Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Нет необходимости повторять основные сведения об этой кампании: как Гарольд одновременно столкнулся с двумя угрозами — со стороны датчан и нормандцев; как он отступил на юг в битве у Стэмфордского моста и был ранен в глаз стрелой в Гастингсе. Все это хорошо известно (или, черт побери, должно быть хорошо известно) каждому школьнику Остается лишь неясным, как Вильгельму удалось провернуть это дело.
Конечно, хорошо объявить себя завоевателем маленького холма на побережье Суссекса, но, с тех пор как Альфред восстановил город и его укрепления, Лондон стал держателем ключей от всего королевства. Лондон был жирным пауком в центре паутины римских дорог, и Вильгельм потратил на удивление много времени, чтобы стать хозяином города. Действительно, чем глубже изучаешь историю, тем больше сомневаешься, имела ли битва при Гастингсе такое уж решающее значение.
Может быть, лондонцы и выстояли бы. Может быть, они бы и изменили весь ход истории, если бы повели себя умнее, а их вожди были мудрее.
«Лондон — великий город, — говорится в «Песни о битве при Гастингсе» XI века, — самый богатый в стране, и в нем полно упрямых жителей. Защищенный слева стенами, а справа рекой, он не боится врагов и не опасается, что его возьмут штурмом». И в конце концов именно цинизм лондонцев и распри между ними привели к тому, что город и вся страна оказались в руках Вильгельма.
Целый месяц после битвы при Гастингсе Вильгельм кружил вокруг города в надежде, что Лондон падет к его ногам. За стенами существовала пронормандская группировка, и правда — двор Эдуарда Исповедника демонстрировал склонность к нормализации. Но на тот момент пронормандцев было меньше, чем просаксонцев, которые поддерживали притязания некоего Эдгара Этелинга.
Надо понять, что Лондон в этот период был мультикультурным водоворотом. За последние семьдесят лет он столько раз переходил из рук в руки — от английских правителей к скандинавским и назад, — что к моменту прихода Вильгельма в Гастингс город кишел англосаксонцами, и англодатчанами, и англокельтами, и англонормандцами, не говоря уже об иностранных купцах со всего мира.
И если кто-то шел в лавку купить фунт требухи, то никогда не знал, на каком языке говорить. Пока лондонцы ругались на разных языках, в войсках Вильгельма вспыхнула дизентерия. Он попытался сдвинуть дело с мертвой точки и атаковал южную часть города, где дотла сжег почти весь Саутворк, и тем не менее победителя битвы при Гастингсе отбросили — и, может быть, это значит, что и лондонцы могли добиться большего, будь они дисциплинированнее.
Вильгельм отошел на юг и на запад и в конце концов переправился через Темзу аж в районе Уоллингфорда в Оксфордшире, прежде чем повернуть к Беркхамстеду в Хартфордшире. Отсюда он направил новое предложение лондонцам сдаться — и опять город медлил. Была уже осень 1066-го, и болезни и тяготы походной жизни косили ряды нормандской армии.
За стенами города защитниками руководил некий Ансгар-констебль, которого в некоторых хрониках называют «мэром» Лондона. Ансгар был ранен в Гастингсе, и его, как героя, внесли в город на носилках. Много недель, а может, и месяцев Ансгар держался.
Он бы стоял до победы, если бы не подвели его же собственные союзники. Эдгара Этелинга, англосаксонского ставленника, предположительно поддерживали Эдвин, граф Нортумберленда, и его брат Моркар. В критический момент они, похоже, куда-то исчезли — ушли на север и увели туда свои войска. Другой союзник Эдгара, архиепископ Стиганд, переметнулся на сторону Завоевателя, и к декабрю 1066 года Ансгар не устоял.
Подобно Светонию Паулину, Вильгельм вошел в город по дороге, которая сейчас называется Эджвер-роуд, но повернул направо на нынешнюю площадь Сент-Джайлз-сёркус и расположил свой штаб в Вестминстере. Там он соорудил «машины для осады и воздвиг огромные строения и железные рога таранов, чтобы разрушить город… чтобы превратить бастионы в песок и камня на камне не оставить от гордой башни».
Не совсем ясно, что подразумевает Ги Амьенский под «гордой башней», но, наверное, речь идет об остатках римских укреплений. Говорят, что Ансгар и компания оказали отчаянное сопротивление даже теми небольшими силами, которые у них оставались. Но рыцари Вильгельма оказались сильнее. Они «причинили много страданий Лондону смертью множества его сыновей и горожан».
Вильгельм был коронован королем Англии в день Рождества 1066 года. Обстановка в городе была такая напряженная, что церемония чуть не закончилась трагедией.
Перебежчик архиепископ Стиганд был удостоен чести водрузить английскую корону на нормандскую голову (хотя в том же году уже короновал Гарольда) и обратился к английской аудитории с вопросом по-английски, признают ли они Вильгельма своим королем. Они прокричали свое согласие — попробовали бы они этого не сделать в окружении нормандских рыцарей.
Епископ Кутанса Жоффруа (Джеффри) затем задал этот же вопрос по-французски для той части публики, которая не говорила по-английски. Нормандские рыцари рявкнули «да!», да так мощно, что стража снаружи испугалась — решила, что там происходит переворот. Они подожгли соседние здания, и все собрание выскочило — кто бороться с огнем, а кто грабить дома. Горстка священников и монахов осталась освящать короля, который дрожал с головы до ног. Что же касается Ансгара, то его земли в Энфилде были конфискованы, а сам он занял скромную должность священника в Вестминстерском аббатстве.
Во многих смыслах нормандское правление просто продолжило то, что было до него. Новый король издал знаменитый указ для лондонцев, в котором он очень дружелюбно приветствовал всех свободных горожан — французов и англичан — и заверил их, что все законы Эдуарда останутся в силе. «Ия повелеваю, чтобы каждое дитя наследовало после смерти отца, и я не допущу, чтобы кто-либо причинил вам зло. Да хранит вас Господь», — сказал великодушный новый правитель. Лондонская политическая система осталась нетронутой, просто саксонский бейлиф мягко превратился в нормандского шерифа, и лондонцы, в общем и целом, сохранили те свободы, которые получили при Исповеднике. По словам Уильяма из Пуатье, одного из самых льстивых нормандских летописцев, англичане были просто в восторге от того, что их завоевали.
«Многие англичане получили от его щедрот столько, сколько они не получали от своих отцов и бывших господ… Он дал им богатые поместья, а они взамен охотно сносили все тяготы и опасности. И ни одному французу не было отдано то, что несправедливо забрали бы у англичанина».
Однако нет никакой уверенности, что англичане смотрели на вещи таким же образом. Вильгельм разорил север Англии; если проявить хоть каплю объективности, нормандское завоевание было политической и культурной катастрофой для англосаксонцев. У них отбирали земли и титулы и отдавали их нормандской знати. Многим английским аристократам пришлось бежать из страны — кому во Фландрию, кому в Шотландию. Некоторые из них оказались в Византийской империи в рядах варяжской гвардии, а некоторые были проданы в рабство.
К 1086 году нормандская кукушка вытолкнула почти всех оперившихся саксонских птенцов из гнезда, и у английской аристократии осталось жалких 8 % от их исконных землевладений. Половиной страны владели 190 человек, а четвертью — только 11. И все они были нормандцами. Замечательные англосаксонские ремесла, такие как вышивание и ковка, были утрачены. Более того, стране навязали чуждый язык, и французский стал языком правящего класса на следующие три столетия.
Как заметил сэр Вальтер Скотт, подчиненность саксонцев просматривается в современном языке, когда мы используем английские слова в названиях домашних животных и французские — для готового к потреблению мяса. Так, саксонские слуги брали корову (cow) и обеспечивали нормандцев говядиной (beef), брали свинью (pig) и предлагали им свинину (pork), брали овцу (sheep) и предлагали им баранину (mutton). Скотт сочинил маленькую песенку, и пел ее один персонаж по имени Вамба. Вот она: «Нормандская пила на английском дубе, На английской шее ярмо висит; Нормандская ложка в английском супе, нормандец что хочет, то и творит».
Это было поражение и унижение, и меня всегда просто завораживали политические «экивоки» вокруг нормандского завоевания. «Et fuga verterunt Angli» написано на гобелене из Байё — «и англичане бежали». Любому современному человеку, говорящему по-английски, смысл ясен: мы, англичане, проиграли. А нормандцы завоевали нас, не так ли?
Я спросил стражника-йомена лондонского Тауэра, считает ли он, что мы — англичане — были завоеваны чужестранцами. Он призадумался, а потом рассудительно ответил: «Я полагаю, сэр, что в конце концов мы покорили их. Уже через сотню лет они называли себя королями Англии». Да, так оно и есть, но на три столетия языком английской элиты стал французский, а англосаксы были безжалостно спущены вниз по социальной лестнице.
