Андрей Буровский - Русская Атлантида. Невымышленная история Руси

Панночка — дочь сложного, индивидуализированного общества, она сама ведет любовные речи, сама пытается решать свою судьбу. Сама, а не как член группы, клана или слоя.

Панночка и достаточно развита, чтобы за ней имело смысл ухаживать; достаточно начитана, чтобы на нее подействовало явление Андрия в роли романтического спасителя; достаточно культурна, чтобы вслух выразить, что Андрий «речами своими разодрал на части мое сердце…»[30. С. 280].

Если учесть, что «будет свадьба сейчас, как только прогонят запорожцев» [30. С. 286], возникает скорее желание по-отечески сказать милой девочке что-то типа: «Не торопись ты, оглянись, не спеши вешаться на шею…»

Можно, конечно, приписать и ей любые гнусности — но ведь в тексте Н. В. Гоголя их нет. Они есть только в грязном воображении составителей учебников литературы.

Невольно возникает мысль: а может быть, казаки — стихийные сатанисты? Им, конечно, очень далеко до мрачных миро- и человеконенавистнических фантазий манихейцев и альбигойцев. Чтобы понять теоретические трактаты, мало краем уха слыхать о Горации. Придется и его, и много другого еще и почитать. Но — отсутствие любви к миру и к людям; постоянное одурманивание себя; анонимный, свально-групповой характер культуры в целом; жажда разрушения; отсутствие любви ни к чему, кроме разрушения и процесса разрушения. Это наводит на размышления! Похоже, что казаки — очень подходящий материал для проповеди патаренов и павликиан. Пожалуй, их счастье, что миссионеры сатаны не посетили их дикого, невыносимо «скюшного» уголовного захолустья.

Но что самое интересное — тенденция миро- и человеконенавистничества у казаков распространяется и на самих себя!

Известно, что в любом сражении больше всего гибнет новобранцев. Иногда первая же атака уносит до 90 % новичков. Солдат, вышедший из первых своих сражений, уже будет жить долго, и 300 сержантов стоят 2000 первогодков.

Казалось бы, одна из самых первых задач любой вообще армии — это обеспечить, так сказать, подготовку кадров. Если не из человеколюбия (хотя воюют-то своими же парнями…), то уже из самых прагматических поползновений.

Но видите ли, «Сечь не любила затруднять себя военными упражнениями и терять время» (??? — терять время ни на что, кроме пьянства? Это так следует понимать? — А.Б.); юношество воспитывалось и образовывалось в ней одним опытом, в самом пылу битв… [30. С. 246].

Получается, что юноши попросту заманиваются на Сечь; там им быстро прививают определенный взгляд на вещи, так сказать, идеологически обрабатывают. В том числе — их быстро спаивают.

«Скоро оба молодых казака стали на хорошем счету у казаков», — свидетельствует Николай Васильевич [30. С. 249].

…А в первом же сражении большая часть из них погибнет, и это прекрасно известно как раз тем, кто их натаскивает в истинно «казацких» делах.

Предательство? Недоумие? Бог весть… Точно так же принимаются меры, чтобы поменьше казаков выживало бы после ранений — ведь лечатся казаки строго сивухой и порохом. «Если цапнет пуля или царапнет саблей по голове или по чему иному, не давайте большого уважения такому делу» [30. С. 260].

Стоит ли удивляться, что потери казаков всегда несоразмерно велики и что у Тараса, не достигшего и 50, на Сечи не так уж много живых сверстников.

Вообще, складывается впечатление, что Н. В. Гоголь довольно точно описывает некий природный процесс. Описывает сообщество людей, которые, по точному определению И. Г. Шафаревича, «действуют как единое существо» [34. С. 371]. Так действует стая саранчи или легендарные лемминги. Размножившись в благоприятный год, лемминги сбиваются в огромные стаи и движутся… они сами не знают, куда. Изредка им удается найти богатые кормовые угодья и расселиться в них. Несравненно чаще лемминги погибают тысячами и десятками тысяч. Тем более что обезумевшие зверьки движутся по простейшей прямой, независимо от того, что встретится им по пути. Они пытаются переходить реки по дну, бросаются в море, даже в огонь.

Действия казаков поразительно похожи на действия эдаких высокоорганизованных леммингов.

И ведь давно известно: у людей и впрямь есть аналоги поведению леммингов. Любой биологический вид иногда, размножившись чрезмерно, оказывается не в состоянии прокормиться на прежней территории. И тогда начинаются безумные миграции, цель которых — убрать избыточное население. «Лишние» обрекаются на расселение… или на гибель. Второе тоже устраивает популяцию — после ухода и гибели «избыточных» вид может кормиться на прежней территории и жить по-прежнему.

Человек — единственное животное, которое умеет реагировать на кризисы природы и общества, на социоестественные кризисы{1} не только расселением и гибелью.

Человеческое общество способно еще и переходить к более интенсивной жизни — грубо говоря, получать больше от той же самой земли. Поэтому всякое перенаселение ученые так и называют — «относительное перенаселение». На территории современной Скандинавии во времена викингов жил от силы 1 миллион человек — и пищи им не хватало. «Пришлось» посылать ватаги викингов — на добычу или на смерть. «Приходилось» порасселяться по всему миру, спасаясь от нехваток и гибели на родине.

Но, конечно же, в любом обществе возможен выбор — начать работать и жить более интенсивно, научиться получать больше на той же территории. Или пытаться судорожно расселиться за пределы своих земель. Или ввязаться в войну, после которой население уже не будет «избыточным».

По описанию Н. В. Гоголя, казаки — типичные маргиналы, выбрасываемые или уходящие сами из популяции, которой стало не хватать привычной пищи. Их поведение построено на двух мощных, хотя и вряд ли осознаваемых ими программах:

1. На отторжении всего усложненного, интенсивного, многовариантного. Все, что выходит за пределы самых простых дел и понятий, отвергается ими с предельной агрессивностью.

2. На ощущении, что людей в мире слишком много, и их число необходимо поубавить…Но в число «лишних», конечно же, легко попадают и они сами…

От самоуничтожения казаков может спасти только то, к чему они относятся с наибольшим отвращением. Кстати, и запойное пьянство — ведь тоже совсем неплохой способ самоуничтожения. Стоит прекратиться одному способу массового самоубийства, как на смену приходит другой.

Поразительно, но другой певец поляко-казацкой войны, Генрих Сенкевич, тоже описал идущий природный процесс…

Если внимательно читать Сенкевича, особенно «Огнем и мечом», легко заметить у него два интереснейших феномена.

Во-первых, для него запорожцы — чисто природное явление. Правда, Н. В. Гоголь никак не различает казаков, украинцев и русских. А Г. Сенкевич очень видит между ними разницу: «Сечь, занимающая незначительное пространство, не могла прокормить всех своих людей, походы случались не всегда, а степи не давали хлеба казакам — поэтому масса низовцев в мирное время рассыпалась по окрестным селениям. Вся Украина была полна ими, и даже вся Русь! …Почти в каждой деревне стояла в стороне от других хата, в которой жил запорожец» [35. С. 72–73].

«Так продолжалось год или два, пока не распространялась весть о каком-нибудь походе на татар, на ляхов или же на Валахию; тогда все эти бондари, кузнецы, шорники и воскобои бросали свои мирные занятия и начинали пить до потери сознания по всем украинским кабакам…Старосты тогда усиливали свои отряды, а шляхта отсылала в город жен и детей» [30. С. 73].

Как видно, мои подозрения подтверждаются — далеко не всякий украинец на зов казаков тут же испытывал приступ буйного помешательства, бросал мирные занятия и пулей мчался на войну. Это касается только весьма специфичного контингента — «низовцев», они же — запорожцы.

Но вот происходят чисто зловещие, но вполне природные явления: в январе тепло, как в мае; дичает скот; собираются в стаи волки; упыри гоняются за людьми («привычное ухо издали отличало вой упырей от волчьего воя») [30. С. 7], и «птицы ошалелые летят»…

А казаки тоже собираются в стаи, отказываются от хлебопашества и ремесел, начинают тут же пить горилку, пропиваясь до нитки, и непонятно зачем бросаются на людей… Смысла в их действиях не больше, чем в поведении нежити или тех же волков.

Второе любопытнейшее явление — Г. Сенкевич даже как-то не очень гневается на казаков. Скорее у него присутствует в отношении к ним эдакая сочувственная позиция; порой — чуть ли не любование красивыми людьми, живыми и мертвыми.

Так, Джим Корбетт, пуская пулю в Радрапраягского людоеда, сохраняет сочувственное отношение к зверю, занявшему «неправильное» место в пищевой цепочке. «На земле, положив голову на земляной забор, лежал старый леопард, погрузившись в свой последний крепкий сон…» [36. С. 139]. Интересно, что к туркам, и даже к татарам, отношение у Генриха Сенкевича иное — требовательное, порой обвиняющее. Видимо, все-таки считает их людьми. Казаков же он никогда не обвиняет ни в чем, просто описывает.