Борис Башилов - Александр Первый и его время
«…Космополитизм Императора Александра I, — указывает Керсновский, — высказался в запрещении «русского национализма».
Циркуляры губернаторам тех времен предписывали неустанно следить за лицами, уличенными в этом преступлении и отдавать таковых под гласный надзор полиции».
Приняв польскую корону, Александр I всячески доказывал свое благоволение полякам. Польским генералам, служившим в Наполеоновской армии оказывалось больше уважения, чем находившимся в Варшаве русским. Польские полки, служившие в армии Наполеона и дравшиеся против русских, вернулись в Польшу с развернутыми знаменами и открыто похвалялись, что москали победили Наполеона, но не их.
Русским офицерам и русским дворянам не могло нравиться, что Александр I, как Польский король, дал полякам больше свободы, чем как русский царь — русским.
II
Пристрастие Александра I к европейской культуре нашло свое выражение и в его отношении к армии. Принципы русского самобытного военного искусства, гениально изложенные Суворовым в его «Науке побеждать», не были положены Александром I ни до Отечественной войны, ни после нее, в основу воспитания армии. У Александра I, еще более, чем у его отца, выявляется привязанность к прусской муштровке.
То, что Павел I не оценил должным образом гениальную военную систему Суворова — понять можно. Суворов был современником Павла I, а современники всегда плохо понимают гениальных представителей своего поколения. Идеи гениальных людей всегда обычно становятся доступными для понимания после их смерти: когда исчезают личные мотивы недоброжелательного отношения, когда появляется необходимая историческая перспектива. В глазах Павла I Суворов был выдающимся военным деятелем чуждой ему Екатерининской эпохи, личные взаимоотношения у Павла I с Суворовым, как мы знаем, сложились, отчасти по вине самого Суворова, не такие, чтобы он мог беспристрастно оценить гениальность взглядов и методов Суворова Но в эпоху Александра I необходимая историческая перспектива уже была, недружелюбного отношения к Суворову, вытекающего из личных отношений с ним у Александра уже не могло быть. Но тем не менее Александр I не смог оценить Суворова, как выдающегося представителя самобытного русского военного искусства. Александр I пошел не по пути Суворова, а по пути прусской военной школы.
Александру I, европейцу по своим взглядам, прусская муштра оказалась ближе, чем Суворовская система воспитания солдат.
Вот, что пишет об этом Керсновский в своей «Истории русской армии»:
«Доктрины, уклад жизни, система обучения, «шагистика «и увлечение мелочами остаются те же».
«Плацпарадная выучка войск в его царствование была доведена до неслыханного в Потсдаме совершенства. В кампанию 1805 года весь поход — от Петербурга до Аустерлица — Гвардия прошла в ногу.
Копирование пруссачины сказывалось в области не только строевой, но и в научной (особенно яркий пример — Пфулевщина). В этом отношении царствование Императора Александра I — после некоторых начальных колебаний — явилось продолжением Павловской эпохи».
В 1815 году в Париже совершилось, незначительное на первый взгляд, событие, которое однако по справедливому мнению А.
Керсновского имело «для русской армии самые печальные последствия и определившее на сорок лет весь уклад ее жизни, как-то, проезжая Елисейскими полями Александр увидел фельдмаршала Веллингтона, лично производившего учение двенадцати новобранцев. Это явилось как бы откровением для Государя: «Веллингтон открыл мне глаза, сказал он, — в мирное время необходимо заниматься мелочами службы», и с этого дня началось сорокалетнее увлечение «мелочами службы», доведшее Россию до Севастополя».
«Наполеоновские уроки заставили вспомнить Суворовскую науку.
Весь этот ценный, так дорого доставшийся опыт надо было бережно сохранить, с благоговением разработать и передать грядущим поколениям. К сожалению это сделано не было. Император Александр не чувствовал мощи священного огня, обуревавшего его славную армию — он видел лишь плохое равнение взводов. «Итак, вязкая тина «мелочи службы» стала с 1815 года засасывать наши бесподобные войска и их командиров».
«Ныне завелась такая во фронте танцевальная наука, — писал Цесаревич Константин Павлович, — что и толку не дашь. Я более 20 лет служу и могу правду сказать, даже во времена покойного Государя был из первых офицеров во фронте, а ныне так перемудрили, что не найдешься».
«В год времени, — писал Паскевич, — войну забыли, как будто ее никогда не было и военные качества заменили экзерцмейстерским искусством».
«Увлечение муштровкой имело очень тяжелые последствия: в русской армии начинаются массовые самоубийства и массовое дезертирство».
Солдаты бежали в Галицию, в Буковину, в Молдавию, в Турцию, в Персию. Из победителей Наполеона Персидский Шах сформировал целый гвардейский батальон.
Офицеры стали уходить в отставку. Вводимая Александром I европейская танцевальная наука вызвала сильное недовольство среди офицеров. Восхищение Александром сменяется враждой к нему. Среди офицеров возникают тайные политические общества, ставящие целью изменение политического строя в России. В роли застрельщиков, сначала оппозиционных, а затем революционного движения, среди офицеров выступают опять масоны.
XIV. УСИЛЕНИЕ ЕВРОПЕИЗАЦИИ РУССКОГО ОБЩЕСТВА ПОСЛЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
I
«Тремя огромными волнами разлился по России поток прометеевского мироощущения: в начале ХVIII-го, ХIХ-го и ХХ-го столетий. Он шел через европеизаторскую политику Петра I-го, затем через французские революционные идеи, которым особенно была подвержена русская оккупационная армия во Франции после наполеоновских войн, и, наконец атеистический социализм, который захватил власть в России в свои руки в 1917 году. Русские особенно беспрепятственно вдыхали в себя полной грудью западный яд, когда их армии побеждали на полях сражений, и когда они в 1709, 1815 гг. попадали в европейские культурные области. Таким образом, победы повредили им больше, нежели их поражения».
Такой совершенно верный вывод делает немецкий философ В. Шубарт в своей известной книге «Запад и душа востока».
Во время Отечественной войны, — как правильно отмечает Мережковский «произошло нечто, с нашей внутренней точки зрения, почти невероятное, подобное чуду: бездна, вырытая преобразованиями Петра, как будто на мгновение исчезла, и весь русский народ встал, как один человек».
Князь П. Вяземский, мало склонный к романтическим преувеличениям, писал: «От Царя до подданного, от полководца до последнего ратника, от помещика до смиренного поселянина, все без изъятия, вынесли на плечах своих и на духовном могуществе своем Россию из беды и подняли ее на высшую ступень славы и народной доблести».
Но кончилась война и русское общество снова разделилось на два враждебных лагеря. «Еще до войны 1812 года в русском обществе началась политическая дифференциация — она первоначально заявляла себя лишь в сфере литературы, но основной смысл литературных споров в первое десятилетие определился как раз политической дифференциацией.
…В этом споре уже тогда намечалась основная дифференциация в русской жизни; после же войны 1812-14 гг. эта дифференциация пошла очень быстро и получила полное и ясное выражение. Уже в эти годы формируется два лагеря, расходившиеся друг с другом не только в конкретных вопросах русской жизни, но и в сфере идеологии. Огромное значение в этом вопросе надо отвести, между прочим, самому Александру I, который произносил не раз яркие речи, дышавшие такой горячей проповедью радикальных реформ, в том числе и уничтожения крепостного права, что это чрезвычайно питало и укрепляло рост либерализма в русском обществе».
«Общее критическое отношение к западу, как бы открывавшееся всем тем отзвуком, какой остался в русском обществе от французской революции, получило для себя богатый материал в том широком знакомстве с западом, которое приняло особенно крупные размеры в войне с Наполеоном, перенесенной на поля запада. Правда, это же знакомство дало и другие результаты — оно сказалось в росте интереса к западной жизни, в усилившемся влиянии литературных, социальных, политических идей, — собственно лишь теперь стала складываться настоящая психология и идеология западничества».
В своих воспоминаниях Вигель пишет про Московское общество 1814 года: «В городе, который нашествие французов недавно обратило в пепел, все говорили языком их».
Даже десять лет спустя после Отечественной войны, в газете «Московские Ведомости» (№ 72 за 1822 г.), можно было прочесть такое объявление:
«Егерь из Германии желает определиться егерем или в гувернеры.
