его прямо «от виселицы». Услышав о раздорах среди воевод, Леонтий хотел повернуть в сторону, но раздумал: на Таз он все равно не попадет раньше воевод, а с ними в пути все же спокойнее.
Собираясь в далекую поездку, потратил Леонтий все свои средства, скопленные от продажи «соболиной казны», и теперь рассчитывал заработать на мангазейских торгах. С собой он взял старшего сына Климентия и младшего Ивана, надеясь приучить их к большому торговому и промысловому делу. На Верхотурье он, как и другие торговые люди, заказал собственный коч. Воеводы приказали сделать два «государевых коча». Всего верхотурские плотники рубили 22 морских судна.
Собралось идти в Мангазею много народу, и все богатый люд. У каждого на судно приходилось «промышленных заводов» и русских товаров от 1000 до 1500 рублей. Леонтий не мог причислить себя к таким богачам — таможенный голова выписал ему проезжую грамоту на товары стоимостью 150 рублей.
В Верхотурье встретил он тех, с которыми ловил соболей при воеводах Мосальском и Пушкине. Среди «новичков» оказалось много неизвестных фамилий. Эти торговцы уже успели побывать на Лене, торговали в Енисейском остроге, ходили и в Мангазею. Вскоре он подружился с ними. Особенно нравились ему своей степенностью Спиридон Казанец и его закадычный друг Степан Канищев. В питейном доме они свели Леонтия с московскими купцами Андреем Калининым, Сафоном Агофоновым и Федором Фоминым, людьми серьезными и рассудительными.
В Тобольске, куда в мае пригнали кочи, воеводы повели себя задиристо. Отличался своей неукротимостью всегда подвыпивший Андрей Палицын. Жесток и самодур он был во хмелю, хотя в трезвом состоянии считался человеком мягким. Под Иванов день пьяный Палицын приказал вести его купаться в Иртыш не иначе, как со знаменами, трубами и литаврами. А после этого слух пошел (видимо, не без участия Кокорева), что Палицын колдун, чернокнижник и еретик, раз нарушает христианские обычаи. Выкидывал Палицын и пострашнее коленца. Однажды пришел он на берег, против которого стоял его коч. В пьяную голову пришла невеселая шутка: приказал своему племяннику Богдану схватить «свободного» человека Афоньку, свезти его на судно и с носа сбросить «до смерти» в реку. В холодной воде бедняга случайно не утонул; выбиваясь из сил, приплыл он на соседнее судно, где добрые люди переодели и обогрели его. В другой раз приказал воевода привести к себе служилого человека Семена Шахлина и, когда тот явился на воеводский двор, высыпал на стол сырые грибы и приказал их все съесть. За отказ от странного угощения велел надеть ему на горло веревку и волочить под коч. Не лучше вел себя и Кокорев: пил и буйствовал в питейных домах сибирской столицы.
В середине мая большой караван, в котором находились 50 тобольских стрельцов и казаков, воеводы и их семьи, а также 310 торговых и промышленных людей, отвалил от тобольской пристани и направился в Березов. Многие тобольчане вздохнули с облегчением, но подумали, что при таких воеводах не быть добру в Мангазее.
В Березове на воеводский прием Григорий Кокорев прибыл не в обычной своей парадной одежде, а разодетый по посольскому обычаю, как это делалось, когда Москва принимала великих послов. Позднее Андрей Палицын написал, что на Григории был кафтан с ожерельем, сверх того «охабень объяренный», «шапка горлатая лисья», «алмазы низаны и ожерелье пристяжное и отложное низано». Вел он себя на этом приеме важно, точно думный боярин или царский родственник. Подивились березовские воеводы Григорию Кокореву.
Лето 1629 г. выдалось хорошее и плавание по Обской губе прошло удачно. В июле кочи вошли в Обскую губу и только под Черными горами, где всегда мореходов встречал ветер, сделали остановку. Во время прогулки по берегу Кокорев обнаружил черный крест на могиле какого-то неизвестного морехода, погибшего в бурях Мангазейского моря. Очевидно, крест этот связывался с какими-то ритуальными обычаями, потому что Кокорев приказал священнику отпеть здесь молебен, а затем поставить икону «к кресту для утишения волн». На этот молебен он пригласил и Палицына, но тот с судна не сошел. А как только Кокорев удалился, он собрал стрельцов, подошел к кресту и «учал с людьми своими скакать и бороться и из пищали стрелять».
Отправляясь в Сибирь, Данила Наумов читал в Сибирском приказе большое объемистое сыскное дело о мангазейских воеводах и еще тогда обратил внимание на пагубные последствия воеводской ссоры.
30 августа весь караван прибыл в Мангазею. По этому случаю звонили в колокола и стреляли из пищалей холостыми зарядами. У Спасских ворот Кокорева и Палицына встретили воеводы Тимофей Бабарыкин и Поликарп Полтев со священниками и стрельцами.
Леонтий Плехан завел свой коч, как и прежде, в реку Осетровку, сгрузил товары на берег, оставил сторожить сына Ивана, а с Климентием ушел в город. Не узнал Леонтий Мангазею. Расстроилась и похорошела она несказанно. Вместо старого острога, обнесенного тыном, стоял красивый пятибашенный кремль. К южной стене примыкал большой гостиный двор, на улицах гудел и шумел разбитной промышленный и ремесленный люд. Все было не так, но к лучшему. Отыскал Леонтий свою старую избу, оказавшуюся теперь на задворках, а вскоре и переехал туда жить. Через два дня он привез товары на гостиный двор, сложил их в амбары.
А по городу уже ходил слух о том, что новые воеводы рассорились. Вскоре этот слух подтвердился. Вражда зашла так далеко, что Палицын отказался жить под одной крышей с Кокоревым, съехал на посад и заставил торговых и промышленных людей рубить ему новое жилье неподалеку от церкви Успенья. Кокорев развернулся еще шире. Терема его сверкали великолепием — всюду бросалась в глаза роскошь. Решил он завести порядки московского царского двора. Поэтому все, кто обслуживал воеводу, стали называться не денщиками, как раньше, а дворецкими. «Холопей своих, — писал Палицын, — зовет иного дворецким, иных стольники, и то он и сын его говорили при всяких людях беззазорно; а велит дворецкому восходить с кушанием, а иных холопей называет стольники…, а сами те холопи, которые у него учинены в стольниках, друг друга кто кликал: „Стольники! Всходите с кушанием“, а которые люди ходят с ним в мыльню называют мовники». Во время шествия Кокорева в соборную Троицкую церковь перед ним, как перед царем, несли меч и шли его люди с пищалями и саблями. Не менее торжественно обставлялся выход в баню. Тогда его сопровождали «мовники», а духовенство являлось на прием. В мыльне устраивались приемы всякого рода людей. Присутствующие били ему челом и провозглашали здравицу.
