Сергей Войтиков - Высшие кадры Красной Армии 1917-1921
Пожалуй, единственным противником демобилизации в коллегии Наркомвоена был В.А. Антонов-Овсеенко[230].
Невероятно, но конверсия аппарата военного управления не означала отказ от строительства Красной Армии: 15 января 1918 года (почти сразу после принятия известного декрета, положившего формальное начало Красной Армии) СНК заслушал заявление Подвойского, в котором содержалось требование денег на уже начатое «в самом широком масштабе» формирование социалистической армии. Наркомвоену было постановлено перечислить 20 млн. из сумм и ассигновок военного фонда[231]. Таким образом, январём 1918 года можно датировать окончательный переход к курсу на военное строительство.
Так или иначе, в феврале 1918 года прозревшие Ленин и сотоварищи окончательно поняли, что мириться с коллегией «пролетарских наркомов» более нельзя.
Глава 4
«Все военные учреждения… находятся в полном подчинении Комитету революционной обороны страны»: кому доверить Красную Армию
Захват Нарвы и угроза Петрограду в феврале 1918 года окончательно убедили большевистское руководство, что на развал германской армии и мировую революцию всерьёз рассчитывать не следует. Точно датировать начало прозрения председателя Совнаркома В.И. Ленина практически невозможно. Документы позволяют предположить, что взгляды СНК в целом и его председателя в частности начали меняться во второй декаде декабря 1917 года.
В фонде Управления делами Наркомвоена (РГВА) нами обнаружен машинописный отпуск отношения Наркоммору с разъяснением плана СНК по демобилизации промышленности. Документ датирован 11 декабря 1917 года и подписан: «Народный комиссар». В принципе, автором отношения мог быть любой член коллегии Наркомвоена[232]. Предположительно, автором был действительно нарком — только не наркомвоен, а комиссар по демобилизации — М.С. Кедров, чьи материалы отложились в деле. В отношении подвергнуто критике официальное объявление Морского Генерального штаба (Генмора) — «Рабочие, демобилизуйте промышленность», подписанное комиссаром Генмора Ф.Ф. Раскольниковым[233]. Автор документа пояснил: «В настоящее время в военном ведомстве разрабатывается проект секретного декрета о демобилизации промышленности, впредь до подписания которого сообщение в печати каких бы то ни было сведений об этом представляется крайне нежелательным», а потому обращение Ф.Ф. Раскольникова открывает секретные сведения о военных приготовлениях. Самое главное — автор указал, что это объявление, совершенно отвергает необходимость всяких работ по обороне, «коренным образом» расходится с намерениями Совнаркома[234]. Из документа следует, что демобилизация промышленности не означала в действительности отказ от военного строительства[235]. Естественно, и в конверсии аппарата военного управления не было никакой надобности. А 16 декабря СНК заслушал доклад Н.В. Крыленко «О переходных формах устройства армии в период демобилизации» — почти уникальный случай: в части постановлений зафиксирован обмен мнений. Вопреки сложившейся практике и принципам работы В.И. Ленина[236], никакого решения принято не было[237]. Краткость протокольных записей не позволяет «услышать» обсуждение доклада Главковерха, но, скорее всего, или члены Совнаркома просто не пришли к общему знаменателю, или Крыленко удалось ненадолго превратить в «дискуссионный клуб» и Совнарком.
Об изменении взглядов В.И. Ленина косвенно свидетельствует его решение отложить пункт повестки заседания Совнаркома 13 декабря 1917 года о создании демобилизационного центра[238]. 18 декабря 1917 года СНК принял ленинский проект резолюции, которая, в том числе, предусматривала «усиленные меры по реорганизации армии при сокращении её состава и усилении обороноспособности»[239].
Окончательный отход от концепции демобилизации промышленности составители сборника «Военная промышленность в России в начале XX в.» датируют 21 февраля 1918 годом — принятие декрета «Социалистическое отечество в опасности» зафиксировало изменения военно-политической обстановки, перед организациями военной промышленности встали новые задачи[240].
В феврале 1918 года изменился и фундамент военной политики В.И. Ленина: председатель СНК призвал «готовить революционную армию не фразами и возгласами…, а организационной работой, делом, созданием серьёзной, всенародной, могучей армии»[241] — переходить ко «всеобщему вооружению народа» Ленин не собирался: по миновании угрозы захвата Петрограда и потери власти председатель СНК предполагал постепенно возрождать вооружённые силы.
2 апреля (на следующий день после телеграммы Подвойского) вышло предписание совещательного органа при Наркомвоене — Военно-хозяйственного совета — об общем и планомерном сокращении работ на оборону, в котором встречаются следующие выражения: прекратить инженерно-строительные работы на оборону «кроме работ на современные нужды Красной Армии»; приостановить «производство для военного ведомства… впредь до выяснения потребностей Красной Армии в этих предметах снабжения»; заводы, которые при необходимости не могут быть быстро восстановлены, «подлежат сохранению»[242]. На наш взгляд, ключевое слово в этом документе — кроме.
Январь–февраль 1918 года был ознаменован дискуссией (как в среде высшего партийно-государственного руководства, так и на уровне руководства военного ведомства) по вопросу: можно ли противопоставить имеющуюся у республики вооружённую силу наступлению германской армии?
Ещё 6 января 1918 года в Петрограде состоялось совещание представителей Народного комиссариата по военным делам (далее— Наркомвоен) с представителями фронтов по двум жизненно важным для Советской Республики вопросам: первый — о положении армии; второй — о необходимости заключения мира с германцами на продиктованных последними условиях (исходя из обороноспособности вооружённых сил).
Вопрос о мире был настолько сложным, что мнения собравшихся разделились: 8 человек (шесть из них представители фронта) высказалось за подписание мира на германских условиях[243], 7 — против (пятеро — представители тыла). Верховный главнокомандующий прапорщик Н.В. Крыленко отметил, что накануне Брестского мира «такое же неопределённое голосование» состоялось и в центральных комитетах обеих руководящих политических партий (большевиков и левых эсеров), на котором блок левых эсеров и левых коммунистов в конечном итоге предоставил «карт-бланш» советской мирной делегации.
Но интересно другое: если вопрос о мире с германцами расколол ряды революционеров и практиков, то вопрос о судьбе армии был однозначно решён членами центральных комитетов РСДРП(б) и ПЛСР. Участники указанных совещаний, по свидетельству Н.В. Крыленко, ввиду «категорической невозможности бороться против стихийного потока демобилизации» приняли «категорическое решение демобилизовать армию целиком»[244]. Интересны не только констатация факта единодушия в этом вопросе, но и понимание участниками совещаний возможности осуществления полной демобилизации армии.
На заседании СНК 6 января присутствовали: от Наркомвоена — Крыленко, Легран, Подвойский; от Наркоммора — Раскольников, Дыбенко; приглашённые Главком Западного фронта А.Ф. Мясников, председатель Центрального комитета депутатов армии и флота Нежинский и начальник военного, политического и гражданского управления при Главнокомандующем Западного фронта И.А. Апетер[245]. Несмотря на то, что соответствующего пункта в протоколе не зафиксировано, можно предположить, что решение совещания по демобилизации сразу сообщили Совнаркому, заседавшему в вечерние часы.
При переходе к созидательной работе после «овладения аппаратом» (термин В.И. Ленина) большевики использовали идеи, высказываемые до октября 1917 года реакционерами. Они быстро учились у тех чиновников, которых стали контролировать. Принятие большевиками — руководством военного ведомства — необходимости строительства новой армии не означало признания общепризнанных принципов формирования армии (призыв, регулярность, постановка на ответственные посты военных специалистов) большинством членов коллегии Наркомвоена, полагавшим, что новая армия должна быть исключительно классовой («пролетарской») и исключительно же добровольческой, причём с «новым типом боевой единицы» — неким «отрядом», включающим все рода войск и непременно «достаточно стойким, чтоб[ы] в соединении с двумя такими же единицами» суметь противостоять регулярным армиям «капиталистических хищников»[246]. А в деле создания такой армии, полагали руководители Наркомвоена, военспецы оказались «излишними», уже хотя бы потому, что в условиях обязательной выборности добровольцами — «пролетариями» своего командного состава офицеры не уживутся с «полновластными солдатскими комитетами»[247]. Между тем, как доказали безуспешные попытки строительства Красной Армии в январе–феврале 1918 года, обойтись в этом крайне необходимом Советской власти деле без массового привлечения военных специалистов оказалось невозможным[248].
