Наталия Ильина - Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1
В 1884 г. М. О. Коялович, говоря о «зле немецких национальных воззрений на наше прошедшее», широко разлившемся в науке «под видом научности» и приведшем к торжеству и в ней и в обществе мысли, что признавать норманизм - «дело науки, не признавать - ненаучно», охарактеризовал Байера как человека «великой западноевропейской учености», но совершенным невеждой в «русской исторической письменности». По оценке историка наука долго платила непомерно высокую дань «немецкому патриотизму» и заблуждениям Шлецера. Назвав его план разработки летописей удачным и указав что в его основе лежит труд Татищева, Коялович высказал невысокое мнение о самом итоге этого проекта - многотомном «Несторе» Шлецера «Пали» перечислял он, желание автора восстановить подлинный текст ПВЛ его утверждения о диком состоянии восточных славян до призвания варягов о невозможности найти что-либо верное в иностранных источниках, большей частью даже его объяснения текста летописи, его предубеждения против позднейших летописных списков, и удержал значение лишь «его научный прием т. е. строгость, выдержанность изучения дела».
В разговоре о Ломоносове Коялович шел в русле рассуждений норманистов: что он «накинулся» на Миллера, поднявшего «бурю своими немецкими воззрениями в такое русское патриотическое время», «с громадной силои своего таланта и с необузданностью своего права», и назвал эту борьбу «позорной», что «занятие историей было слишком далеко от специальных знании Ломоносова, было начато им слишком поздно и не могло дать удовлетворительного результата» и что он возвеличивал Россию. Весьма обстоятельно проанализировав творчество, помимо названных лиц, Г. Ф. Миллера, В. К. Тредиаковского, Н. М. Карамзина, Г. Эверса, Г. А. Розенкампфа, скептиков: Н.А.Полевого, О.И.Сенковского, М.П.Погодина, Ю.И. Венелина, П. Г. Буткова, С.М.Соловьева, А.А.Куника, С.А.Гедеонова, Н.И.Костомарова, Н.И.Ламбина, К.Н.Бестужева-Рюмина, Д.И.Иловайского, И.Е.Забелина, Е. Е. Голубинского, исследователь отметил явное желание значительной части соотечественников «видеть у нас все иноземного происхождения» и возводить свои воззрения в абсолют. Так, в отношении последнего он сказал, что его пристрастие «к норманскому или точнее шведскому влиянию у нас., доходит иногда до геркулесовых столбов» и что «новый недостаток сравнительного приема нашего автора, - большее знание чужого, чем своего».
А выводы Сенковского квалифицировал как «чудовищную, оскорбительную пародию» ученых мнений, доведенных им «до последних пределов нелепостей, крайне обидных и для ученых, и вообще русских», при этом подчеркнув: она потому имеет значение, что вся «построена на ученых серьезных для того времени данных, и потому вызывала к себе большое внимание» (поляк Сенковский, добавлял историк, с «необузданною, чисто польскою наклонностью поглумиться над Россией... воспользовался сагами для величайшего унижения немецкой критики по русской истории и вместе с тем для оскорбления русской народности»), В адрес Гедеонова Коялович заметил что против норманизма «неожиданно явился сильный противник этого казалось, неодолимого мнения, - противник, вооруженный громадной, чисто академической научностью», который своим трудом «смутил самых ученых защитников наших призванных князей и заставил отказаться от некоторых положений»[251].
В «Курсе русской истории» («Лекция VII») В. О. Ключевский отметил два взгляда на начало Руси: Шлецера, «которого держались Карамзин, Погодин, Соловьев», и второй, прямо ему противоположный, который «начал распространяться в нашей литературе несколько позднее первого, писателями XIX в.», и который наиболее полно выражен в сочинениях И.Д.Беляева и И.Е.Забелина («История русской жизни с древнейших времен». Ч. 1. - М., 1876). В 1884-1885 гг. он, читая курс «Терминология русской истории», констатировал, также не вдаваясь в подробности, наличие в науке нескольких мнений по поводу этноса и родины руси: Швеция (Г.З.Байер, А.Л.Шлецер, М.П.Погодин, С.М.Соловьев, А.А.Куник), Финляндия (В.Н.Татищев, И.Н. Болтин), Прусская земля (М.В.Ломоносов), Рустрингия-Фрисландия (Г,Ф. Голлман), Хазария (Г. Эверс), южнобалтийские славяне (Ю.И. Венелин, Ф.Л.Моронпсин, М.А.Максимович, Н.В.Савельев-Ростиславич, С.А.Гедеонов, И.Е.Забелин, подчеркнув при этом, что двое последних указывают на остров Рюген), Литва (Н. И. Костомаров), мордва, вообще поволжские финны (Д. Щеглов), угоро-хазары (В.Н. Юргевич), туземное славянское племя россы-роксаланы (росс-аланы) (М. Стрыйковский, Д. И. Иловайский)[252]. В 1886 г. в изданной в Риге «Русской исторической литературе» («Zur russischen Geschichtsliteratur») прибалтийского немца Г. Дидерихса утверждалась «истина», которую взрастили собственно русские ученые-норманисты, что в России начало изучению истории было «положено исключительно немецкими исследователями»: Байером, Миллером, Шлецером, Эверсом[253].
Ф. И. Свистун в 1887 г., кратко пересказав М. О. Кояловича, привел мнения об этносе варягов Г.З.Байера, М.В.Ломоносова, Ю.Тунманна, М.М.Щербатова, И.Н. Болтина, А.Л. Шлецера (присвоил себе теорию Байера о скандинавском происхождении руси, не прибавив к его исследованиям ничего существенного), Г.Эверса, Г.Ф.Голлмана, Н.А.Полевого (утверждал, что предание о Рюрике и его братьях явно походит на миф), М.Т. Каченовского (считал, что Новгород был «колонизирован» южнобалтийскими славянами и что посредством их переходила на Русь западноевропейская культура), О.И.Сенковского, М.П. Погодина, Ю.И. Венелина (после смерти ученого в 1839 г. и выхода его «Скандинавомании...» в 1842 г. спор о происхождении руссов «притих»), Ф.Крузе, П.И.Шафарика (признавал, ссылаясь на Шлецера, Карамзина и Погодина, норманство варягов, но, по его же словам, уклонился от обширного рассуждения на эту тему), Н.И. Костомарова, С. А. Гедеонова, Д. И. Иловайского, И.Е. Забелина, В. О. Ключевского. При этом он более развернуто остановился на концепциях Гедеонова (русь - это восточнославянское племя поляне-русь, а варяги - князья и их дружина - были призваны с южнобалтийского Поморья), Иловайского (отвергает историзм Сказания о призвании варягов и признает его «басней», а в основе его теории лежит положение Гедеонова о руси как туземном племени), Забелина (считает норманскую теорию плодом узкого, немецкого патриотизма и на основании богатого запаса географических данных доказывает древнейшее общение балтийских и восточноевропейских славян), и что варяго-русским вопросом стали заниматься с 1860 г. (диспут между Костомаровым и Погодиным)[254].
Сопоставление В. О. Ключевским в конце 80-х - 90-х гг. XIX в., с одной стороны, Байера, Миллера, Шлецера, с другой - Ломоносова, было, конечно, не в пользу последнего. Истинный источник его «непрерывной и непримиримой» вражды к немцам-академикам, по мнению Ключевского, следует искать в «патриотическом негодовании», какое возбуждалось в нем их отношением к делу просвещения в России, и что его нападки «на Миллера не просто личного свойства: они вытекали из его патриотических взглядов». Не сомневаясь, что диссертация Миллера имеет «важное значение в русской историографии», антинорманизм Ломоносова он назвал «патриотическим упрямством», в связи с чем его «исторические догадки» не имеют «научного значения» (но при этом говоря, что «в отдельных местах, где требовалась догадка, ум, Ломоносов иногда высказывал блестящие идеи, которые имеют значение и теперь. Такова его мысль о смешанном составе славянских племен, его мысль о том, что история народа обыкновенно начинается раньше, чем становится общеизвестным его имя», а в «Курсе русской истории» - «Лекция XVII» - принял и развивал идею ученого, впрочем, не называя его имени, что русский народ образовался «из смеси элементов славянского и финского с преобладанием первого»).
Вместе с тем Ключевский отметил, что Миллер своей диссертацией «сказал мало нового, он изложил только взгляды и доказательства Байера» (а эти слова по сути совпадают с заключением Ломоносова), «по своему задорному характеру» обострив их, что Шлецер «с немецким пренебрежением» относится «ко всем русским исследователям русской истории», что его «Нестор» - это «не результат научного исследования, а просто повторение взгляда Нестора... Там, где взгляд Нестора мутился и требовал научного комментария, Шлецер черпал пояснения у Байера, частью у Миллера. Трудно отыскать в изложении Шлецера даже новый аргумент в оправдание этой теории». Шлецер, заключал исследователь, не уяснил самого свойства ПВЛ, полагая, «что имеет дело с одним лицом - с летописцем Нестором», и прилагал к летописи приемы, к ней «не идущие». Говоря, что Ломоносов «до крайности резко разобрал» русскую грамматику Шлецера, в то же время признал его принципиальную правоту: «Действительно, странно было слышать от ученика Михаэлиса такие словопроизводства, как боярин от баран, дева от Д1ев, князя от Knecht», и вел речь о «надменности» Шлецера, о наличии у него «нервного расстройства вместе с пламенным воображением» и «чрезвычайно распухшего самолюбия»[255].
