Андрей Богданов - Царевна Софья и Пётр. Драма Софии
Следующую миссию — доставить депешу Яна III английскому королю Якову II по случаю рождения наследника Стюартов — честолюбивый француз выпросил себе лишь два года спустя, летом 1688 г. Прозорливый Бетюн опасался, что наш герой, назвавшийся по сему случаю Бартоломью Ив виконт де ла Нёвилль, наболтает невесть что и сострижет все почести посланника при каждом дворе по дороге на остров. Об этом маркиз прямо писал в Берлин, выражая горячее желание, чтобы Нёвилль лишь «ненадолго задержался при дворе» бранденбургского курфюрста.
Бетюн писал в Берлин 13 августа, а Нёвилль, согласно английским газетам, получил в октябре аж три аудиенции у королевской семьи, т.е. погулял по Европе и «засветился» в Британии славно. В лучах этой славы он грелся в Лондоне до декабря. Задержка в Англии оказалась большой ошибкой. Осенью 1688 г. приглашенный парламентом муж сестры Якова II, пламенный протестант Вильгельм Оранский, высадился на острове с войсками и был объявлен новым королём. Католик Нёвилль, в отличие от вовремя бежавшего на континент короля Якова, задержался и, по его собственным словам, был «ограблен на обратном пути».
Путь он держал во Францию, где, пользуясь присвоенным себе званием польского посланника (а не курьера), провёл зиму 1689 г. В своём звании он убедил, лично или через доброхотов, самого секретаря по иностранным делам Франции де Круасси. Тот письменно рекомендовал дю Тейлю, посланнику короля-изгнанника Якова II, ехать в Варшаву «как в сопровождении курьера маркиза Бетюна, так и в обществе господина де Нёфвилля, который имеет звание посланника польского короля». Но Нёвилль выехал раньше дю Тейля, и наговорил по дороге такого, что несостоявшийся спутник ещё более повысил его рейтинг, горько жалуясь на него самому «королю-солнце».
Дю Тейль писал Людовику XIV, что именно от Нёвилля идут слухи, будто французские дипломаты, включая автора донесения и де ла Бетюна, «находятся здесь, чтобы помешать миру с турками», для чего собираются ехать то ли в Константинополь, то ли в Валахию (где поляки, как известно по данным Посольского приказа, действительно готовили почву для сепаратного мира с Портой). Это крайне обеспокоило двух папских нунциев, в Вене и Варшаве (ведь папа был покровителем Лиги), и самого польского короля (ведь раскрывались его планы). Добило жалобщика то, что когда скандал вышел наружу, Нёвилль в разговорах с Бетюном, польским королём и нунцием ловко перевёл вину на дю Тейля, причём, если сопоставить числа, ещё до приезда того в Варшаву!
Когда дю Тейль расхлёбывал то, что заварил своей безответственной болтовнёй Нёвилль, тот уже ехал в Москву. В Записках, посвященных Людовику XIV, авантюрист уверяет, что выполнял в России поручение французского посла в Варшаве де ла Бетюна, однако отношение к нему маркиза нам известно. Очевидно, сочиняя Посвящение «королю-солнце», которому Нёвилль всё равно не мог свои Записки вручить, он имел в виду произвести доброе впечатление на патриотичного, но не разбирающегося в иностранных делах французского читателя.
В написанном ранее Посвящения тексте Записок авантюрист хвастается по-иному: «Оказав мне честь, польский король назначил меня своим чрезвычайным послом в Московию». Это тоже неверно. Ни послом, ни посланником, ни даже «гонцом» (официальным курьером, доставлявшим правительственные депеши) Нёвилль не был. Ведь любой из этих чинов подлежал в России официальной встрече, тщательно разработанной по церемониалу и строго документировавшейся.
Если какие-то документы пропадали (что случилось впоследствии с частью бумаг Посольского приказа), то от приёма любого посольского чина сохранялись беловики (посольские книги) или первичные документы (посольские свитки), переводы или оригиналы привезённых дипломатическим чиновником грамот и черновые «отпуски» официальных ответов, служебные записи русских чиновников, принимавших иноземца и получавших за это жалованье. Наконец, о дипломатических событиях говорят расписки причастных к ним россиян за жалованье и челобитные, в которых перечислялись официальные службы просителя.
Нёвилля в наших документах или просто частных записках нет, как нет и лица на него похожего, если бы он приехал под каким-то особым (например, польским) псевдонимом. Следовательно, как дипломата в Москве его не существовало, а как шпиона, коли уж он не пострадал от вездесущей русской контрразведки{60}, — тем более.
Иными словами, «рекомендательные грамоты к царям и паспорты», которыми, по словам Нёвилля, снабдил его король, могли представить его только как одного из мелких сотрудников польской миссии в Москве. Её, как и русскую миссию в Варшаве, возглавлял невысокий посольский чин — резидент; ниже его стоял только гонец, но при каждой резидентуре состоял штат дворян и слуг.
Это позволяло Нёвиллю, не объявляя особой миссии и не рассчитывая, вопреки его уверениям, на официальную аудиенцию царей, побывать в Москве с каким-то частным королевским делом, общаться с представителями Посольского приказа и, возможно, заинтересовать своей болтовнёй самого канцлера Голицына. Впрочем, ему проще было встретиться с покупавшим модные новинки князем по торговым делам, вовсе не требовавшим предъявления документов. В любом случае, пышная встреча на границе, которую описал француз, происходила не с ним…
Безудержная фантазия автора, как легко видеть, сравнив текст и исторический комментарий, превращала де ла Нёвилля в великого французского дипломата и шпиона. Реальность предстаёт перед нами в донесении маркиза де ла Бетюна во Францию 6 января 1690 г., опубликованном А.С. Лавровым. Она тоже сильно приправлена вымыслом в духе газетных корреспонденции, которые будоражили тогда всю Европу и широко использовались в своих информационных кампаниях правительствами, в том числе России[9].
«Граф Габриэль Ромен и господин де ла Нёвилль, — писал маркиз, — проведя шесть месяцев в Москве, где они были удерживаемы как пленники в течение всех смятений, происходивших в этой стране, были отпущены лишь после сильных настояний, сделанных от имени польского короля во время их освобождения». Слова «смятения» и «пленники» — характерное для рассказов Нёвилля преувеличение. Хлопотать же о выдаче двум лицам, приехавшим в Россию под покровительством Яна III (по его поручению, на службу или поселение), документов для возвращения в Речь Посполитую «от имени польского короля» должен был его постоянный резидент в Москве Юрий Доминик (1687–1694).
Они, продолжает де ла Бетюн, «сообщили, что новый царь решил в своём совете начать войну с Литвой этой весной и что он уже приказал сделать большие приготовления и магазины запасов на границах. Они добавляют, что царь совещался о том, воевать ли ему со Швецией или Польшей, и что его совет принял решение атаковать последнее королевство. Если это окажется верным, то Сейм будет принуждён заключить мир с Портой по меньшей мере на условии уступки Молдавии, и мы удачно воспользуемся этой новостью, чтобы подтолкнуть Речь Посполитую к тому, что мы желаем», т.е. к выходу из Священной лиги.
Мы не знаем, кто таков граф Ромен, игравший в путешествии Нёвилля первую роль (и потому им не упомянутый). Но очевидно, что из массы живых рассказов этих безответственных лиц о «Московии» маркиз выбрал то, что могло бы развлечь и утешить Людовика XIV. Государственный секретарь по иностранным делам маркиз де Торси должен был, при всеобщей в те годы нелюбви к Франции, хоть иногда рассказывать королю обнадеживающие «новости». Даже если они были абсолютно ложными. Россия не собиралась покидать Священную лигу и следила, чтобы этого не сделали другие. Но распространение подобных слухов при дворе Яна III, который был не прочь заключить сепаратный мир с турками и предать союзника, было на руку обоим королям, польскому и французскому.
Нёвиллю очень не понравилась Россия, где авантюриста при дворе не приняли. Но в Европе было много дворов! В «Посвящении» к своим Запискам он уверяет, что ездил затем с поручением Яна III в Ганновер выразить соболезнование герцогу Эрнсту Августу по поводу смерти сына. Разумеется, автор представляет себя тайным агентом Франции в лице маркиза де ла Бетюна, для которого должен был собирать новости.
Такими лицами, приносящими разнообразные слухи и выполняющими мелкие поручения, были обычно незнатные путешественники: купцы, наёмные офицеры и т.п. Статуса это побочное занятие не давало. А Нёвиллю, хоть в издании Записок для французов он и хочет показаться верным и даже романтически тайным слугой Франции, требовался именно статус. В конце концов, он же был француз!
Направившись в 1690 г. в Версаль с соболезнованиями польского короля по случаю смерти французской дофины, наш герой, по его словам, представляясь «посланником», «мог посетить проездом некоторые дворы, при которых меня хорошо знают и всегда оказывали учтивый прием». Скорее всего, Нёвилль и здесь преувеличивает: «посланником» Речи Посполитой к Людовику XIV он быть не мог, зато сопровождать такого посланника, да ещё на свои деньги, мог устроиться. Под прикрытием польского посольства он действительно мог перевозить письма Бетюна, хотя и в таком деле оказался ненадёжен.
