Василий Татищев - Великие российские историки о Смутном времени
Любопытно столкновение этих двух воевод, Ляпунова и Пожарского, которых судьба потом выдвинула на переднюю сцену действия — столкновение, ясно очертившее резкую противоположность их характеров и стремлений: с одной стороны даровитая, но беспокойная натура, чрез меру увлекающаяся личными впечатлениями и честолюбием; с другой вполне консервативная, не мудрствующая лукаво и ищущая спасения в безупречном исполнении своего долга.
Уже известие о Клушинском поражении повергло столицу в полное уныние. А когда подошел калужский вор, то московское население, смущаемое с одной стороны агентами вора и Ляпунова, с другой подметными листами Жолкевского и сторонниками Владислава, подверглось сильным волнениям и распрям. Чернь снова стала выражать свои симпатии воровскому царику, надеясь с его разрешения бить и грабить людей знатных и зажиточных; а бояре, дворяне и купцы потеряли голову и не знали, что предпринять. Хотя области теперь оставались глухи к царским приказам и почти перестали высылать ратных людей на его службу, однако под руками можно было еще собрать до 30 000 войска; в том числе было бы от 8 до 10 тысяч хорошо вооруженных московских стрельцов. Но не было воеводы, который бы стал в их главе и увлек за собою. Царя Василия почти перестали слушать. В Москве начались народные сходки, наподобие древнего веча. Эти сходки или совещания происходили и в городе, и за городскими воротами. На последних появлялись и русские изменники из Коломенского или сапежинского стана. Посреди сих совещаний стали обнаруживаться различные кандидатуры, т. е. претенденты на московский престол. Меж тем как некоторые склонялись на сторону Владислава, а единомышленники Ляпуновых указывали на князя Василия Васильевича Голицына, русские изменники предлагали или своего царика, или его гетмана, т. е. Сапегу: вот до чего московский трон со времени первого Лжедимитрия сделался предметом вожделении чуть ли не всякого искателя приключений! На одной из подобных загородных сходок служившие вору русские предложили москвичам следующее: «Вы низложите своего царя Василия, а мы откажемся от нашего царика; выберем царя всей землей и станем заодно против Литвы». Москвичи приняли предложение.
Главными деятелями при свержении Василия Шуйского явились князь Василий Голицын и Захарий Ляпунов, брат Прокопия; первый, действуя скрытно, выдвигал перед народом второго. Толпа дворян и детей боярских, предводимая Захаром Ляпуновым и его сообщниками (Ив. Ник. Салтыковым, Хомотовым и др.), пришла во дворец и стала просить царя Василия, чтобы он сложил с себя венец и скипетр. Ляпунов при сем излагал такие причины: царствование его несчастливо, украинские города отложились, сел он на престол не по выбору всей земли, погубил много невинных людей, а братья его окормили отравою победоносного племянника. Тут Василий вспылил, выхватил из-за пояса нож и бросился на Ляпунова со словами: «Как смеешь ты, б…, с…, говорить это, когда и бояре того мне не говорят?» Дюжий Ляпунов простым движением руки отстранил слабого старика, грозя его уничтожить. Толпа с угрозами покинула дворец. Вожаки мятежа явились на Лобное место и набатным колоколом собрали народ; а отсюда, под предлогом тесноты, отправились за Серпуховские ворота и там устроили совещание, призвав бояр и патриарха. Они указывали на непрерывные бедствия, сопровождавшие царствование Шуйского; снова напоминали о том, что он сел не по избранию всей земли, что Литва и воры угрожают столице с двух сторон, от Можайска и от Коломенского, что надобно низложить Василия и всей землей подумать об избрании нового царя. Тщетно патриарх Гермоген пытался удержать народ от беззакония и защищал Шуйского. Видя решительную неприязнь народа к Василию, он перестал говорить и удалился. Тогда во дворец явилась опять мятежная толпа, уже с некоторыми боярами во главе. Здесь князь Ив. Мих. Воротынский, царский свояк, выступив вперед, именем земли просил Василия Ивановича оставить государство и взять себе в удел Нижний Новгород. После этой просьбы жалкий, всеми покинутый старик не стал более спорить. От него отобрали знаки царского достоинства, и он из дворца вместе с супругою переехал в свой старый боярский дом. Это событие произошло 17 июля 1610 года. Верховная власть впредь до избрания царя оставалась в руках Боярской думы, в которой председательство принадлежало старейшему боярину князю Фед. Ив. Мстиславскому. На имя этого временного правительства и были разосланы присяжные листы.
Когда москвичи на следующей сходке с людьми калужского вора у Даниловского монастыря объявили им о низложении Шуйского и потребовали от них исполнения такого же условия по отношению к вору, те отвечали: «Вы своего царя ссадили, забыв крестное целование; а мы за своего готовы умереть». Этот ответ привел москвичей в раздумье. Патриарх между тем говорил, что низложение Василия совершено незаконным образом. Шуйский приободрился и, имея в своих руках значительное имущество, завел сношения с своими приверженцами, особенно старался подкупать стрельцов. Тогда Захар Ляпунов с товарищами решили отрезать ему всякий возврат к престолу, не лишая его жизни. Они отправились к Шуйскому с несколькими иеромонахами и потребовали от него пострижения. Старик наотрез отказался и молил о пощаде; спрашивал, за что его так жестоко преследуют, напоминал совершенное им избавление от Гришки Отрепьева. Но его не слушали и насильно исполнили обряд; Ляпунов крепко держал его за руки, а князь Туренин (по другому известию Тюфякин) вместо него произносил обеты. На Василия надели иноческое платье и в закрытом кафтане отвезли его в Чудов монастырь. Его супругу Марию Петровну точно так же насильно постригли в монахини, несмотря на ее сопротивление и слезные причитания о своем муже. Ее поместили в Вознесенском монастыре. Братьев его Димитрия и Ивана исключили из состава Боярской думы и отдали за приставы.
Гермоген не признал насильного пострижения Шуйского и считал монахом того, кто произносил за него обеты. Но голос патриарха в этом случае оставался гласом вопиющего в пустыне. Таким же гласом оказался он и в вопросе об избрании нового государя. Патриарх стоял за выбор из русских людей и указывал на состоявшего с ним в приязни князя Василия Васильевича Голицына. Но против последнего резко высказался князь Фед. Ив. Мстиславский: он объявил, что сам не менее Голицына имеет прав на престол, но отказывается от них, а также не хочет видеть государем равного себе боярина; что двукратное избрание царя из бояр принесло одни бедствия и, следовательно, надобно избрать кого-либо из племени царского. Мстиславского поддержали и другие бояре. Таким образом ни к чему не привели происки Голицыных и их пособников Ляпуновых. Видя неудачу в сем случае, патриарх, однако, продолжал настаивать на выборе русского, и стал указывать на древний боярский род Романовых. Из любимых народом братьев Никитичей налицо оставался только один Иван Никитич. Но не его назвал патриарх Гермоген, а юного Михаила Феодоровича, которого отец хотя был еще жив, но находился в иноческом чину, под именем Филарета. Эта кандидатура пока ниоткуда не встретила сильной поддержки: очевидно, не пришло еще ее время. Обстоятельства были пока слишком темны и запутаны. Что касается калужского вора, то хотя многие из черни и сочувствовали ему, видя в нем себе покровителя и потаковника, однако гнусное и всем ведомое его самозванство претило народу; а знатное боярство не хотело о нем и слышать. Поэтому, располагая остававшимися в Москве ратными силами, оно давало энергичный отпор всем покушениям на столицу со стороны Коломенского. Итак, главным претендентом на московский престол являлся королевич Владислав, и Боярская дума, с Мстиславским во главе, очевидно, склонялась на его сторону.
Наступило время семибоярщины, названной так, конечно, по числу членов временного правительства. В официальных грамотах, однако, мы встречаем подписи не семи, а шести лиц, каковы: три боярина, Ф.И. Мстиславский, В.В. Голицын и Ф.И. Шереметев, один окольничий, князь Данило Ив. Мезецкий, и два думные дьяка, Василий Телепнев и Томило Лутовский.
Когда Жолкевский узнал о низложении Василия, он немедля двинулся к Москве и стал пересылаться грамотами с временным правительством, извещая его, что он спешит на помощь против Самозванца; так как многие москвитяне уже просили короля дать им в цари Владислава. Бояре сначала отказывались от помощи и склоняли гетмана не приближаться к столице. Но когда он подошел и 24 июля расположился станом около села Хорошова, то бояре нашлись вынужденными вступить с ним в переговоры. Самозванец, встревоженный прибытием гетмана, попытался также войти с ним в сношения. Он предлагал выплачивать королю ежегодно большую сумму денег и уступить Северскую землю, если тот поможет ему сесть на царство. Жолкевский позволил ему с сими бесполезными предложениями отправить посольство к королю; а сам ловко воспользовался Самозванцем, зная, что он составляет пугало для бояр, и 2 августа устроил под Девичьим монастырем съезд с временным правительством. На этом съезде, при усердном посредничестве помянутого выше Салтыкова-сына, Боярская дума согласилась иметь царем Владислава, но на известных условиях. Сии условия или статьи, заранее внесенные в свиток, были громогласно прочтены дьяком Телепневым. В основу их положены договоры Салтыкова-отца под Смоленском и Елецкого с Валуевым у Царева Займища. Тут некоторые прежние статьи были выпущены, например, о вольном выезде московских людей в иноземные государства для науки; а некоторые прибавлены вновь. Главнейшая прибавка состояла в том, что Владислав должен принять православие. Гетман согласился почти на все условия; но перемену веры оставил на усмотрение короля. После многих съездов и переговоров последовало наконец обоюдное согласие; гетман со своими полковниками и ротмистрами от имени Владислава присягнул на соблюдение условий; а бояре первые присягнули на подданство Владиславу. Затем стали приводить к торжественной присяге другие чины и весь московский народ в Успенском соборе. Сюда явились также бывшие русские тушинцы с Михаилом Салтыковым и князем Масальским во главе. Когда они подошли под патриаршее благословение, Гермоген благословил их, но под условием, если от выбранного в цари иноземца не будет никакого нарушения Православной церкви; в противном случае грозил им проклятием. Салтыков со слезами уверял его в ненарушении православной веры от Владислава. А Михайла Молчанова, по словам летописца, Гермоген не допустил ко кресту, и, назвав окаянным еретиком, велел выгнать вон. По известию одного поляка-современника, в столице число присягнувших тогда королевичу будто бы простиралось до 300 000; это число, очевидно, и сильно преувеличено. После того от временного правительства разосланы были по городам известительные грамоты о выборе в цари Владислава и об условиях, на которых он выбран, с приложением крестоцеловальных записей, по которым должна была совершаться ему присяга.
