Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Книга VI. 1657-1676
Князь и честные владетели нехорошо выразумели: как это московский государь помогать против турок откладывает до другого времени, а денег взаймы просит поскорее? Для разъяснения дела приехал к посланникам пристав и спросил: «Скажите мне, за то ли государь у нас просит казны, что хочет помочь нам на турка?» «Ты говоришь непристойные слова, простые, — был ответ, — великий государь наш, если изволит послать рать свою на турка, то пошлет для избавления христиан, а не из-за денег. По чьему указу говоришь ты эти бездельные слова: приказал тебе это князь или владетели?» Пристав призадумался и отвечал: «Я это сказал от себя». Когда дело уяснилось, венецианское правительство дало ответ: «Уже тринадцатый год, как мы воюем с турками; разум наш и охота не ослабевают, но казне убыток большой и потому с прискорбием должны отказать царскому величеству; надеемся, что, узнавши бедность нашу, он не прогневается на нас».
Посланники были в греческой церкви, где были встречены с большим торжеством, с радостными слезами. После амвонной молитвы духовенство вышло из алтаря, и один из дьяконов говорил посланникам речь: «Род греческий, живущий в сем преславном граде Венеции, молит вседержителя: дай, господи, чтобы пресветлый, непобедимый, сильный, преславный, благочестивый и благоверный защитник церкви божией восточной, рачитель благочестия, великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, утешитель рода христианского, здрав был на многие лета. Как пресветлое солнце восстал он на искоренение тьмы неверия, на соблюдение и соединение благочестивой христианской веры, на побеждение врагов божиих; как второй Константин явился для освобождения верных христиан-греков из рук поганых турок: молим всемогущего бога, чтобы всегда от его царского пресветлого меча мусульманы в порабощении и побеждении были». После обеда греки говорили посланникам: «Ездим мы из Венеции в Турцию со всякими товарами часто и с турками торгуем, многие турки говорили нам: бог дал московскому государю победу над поляками и другими государствами, и у нас в Турции слава о том великая. Султан и паши, сыскав в своих гадательных книгах, говорят, что пришло время и Цареграду быть за русским государем, живут с великим опасением, в Цареграде на долгое время ворота бывают засыпаны; боясь русских, турки начали сильно притеснять нас, греков; но мы надеемся на милость божию и на заступление великого государя, что он высвободит нас из бусурманских рук». Но прежде греков великому государю нужно было освобождать своих, русских, из бусурманских рук: к посланникам в Венеции явилось больше 50 человек русских, освободившихся из турецкого плена; они пришли за милостынею и объявили, что другие их братья, пленники, пошли разными государствами в Москву.
Почетный прием, сделанный Чемоданову во Флоренции, обратил внимание царя, и в 1659 году отправился туда дворянин Лихачев. На этот раз прием был еще лучше: великий герцог Фердинанд Медичи, приняв государеву грамоту, поцеловал ее и стал говорить со слезами: «За что меня, холопа своего, ваш пресловутый во всех государствах и ордах великий князь из дальнего великого града Москвы поискал и любительную свою грамоту и поминки прислал? Он, великий государь, отстоит от меня, что небо от земли; преславен он от конец до конец вселенные, имя его страшно во всех государствах, и что мне, бедному, воздать за его великую и премногую милость? Я, братья мои и сын — великого государя рабы». Посланника поставили в великогерцогском дворце. Лихачев, подобно Чемоданову, попал в Италию прямо из Архангельска, обогнувши морем Западную Европу; понятно, следовательно, как поразили его чудеса природы и искусства в отечестве Медичи: «На княжом дворе палаты об осьми жильях, числом их 250, во всех запоны дорогие, столы аспидные, писаны золотом, травы, палаты подписаны золотом, чернилица золотая, фунтов тридцать, а вместо песку руда серебряная, кресла крыты бархатом. На том же княжом дворе сад рыбный, рыбы живые, вода вверх взведена сажени с четыре, устроен Иордан, и выше Иордана сажени с две вверх беспрестанно вода прыгает на дробные капли, а к солнцу что камень-хрусталь. А около княжого двора деревья кедровые и кипарисные и благоухание великое, о Крещенье жары великие, как у нас об Иванове дни; яблоки великие и лимоны родятся по дважды в год, а зимы во Флоренске не бывает ни одного месяца». Герцог велел приготовить для посланника театральное представление, стоившее 8000 ефимков: «Князь приказал играть: объявились палаты, и быв палата и вниз уйдет, и того было шесть перемен; да в тех же палатах объявилося море, колеблемо волнами, а в море рыбы, а на рыбах люди ездят; а вверху палаты небо, а на облаках сидят люди: и почали облака с людьми на низ опущаться, подхватя с земли человека под руки, опять вверх же пошли; а те люди, которые сидели на рыбах, туда же поднялися вверх. Да спущался с неба же на облаке человек в карете, да против его в другой карете прекрасная девица, а аргамачки под каретами как быть живы, ногами подрягивают; а князь сказал, что одно солнце, а другое месяц. И многие предивные молодцы и девицы выходят из занавеса в золоте и танцуют». Русского человека изумлял благодатный юг, а южного владетеля занимал дальний север, дикая природа с ее естественными первобытными богатствами: «Флоренский князь расспрашивал и смотрел по чертежу про Сибирское государство, и по скольку который зверь плодится, тому роспись взял. А Сибирскому государству и плоду соболиному, что их много, и куницам, и лисицам, и белкам, и иным зверям зело дивилися, как их нельзя выловить? А у них никакого зверя нет, потому что места очень гористы, а не лесны, лес все саженый. Флоренского князя княгиня била челом посланнику, чтобы ей сделали, по русскому обычаю, две шубки, чем ей подарить новобрачную невестку свою, и он шубки сделать велел под камкою и под тафтою: у одной испод горностайный, а у другой белий; и княгиня надела на себя и дивилась, что урядно выделали».
Венецианское правительство, озадаченное требованием Чемоданова, уже не отправляло более посольства в Москву; но московское правительство вспомнило о республике, знаменитой своею борьбою с турками, когда нужно было готовиться к войне с Портою. В 1668 году торговый иноземец Келдерман повез дожу и сенату грамоту от царя, в которой высказывалось удивление, почему они не подают о себе никакой вести, и объявлялось, что великий государь заключил мир с королем польским и союз против бусурман; объявлялось, что в Москве заключен торговый договор с компаниею персидских армян, по которому персидские товары пойдут исключительно через Россию; и есть надежда, что персидский шах обратит свое оружие против турок. Дож и сенат в ответной грамоте благодарили государя и изъявляли желание, чтобы и все христианские государи соединились против турок.
Нападение Магомета IV на Польшу заставило снова царя вспомнить о Венеции. Известный нам Менезиус из Вены должен был заехать в Венецию с приглашением к союзу против турок. Сенат отвечал: «Боже, помоги царскому величеству наступающую неприязнь сокрушить и христианских государей успокоить». Наконец из Венеции Менезиус поехал в Рим с царскою грамотою к папе Клименту X: «Вам бы, папе и учителю римского костела, к нам, великому государю, отписать: по должности христианской на общего неприятеля брату нашему, его королевскому величеству, войсками своими помогать станете ли? И если помочь захотите, то вам бы к нам обослаться грамотою вскоре, какими мерами, в которое время и в каких местах быть этой помощи, чтобы заключить чрез общих посланников договор. Да и к окрестным государям вам писать же, чтобы и они королевскому величеству были помощниками, а именно писать к Людовику, королю французскому, и Карлу, королю английскому, чтобы они войну с Голландскими Штатами прекратили и войска свои против общего христианского неприятеля обратили».
Приехавши в Рим, Менезиус прежде всего объявил условия приемной и отпускной церемонии: папа должен слушать именованье и титул великого государя стоя, грамоту принять и свою дать также стоя; прежде чем грамота будет запечатана, показать ее посланному для удостоверения, что титул царский написан сполна. Папский церемониймейстер объявил на это свои условия: папа во все время приема и отпуска будет сидеть: посланный должен целовать ногу у его святейшества; указывать папе, чтобы он делал иначе, нельзя. «Ногу папежскую целовать отнюдь мне не велено, — говорил Менезиус, — потому что великий государь наш католицкому римскому закону не повинуется; да и в прошлых годах, когда греки с латинцами были в соединении веры, и тогда греки пану в ногу не целовали. Когда в 1438 году приезжал в Феррару к папе Евгению IV цареградский патриарх Иосиф с митрополитами и епископами, то папа целовался с ними по-монашески, и потом митрополиты и епископы и иные чины целовали его в руки». «Если, — продолжал церемониймейстер, — к папе приедет цесарь или какой другой христианский потентат и ногу папежскую целовать не будет, то папу видеть не может». «Когда так, — отвечал Менезиус, — то пусть папа велит меня отпустить».
