Лев Прозоров - Язычники крещёной Руси.
Языческая же Русь времён сыновей Святослава под такими шагами могла подразумевать, разве что, двинувшееся на Новгород войско во главе с князем.
Ну, не мог – не Владимир, так Добрыня! – не знать, что Ярополк нерешителен и потрясён смертью брата, что бывалый прежний воевода Свенельд вышел из доверия государя – если не ушел из жизни.
Печенежская конница Ярополка в болотах и лесах Новгородчины оказалась бы совершенно беспомощна (вспомним, что до Новгорода не дотянулись даже конные армады Батыя). А уж новгородцы-то накрепко бы встали за своего, ими выпрошенного у Святослава князя.
Они, спустя десятилетия, даже Ярослава Хромого, которого тогда никто не звал Мудрым, не бросят в войне с Киевом, несмотря на то, что тот буквально накануне устроил их лучшим мужам резню! В чём дело?!
А версия Никитина очень хорошо объясняет все события этой войны. После истории с несчастной Рогнедой, у Владимира были все основания опасаться мести брата и государя, чью невесту он изнасиловал.
Новгородцы, в свой черёд, отойдя от «праведного» гнева – ведь их князя «робичичем» обозвали! и возразить, что самое обидное, нечего, – могли к насилию над княжной и убийству её родни отнестись весьма неоднозначно.
Вот и пришлось пересиживать за морем реакцию подданных, пока посадники-наместники Ярополчьи их не доведут до вывода, что лучше уж какой-никакой, да свой князь. А за это время и история с Олегом могла приключиться, на радость Добрыне Хазарину и его воспитаннику.
Ваше дело, читатель, соглашаться с версией Никитина или нет. Лично мне она кажется вполне убедительной, но и в официальной версии Владимир, как вы уже, надеюсь, убедились, далёк от того сусального образа, коим потчуют нас авторы панегирических книжек – или разрекламированного «шедевра» отечественной мультипликации.
Ни простоты, ни отваги. И «злое язычество» тут ни при чём. Ни про изнасилование невест на глазах родителей, ни про братоубийство промеж язычниками-русью сочинённая монахами (!) летопись что-то не говорит.
Про то, как Владимир старался откупиться от Богов постройкой роскошного капища, я уже рассказывал в другой своей книге [20] и повторяться здесь не буду.
Скажу сейчас одно – утверждения о какой-то «религиозной реформе» Владимира, о какой-то попытке внести якобы порядок в «хаос» религии предков, есть целиком и полностью домысел историков.
Владимир возвёл святилище очень древнему, возможно, индоевропейскому культу Пяти Богов, следы которого сохранились и у галлов, и в Индии.
Кроме того, Владимир «отблагодарил» варяжскую дружину, принёсшую ему победу, отказавшись наградить её за одержанную победу, и отправив, после месяца лживых обещаний, в Константинополь.
Попутно в Царь Городов ушло письмо Владимира, советовавшее самодержцу Восточного Рима не держать посланных возле себя, а раскидать их по окраинным гарнизонам – «не то сотворят тебе зло – такое же, как и здесь».
Какое, любопытно, зло сотворили варяги Владимиру – добыли ему престол?
Впрочем, иных варягов Владимир оставил при себе и даже раздал им грады в кормление. Можно предполагать, что оставшиеся на Руси варяги были как раз не самыми рьяными сторонниками древних Богов – раз уж монах-летописец величает их «мужами добрыми и смыслеными».
Не из них ли был варяг-христианин Фёодор с сыном Иоанном, через несколько лет попавшие под жеребьёвку жертв Перуну?
Дальнейшее описание деяний Владимира тёплых красок в его образ не добавляет. Пять жён (из которых одна [21] – беременная супруга убитого им брата), восемьсот (!) наложниц. Ежегодные нападения на соседние народы. Вятичи, радимичи, ятвяги.
Что характерно, все – либо славяне, либо предельно близкие славянам балты, поклонявшиеся практически тем же божествам – Диву-Диевсу, Перуну-Перкуну, Велесу-Велсу, Ладе.
Я не в силах избавиться от впечатления, что Владимир (или Добрыня) тогда уже приучал своих бойцов видеть врагов в воинах, взывающих к Перуну, рубить заслоняющихся деревянными чурами стариков, за косы оттаскивать от алтарей кричащих девушек.
В 985 году Владимир нападает на волжских болгар. Народ, кстати, тоже с изрядной славянской примесью. Ибн Фадлан, лично посетивший их страну, попросту называет их «саклаба» – славянами.
Описанные им обычаи земледельческого народа, любящего купаться в реках и париться в банях, платящего дань правителю шкурками пушных зверьков и приветствующего его, снимая шапки, тоже не очень похожи на тюркские.
Ал-Ауфи называет титул правителя булгар – «владавац». Вам, читатель, ничего знакомого в этом слове не слышится?
Ибн Димешки ещё в XIV веке, повстречав группу волжских булгар, отправлявшихся в хадж – паломничество к мусульманским святыням (в результате чего окончательно становится ясно, что речь именно о волжских болгарах, мусульманах, а не дунайских, православных христианах), поинтересовался, что они за народ, и услышал в ответ, что булгары – смесь «саклаба» (славян) и тюрок.
Некоторые названия городов волжских болгар тоже звучат по-славянски – Жукотин, Басов, Изболь, Очель, Брягимов, Тухчин.
Всё это ещё в XIX веке вызвало у многих историков (в том числе и такого почтенного специалиста, как Д. Иловайский) подозрения, что волжские булгары были народом, по крайней мере, отчасти славянским.
В конце XX века археологи обнаружили, что возникновению Волжской Булгарии предшествовало долгое существование на её землях культуры земледельцев, пришедших с берегов Днепра, так называемых именьковцев, которых большинство исследователей-археологов считает славянами.
По-видимому, кочевники болгары ещё на Дону сроднились со славянскими племенами антов [22] и разбитые хазарами, предпочли откочевать в края, заселённые сородичами давних союзников и соседей – на Дунай и в земли расселения именьковцев.
Но нам сейчас интересно не происхождение волжских болгар, а поведение Владимира и его воспитателя во время этой войны.
После первых же стычек Добрыня подходит к Владимиру и заявляет: «Посмотрел я пленных, все в сапогах, эти дани платить не будут. Пойдём, поищем лапотников». Владимир соглашается – и заключает мир с болгарами.
Его отец снёс с лица земли разбухшую от пота покорённых и крови непокорившихся вампирью тушу Хазарского каганата, провёл границу Русской земли по Волге, в одну осень взял восемьдесят болгарских городов на Дунае и нагнал такого ужаса на столицу Восточного Рима, какого не удавалось никому ни до, ни после него.
Его дед был первым из полководцев земледельческих народов Европы, нанёсшим поражение кочевникам в их родной степи, покорившим Руси буйные печенежские племена, при нём Дон назывался Русской рекой, а Чёрное море – «Русским, потому что никто, кроме русов, не смеет плавать по нему» (Ибн Русте), он не устрашился «напалма Средневековья» – византийского «греческого огня» и едва не вырвал его секрет у Восточного Рима, отправив экспедицию в нефтеносный Бердаа (за что, по всей видимости, и был убит наёмниками Византии).
Воспитатель деда, Вещий Олег, вымел хазар из Приднепровья за Дон и прибил щит на воротах Восточного Рима, столицы мировой державы, мегаполиса раннего Средневековья.
А их наследник выбирает врага небезопаснее, ищет в противники безответных «лапотников».
Что тут ещё скажешь? Ведь ещё до сих пор многие, даже люди, называющие себя язычниками (родноверами, ведистами и так далее), всерьёз уверены, что Владимир по крайней мере и впрямь был смелым полководцем.
На самом деле по поводу его отваги никто из современников не питал никаких иллюзий – в исландской «Саге о Бьорне» креститель Руси выведен трусоватым «конунгом», который сам говорит про себя, что «не привык к поединкам».
Проклятие, даже в Исландии было известно, что этот человек – трус! И, судя по летописи, отлично известно это было и восточным соседям Руси, печенегам – впрочем, мы опережаем события.
Пока же, напоследок, отметим то обстоятельство, что, поклявшись булгарам в «вечном мире», «доколе камень тонет, а хмель плывёт», Владимир потом несколько раз нападал на прикамское государство.
Собственное слово для этого человека не значило ничего – впрочем, чего ещё ждать от лживо заманившего в смертельную ловушку родного брата?
Время конца X века было особым временем во многих отношениях. Христиане ожидали скорого конца «ветхого» мира, второго пришествия Христа, Страшного суда в тысячном году.
Ожидание это, однако, как мы уже говорили в предисловии, не было и вполовину настолько тревожным, как то, что охватило Европу и Русь пять веков спустя.
Грань между грехом и добродетелью, погибелью и спасением лежала для христиан, современников языческих государств, не внутри людских душ. Она казалась вполне очевидна – это была граница между христианством и язычеством.
