Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Книга II. 1054—1462
Братья и сыновья священников, живущие с ними вместе, на одном хлебе, освобождаются также от всяких даней и пошлин; но если отделятся, из дому выйдут, то дают пошлины и дани. А кто из баскаков или других чиновников возьмет какую-либо дань или пошлину с духовенства, тот без всякого извинения будет казнен смертию. Но с воцарением Узбека, как было упомянуто, надобно было брать новые ярлыки, т.е. снова платить за них, и митрополиту Петру дан был новый ярлык на его имя. Этот ярлык одинаков с Менгу-Тимуровым, только многословнее; прибавлено то, что митрополит Петр управляет своими людьми и судит их во всяких делах, не исключая и уголовных, что все церковные люди должны повиноваться ему.
Преемник Петра, грек Феогност, приехал на север, когда уже борьба между Москвою и Тверью кончилась, когда Тверская область была страшно опустошена, князь ее в изгнании и московский князь первенствовал без соперника. Новому митрополиту не оставалось ничего более, как последовать примеру своего святого предшественника, и Феогност, по словам летописца, сел на месте св. Петра, стал жить на его дворе в Москве, что другим князьям было не очень сладостно. Мы видели, какого важного союзника имел Калита в Феогносте, который страхом отлучения заставил псковичей отказаться от покровительства Александру тверскому. Но, покончивши дела на севере, Феогност должен был спешить на юг, где в последнее время произошла важная перемена; вместо многих отдельных, мелких, слабых князей, потомков Рюрика, здесь господствовал теперь сильный князь литовский Гедимин, язычник, но не гонитель христианства. Вследствие этого события отношения всероссийского митрополита к Юго-Западной Руси должны были принять новый характер: прежде можно было оставить юг для севера, пренебрегая неудовольствием многих, слабых, разделенных князей, если бы они решились выразить неудовольствие на отсутствие митрополита; но теперь могущественными князьями литовскими пренебрегать было нельзя, и Феогност долго живет на Волыни, потом встречаем известие о поездке его туда же в другой раз, и это известие нельзя не привести в связь с другим одновременным известием о насилиях поляков на Волыни, о гонениях на православие; притом удаление киевского митрополита на север уже заставляло думать на юге об избрании особого митрополита, который, по известным нам обстоятельствам, должен был иметь пребывание в Галицкой Руси, а не в Днепровской. До нас дошли письма константинопольского императора к митрополиту Феогносту, к великому князю Симеону московскому, к волынскому князю Любарту об уничтожении Галицкой митрополии, установленной прежним патриархом. В Орду Феогност должен был ездить два раза; во второй раз его ждали там большие неприятности: какие-то русские люди насказали хану Чанибеку, что митрополит русский получает огромный доход, что у него множество золота, серебра и всякого богатства и что ему ничего не стоит платить ежегодную дань в Орду. Хан потребовал этой дани от Феогноста, но тот вытерпел тесное заключение, раздарил хану, ханше и князьям много денег и остался при прежних льготах.
Мы видели, что, начиная с Кирилла II, до сих пор митрополиты из русских и из греков, так сказать, чередуются: после русского Кирилла видим грека Максима, потом опять русского Петра и потом опять грека Феогноста. Как избирались все эти митрополиты, русские и греки, по предложению или по согласию каких русских князей ставились они — мы знаем мало. Но мы знаем подробности о выборе преемника Феогностова. При князе Юрии Даниловиче выехал из Чернигова в Москву боярин Федор Плещеев; сын его, Елевферий-Симеон, крестник Иоанна Калиты, с двенадцатилетнего возраста начал вести себя монахом и на двадцатом году постригся в московском Богоявленском монастыре под именем Алексия. Прославившись духовною жизнию, Алексий был взят митрополитом Феогностом в наместники, должность которого состояла в суде над церковными людьми; после двенадцатилетнего исправления этой должности Феогност поставил Алексия епископом во Владимир и еще при жизни своей благословил его себе в преемники на столе митрополичьем, и отправлены уже были от великого князя и митрополита послы в Царьград к патриарху, чтоб тот имел в виду Алексия и не ставил никого другого в митрополиты русские. Когда Феогност умер, Алексий отправился в Царьград на поставление; но там, не дожидаясь известия из Москвы, уже поставили в митрополиты Романа и, не решаясь отказать московскому князю, поставили потом и Алексия и обоих отпустили в Русь: сотворился мятеж во святительстве, чего прежде никогда не бывало на Руси, говорит летописец; от обоих митрополитов начали являться послы к областным владыкам, и была везде тяжесть большая священническому чину. Таким образом, теперь в самом Константинополе указано было на то, что прежде здесь же было отвергнуто, именно разделение русской митрополии; надобно было испоместить двух митрополитов, и, когда Алексий пришел в Москву, Роман отправился на Литовскую и Волынскую землю. Но Алексий, посвященный в митрополиты киевские и всея Руси, не мог отказаться от Киева; он поехал туда в 1358 году; но, когда через год возвратился в Москву, Роман явился в Твери; здешний владыка Феодор не захотел с ним видеться и не оказал ему никакого почета; но князья, бояре и некоторые другие, по словам летописца, давали ему потребное; особенно большую честь оказал и богатые дары дал ему князь Всеволод Александрович холмский. Такое поведение Всеволода объясняется легко: Всеволод враждовал с дядею Васильем Михайловичем, на стороне которого был московский князь и митрополит Алексий; Всеволод же нашел помощь в Литве у зятя своего Олгерда, посредничеству которого, без сомнения, Всеволод был обязан тем, что дядя уступил ему треть отчины; Всеволод возвратился из Литвы и Тверь в то самое время, когда приезжал туда и митрополит Роман; очень вероятно, следовательно, что последний приезжал с Олгердовым поручением примирить князей и добыть Всеволоду волость; но если бы и не так было, то понятно, что Всеволод, родственник и союзник Олгерда, должен был оказывать всякое расположение митрополиту, признаваемому в земле Литовской.
Нам не нужно повторять здесь сказанного выше о могущественном содействии св. Алексия московским князьям в утверждении их власти над другими князьями. Недаром великий князь Симеон завещал своим братьям не слушаться лихих людей, но слушаться владыки Алексея да старых бояр, которые отцу их и им добра хотели: и Тверь и Нижний испытали, как св. Алексий хотел добра сыновьям и внукам своего крестного отца Иоанна Калиты. Не будучи греком, Алексий умел поддержать постоянное расположение к себе и к Москве двора и патриарха константинопольского. Патриарх писал к Донскому об особенном расположении своем к ному и брату его Владимиру, о гневе своем на других князей русских, им неприязненных. В другой грамоте патриарх писал, что он не снимет проклятия, наложенного митрополитом Алексием на некоторых князей русских, до тех нор, пока они не исполнят всех условий и пока митрополит не напишет, что они раскаялись, ибо эти князья дали великому князю страшную клятву выступить вместе против врагов веры. Смоленский князь Святослав жаловался, что митрополит предал его проклятию; патриарх отвечал, что поступок митрополита справедлив, ибо Святослав помогал Олгерду против Москвы. Князь тверской жаловался также на митрополита и требовал суда с ним; патриарх отвечал, что считает неприличным князю судиться с митрополитом пред послом патриаршим. Слава благочестивой жизни русского митрополита достигла и Орды: жена хана Чанибека, Тайдула, заболевши глазами, прислала в Москву просить Алексия, чтоб посетил ее; св. Алексий поехал в Орду, и ханша получила исцеление.
Алексий хотел видеть и преемником своим мужа, славного своею святостию, — Сергия, игумена, основателя Троицкого монастыря, но смиренный инок отказался от власти; а между тем в Константинополе не хотели дожидаться московского избранника: туда с разных сторон приходили жалобы на то, что митрополит покинул юг для севера; польский король Казимир, владея Галицкою Русью, требовал для нее особого митрополита грозя в противном случае обращать русских в латинскую веру. Угроза подействовала, и в Константинополе поставили особого митрополита для Галича, подчинив ему епархии — Холмскую, Туровскую, Перемышльскую и Владимирскую на Волыни. С другой стороны, Олгерд литовский писал жалобы к патриарху, что Москва обидела шурина его, Михаила тверского, зятя, Бориса нижегородского, другого зятя, Ивана новосильского, побрала много городов; жаловался, что митрополит благословляет московского князя на такие поступки по благословению патриаршему, не приезжал ни в Литву, ни в Киев, снимает крестное целование с перебежчиков из Литвы в Москву; Олгерд требовал другого митрополита киевского на Смоленск, на Тверь, на Малую Россию, на Новосиль, на Нижний Новгород. И вот по просьбам юго-западных русских князей в Константинополе поставили им митрополита Киприана, родом серба, с условием, чтоб по смерти митрополита Алексия он был митрополитом всея России. Но понятно, что если в Литве хотели своего митрополита, то в Москве хотели также своего. Ни в Москве, ни в Новгороде, ни во Пскове не признали Киприана, и он принужден был отправиться на житье в Киев: опять повторилось, следовательно, прежнее явление, опять указывалась возможность разделения русской митрополии, ибо в Москве не хотели принимать Киприана и по смерти Алексия; здесь был свой избранник. Был в городе Коломне священник Михаил-Митяй, человек необыкновенно видный, красивой наружности, грамотный, с речью легкою и чистою, голосом громким и приятным, превосходил всех уменьем толковать силу книжную; память имел необыкновенную, знал все старинные повести, книги и притчи: во всяких делах и судах рассуждал красноречиво и умно. Такие достоинства обратили на него внимание великого князя Димитрия, который и взял Митяя к себе в духовники и печатники. Митяй год от году приобретал все более славы и значения: никто, по словам летописца, не был в такой чести и славе, как Митяй; от великого князя не было ему ни в чем отказу, все почитали его, как царя какого, и, что еще важнее, любили его все.
