Николай Устрялов - Италия — колыбель фашизма
Да и вообще нет последнего этапа, неподвижного совершенства. «Если бы мир был блаженной Аркадией, было бы, конечно, отрадно отдыхать среди пастухов и нимф. Но я не вижу этой Аркадии. Даже тогда, когда водружаются великие знамена и великие принципы, – я вижу позади них интересы, ревнивые и завистливые» (речь в палате 10 февраля 1923). Отсюда – холодок скептицизма в лучах горячей романтики, трезвая практичность в опьяняющих словах и опьяняющих призывах, учет интересов в упоенных гимнах идеям…
Война. Разрыв с партией Popolo d’Italia… Весна 1915-го. Военная служба, фронт, ранение при случайном взрыве бомбомета 23 февраля 1917-го. Возвращение в Милан, в газету. Борьба с пораженчеством, пацифизмом, социалистами с «правительством национального бессилия». Мир. Первые послевоенные годы: с этими периодами мы уже знакомы.
Необходимо подчеркнуть основное и своеобразное в Муссолини: он – человек революции, человек новейшей эпохи, а не реакционер или консерватор старого банального типа. Придя слева, он сохранил методы и самый «дух» своего прошлого в своем настоящем: это не индивидуальное отступничество, а социально-историческое знамение. Клара Цеткин очень права, в одной из своих речей предостерегая от смешения фашизма с венгерской, например, реакцией. «Венгерский террор, – говорила она, – был местью за революцию, и основой его явилась незначительная каста феодального офицерства». Другое дело – фашизм. «Носителем фашизма является не маленькая каста, а широкие социальные слои, широкие массы, вплоть даже до самого пролетариата… С объективно-исторической точки зрения фашизм послан в наказание пролетариату за то, что он не развернул шире начатой в России революции… Тысячные массы устремились в сторону фашизма. Он стал прибежищем для всех политических бесприютных, потерявших почву под ногами, не видящих завтрашнего дня и разочарованных. То, чего тщетно ждали они от революционного класса, – пролетариата и социалистов, – стало грезиться им, как дело доблестных, сильных, решительных и мужественных элементов, вербуемых из всех классов общества… Теперь уже до самоочевидности ясно, что по своему социальному составу фашизм охватывает и такие элементы, которые могут оказаться чрезвычайно неудобными, даже опасными буржуазному обществу».
Выступая на борьбу с революционно-социалистическим движением, Муссолини чувствовал себя в своей стихии. Он умел взять у этого движения то, что у него было наиболее привлекательно в глазах масс, и дополнить тем, чего ему не доставало: боевым патриотизмом. Оно переживало глубокую внутреннюю болезнь. Нужно было не дать ему оправиться, добить его и полностью пожать плоды победы.
Для удачного решения этой задачи, разумеется, не годились приемы узкой и тупой реакции. Патриотизм следовало согласовать с передовыми социальными идеями века, с курсом на широкие массы. Нужно было «подать» его умеючи. Это и понял фашизм. В своих речах и до, и после переворота Муссолини постоянно подчеркивает полную совместимость любви к родине с уважением к труду и признанием завоеваний социального прогресса. «Прежде всего вы итальянцы – повторяет он своим соотечественникам. – Говорю вам: прежде, чем любить французов, англичан и готтентотов, я люблю итальянцев, людей одной крови со мною, одних привычек, говорящих на моем языке, принадлежащих к одной истории. И затем, ненавидя паразитов всех стран и всех мастей, я люблю рабочих… Совсем не нужно, стремясь улучшить жизнь, предаваться интернационалистской химере. Совсем не необходимо отрицать родину нацию, ибо абсурдно еще прежде, чем преступно, отвергать собственную мать…»
Но каким образом, какими средствами добить запнувшееся красное движение и достичь победы?
Муссолини лучше социалистов учел опыт русской революции – великий урок «массового действия», преподанный ею политикам всех стран. Он понял все значение централизованного руководства в революционные времена, всю необходимость сочетать воедино убеждение с принуждением, или, по Сорелю, «мифа» с «action directe». Отсюда – военная организация политической партии с одной стороны, и широкая пропаганда, покоряющая массу, – с другой. Для пропаганды нужны лозунги, доступные и зажигающие, бьющие в сердца и, главное, попутные динамике определяющих социальных интересов эпохи. Эти лозунги нашлись у фашизма.
Да, не в старый мир, а в какой-то новый порядок, novus ordo слышался в бравурном марше восходящего движения. Меньше всего фигура Муссолини может быть названа старомодной; скорее, она сродни духу футуризма. Это типичный человек модерн. Правильно о нем говорят, что нет в нем ничего «аграрного», что он – дитя города, хотя и рожден в деревне, человек механики завода, машины. Для старой Италии с ее ленью, солнечной истомой, макаронами, спокойной погруженностью в созерцание ушедших веков – он был как бы жестким ударом хлыста. «В Италии все делается с точки зрения вечности, и нет особой торопливости», – писал из Рима Герцен в 1847 г. В двадцатом веке нужно было поторапливаться – иначе пришлось бы плохо. Нужно было догонять других, – и вот из шустрого Милана явился отважный погонщик. «Италия не хочет быть только страною музеев и памятников, – крикнул он на весь мир, – она не хочет жить, подобно паразиту, рентой своего великого прошлого, – она желает собственными силами, трудом, муками и страстью выковать свое будущее счастье!» Крикнул, – и живо, грубо, с рекламой и ужимками первого политического любовника принялся за дело. Самые недостатки его – изнанка его силы и популярности: грубоватость, характерный привкус парвеню большого стиля, рисовка риском, импульсивность в суждениях, заставляющая его подчас весьма жалеть о высказанном, блеск, не всегда гармонирующий с глубиной… Но – огромный здравый смысл, уменье учиться на ошибках, чувствовать обстановку, понимать людей и людские страсти. Чувство реальности и меры, гибкость, приспособляемость: nulla dies sine linea. Друзья и недруги нередко называют его «итальянцем эпохи Возрождения», политиком склада героев Маккиавелли, причем друзья влагают в это определение одобрительный смысл, а недруги – порицательный. Сам он посвятил великому флорентинцу большую статью «Прелюдия к Макиавелли» в майском номере фашистского журнала «Иерархия» за 1924 год. Статья дышит глубочайшим уважением к заветам гениального учителя политики и проникновеннейшего знатока человеческого сердца.
Элементы фашистской идеологии
Две черты действительно роднят творца фашизма с героями вдохновений Маккиавелли: во-первых, горячий, напряженный, «почти демонический» патриотизм и, во-вторых, высокая оценка власти, иерархии, дисциплины. Вместе с тем, о Муссолини можно повторить то, что было когда-то сказано о самом авторе «Князя»: «это – поэт; его муза – политика». Причудливая поэзия политики – в живописном многообразии и подвижности средств при твердой устойчивости непререкаемой цели: salus Reipublicae – suprema lex. «Я люблю родину паче души своей!» – сохранилось потомству страстное восклицание уже близящегося к смерти Макиавелли. «Amo patria mia piu dell anima».
Патриотизм – движущая страсть фашистского движения, превращенная в идею его вождем. Патриотизмом оно было вызвано к жизни, им оно победило. Великая Италия – вот вдохновенная его заповедь, его неподвижный идеал, его боевой клич. «Во имя Бога и Италии, я клянусь посвятить себя исключительно и беззаветно благу Италии» – так присягают фашисты.
Красная революция отнимала у итальянцев родину – после неслыханного национального напряжения и великой национальной победы. В этом было нечто противоестественное. Антипатриотическая доктрина не могла иметь прочного успеха в Италии, где слишком живы предания Risorgimento, где молодая государственность служила предметом понятной гордости наиболее активных элементов населения. Кроме того, в отличие от России, Италия переживала революционный натиск после удачного завершения войны; победа не могла в конце концов не постоять за себя. Лидеры социалистов не осознали своеобразия обстановки и оттолкнули от себя массы, не проявили ни бесстрашной большевистской последовательности, ни подлинного «социал-патриотизма», убедительного для средних классов. При таких условиях фашизм обозначался, согласно отзыву самих социалистов, «математическим выводом из войны» (Тревес). Муссолини нашел широкие массы у тупика и взорвал тупик бурной проповедью любви к отечеству. Классовой философии он противопоставил культ Нации, в реальной своей политике отнюдь, однако, не упуская из виду больших социальных интересов, замешанных на исторической игре.
«La Patria non si nega, si conquista». Отечество не отрицают, – его завоевывают. Таков один из любимых лозунгов фашизма. Одновременно он выражает собою и преданность отечеству, и волю к действию. Муссолини увлекал массы именно элементарностью, неотразимой общедоступностью своей программы. Это была как бы самоочевидная национальная программа, ударно провозглашенная и непреклонно осуществляемая. «Часто говорят, что у нас нет доктрины – заявлял впоследствии Муссолини. – Но я не знаю ни одного идейного и политического движения, вооруженного доктриной более солидной и лучше определенной. Перед нами бесспорные реальности: государство, которое должно быть сильным; правительство, обязанное защищаться, ибо оно защищает нацию против разрушительной работы; сотрудничество классов, уважение к религии; развитие всех национальных энергий; это – доктрина жизни».
