Борис Ельцин - Исповедь на заданную тему

Не предполагал я, что именно в этот вечер мысли мои будут совсем в другом месте. В машине раздался телефонный звонок из Москвы. "Вас соединяют с кандидатом в члены Политбюро, секретарем ЦК товарищем Долгих". Владимир Иванович поздоровался, спросил для вежливости, как дела, а затем сказал, что ему поручило Политбюро сделать мне предложение переехать работать в Москву, в Центральный Комитет партии заведующим отделом строительства. Подумав буквально секунду-две, я сказал - нет, не согласен.

Про себя подумал о том, о чем ему не сказал, - здесь я родился, здесь жил, учился, работал. Работа нравится, хоть и маленькие сдвиги, но есть. А главное - налажены контакты с людьми, крепкие, полноценные, которые строились не один год. А поскольку я привык работать среди людей, начинать все заново, не закончив дела здесь, я посчитал невозможным.

Была и еще одна причина отказа. В тот момент я себе в этом отчет не дал, но, видимо, где-то в подсознании мысль засела, что члена ЦК, первого секретаря обкома со стажем девять с половиной лет - и на заведующего отделом строительства ЦК - это как-то не очень логично. Я уже говорил: Свердловская область - на третьем месте по производству в стране, и первый секретарь обкома партии, имеющий уникальный опыт и знания, мог бы быть использован более эффективно. Да и по традиции так было: первый секретарь обкома партии Кириленко стал секретарем ЦК, Рябов - секретарем ЦК, а меня назначают завотделом. В общем, на его достаточно веские аргументы я сказал: не согласен. На этом разговор закончился.

А дальше, конечно, провел в размышлениях о своей дальнейшей судьбе всю ночь, зная, что этим звонком дело не кончится. Так и случилось. На следующий день позвонил член Политбюро, секретарь ЦК Лигачев. Уже зная о предварительном разговоре с Долгих, он повел себя более напористо. Тем не менее я все время отказывался, говорил, что мне необходимо быть здесь, что область уникальная, огромная, почти пять миллионов жителей, много проблем, которые еще не решил, - нет, я не могу. Ну, и тогда Лигачев использовал беспроигрышный аргумент, повел речь о партийной дисциплине: Политбюро решило, и я, как коммунист, обязан подчиниться и ехать в столицу. Мне ничего не оставалось, как сказать: "Ну, что ж, тогда еду", - и двенадцатого апреля я приступил к работе в Москве.

Расставаться со Свердловском было очень грустно, здесь я оставлял друзей, товарищей. Здесь и родной Уральский политехнический, здесь прошел высшую школу производства, здесь перешел с хозяйственной на партийную работу. Да что там, собственно - вся жизнь здесь. Женитьба, две дочери и уже внучка. А потом, 54 года - тоже немало. По крайней мере, для того, чтобы менять и весь уклад, и направление в работе.

В стране существует некий синдром Москвы. Он проявляется очень своеобразно - во-первых, в неприязни к москвичам, а в то же время в страстном желании переехать в Москву и самому стать москвичом. Причины и корни того и другого понятны, они не в людях, а в той напряженной социально-экономической ситуации, которая сложилась у нас. Ну, и в вечной страсти создавать потемкинские деревни. Москва, куда приезжают иностранцы, - столица, хотя бы она одна должна выглядеть внешне привлекательно, здесь должны быть продукты питания, здесь - те товары, о существовании которых в провинции уже забыли. И вот едут иногородние в Москву, встают в огромные многочасовые очереди за импортными сапогами или колбасой и злятся на москвичей, которым так в жизни повезло, у них все есть. А москвичи в сваю очередь проклинают иногородних, которыми забиты все магазины, и купить из-за них вообще ничего невозможно. Провинция рвется отдать своих выросших детей в Москву, ценой любых унижений. Появилось даже новое слово, которого не было в словарях недавнего прошлого, - лимит-чик. Это молодые юноши и девушки, выполняющие чаще всего неквалифицированную работу за право через несколько лет прописаться в Москве и стать полноправными москвичами.

Честно признаюсь, я тоже с предубеждением относился к москвичам. Естественно, близко мне с ними общаться не приходилось, встречался в основном с различными союзными и республиканскими руководителями, но и от этого общения оставался неприятный осадок. Снобизм, высокомерие к провинции не скрывались, и я эмоционально переносил это на всех москвичей.

При этом не было никогда у меня мечты или просто желания работать в Москве. Я не раз отказывался от должностей, которые мне предлагали, в том числе и от должности министра. Свердловск я любил и люблю, провинцией не считаю и никакой ущербности для себя в этом вопросе не чувствовал.

Тем не менее - я в Москве. Показали квартиру, настроение было неважное, поэтому мне было все равно. Согласился на то, что предложили - у Белорусского вокзала, на 2-й Тверской-Ямской. Шум, грязный район. Наши партийные руководители обычно селятся в Кунцево, там тихо, чисто, уютно.

Включился бурно, и отдел заработал активно. Не все, конечно, приняли этот стиль, но это и естественно. Возвращался домой в двенадцать-полпервого ночи, а в восемь утра уже был на работе. Не требовал этого от других, но сотрудники пытались как-то подтягиваться. У меня не было какого-то священного трепета, когда я переступил порог и начал работу в здании ЦК КПСС на Старой площади. Но вообще-то именно это здание - своего рода цитадель власти в стране, средоточие аппаратного могущества. Отсюда исходят многие идеи, приказы, назначения. Грандиозные, но часто невыполнимые программы, вперед зовущие лозунги, просто авантюры и настоящие преступления. Здесь за минуты решались вопросы, которые потом несколько лет потрясали весь мир, как, например, решение о вводе советских войск в Афганистан.

Я приступил к работе, нисколько не задумываясь над этим. Надо было поднимать отрасль. Я хорошо знал вопросы строительства, был, так сказать, в шкуре хозяйственника, и потому главные беды, проблемы этой отрасли мне были известны.

Моя жизнь так складывалась, что практически никогда мне не приходилось ходить в подчинении. Я не работал "замом". Пусть начальник участка, но не зам. начальника управления, пусть начальник управления, но не зам. управляющего трестом. В "замах" я не был - и поэтому привык принимать решения, не перекладывая ответственность на кого-то. Здесь же, в ЦК, механизм подчинения, строгой партийной иерархии доведен до абсурда, все исполнительно, все предупредительно... Конечно, для моего вольного и самолюбивого характера такие холодно-бюрократические рамки оказались тяжелым испытанием. Отдел строительства был в подчинении секретаря ЦК Долгих, и ему первому вплотную пришлось столкнуться с моей самостоятельностью.

Помню, он проводил совещание с заведующими курируемых отделов, я присутствовал первый раз на подобном разговоре. Долгих выступает, что-то рассказывает, а я смотрю, все пришли с пухлыми блокнотами и пишут, и пишут, пытаясь уловить каждое слово. Я слушаю и только принципиальные вещи тезисно, в одну фразу, набрасываю. Долгих, видимо, привыкший, что записывают чуть ли не каждое его слово, поглядывал с видимым неудовольствием: мол, что это ты, я изрекаю, а ты не записываешь. Ничего, правда, не сказал, зато в следующий раз специально меня спросил: "Есть ли у вас какие-то вопросы, может, что-то не запомнили, спрашивайте". Нет, говорю, все запомнил.

Хотя, конечно, он понимал, что мое нынешнее положение временное и скоро мой статус может резко измениться. Никаких конфликтов или проблем у меня с ним не возникало.

Работы было чрезвычайно много. Сейчас, конечно, не жалею, что поработал в отделе. Я познакомился с состоянием дел в стране, связался с республиками, многими крупными областями. Приходилось общаться с Генеральным - но только по телефону. Честно признаюсь, меня удивило, что он не захотел со мной встретиться, поговорить. Во-первых, все же у нас были нормальные отношения, а во-вторых, Горбачев отлично понимал, что он, как и я, тоже перешел в ЦК с должности первого секретаря крайкома. Причем края, который по экономическому потенциалу значительно ниже, чем Свердловская область, но он пришел секретарем ЦК. Я думаю, Горбачев знал, конечно, что у меня на душе, но мы оба виду не подавали.

Через некоторое время в Москву приехала супруга, вместе с дочерью и ее мужем, внучками, а младшая дочь уже жила в Москве. Они обживали квартиру, а я работал.

Моя семья.

Жена, две дочери, их мужья, внук и две внучки... Пожалуй, настала пора отвлечься от моей партийно-производственной жизни и рассказать о самых близких мне людях. Именно в этой главе, где я пишу о своем переезде в Москву. Им здесь пришлось совсем нелегко: незнакомый город, новый ритм, другие отношения. Обычно глава семейства в таких случаях как-то помогает освоиться, но у меня не было ни сил, ни времени следить, как идут дела дома, я весь ушел в работу, и, пожалуй, в Свердловске я видел свое семейство даже чаще, чем здесь.

Но, впрочем, по порядку. И для этого надо будет вернуться в веселые институтские годы.