Джайлз Макдоно - Последний кайзер. Вильгельм Неистовый
На церемонию бракосочетания Вильгельм явился в мундире Первого пехотного полка, а Эрмина — в бархатном платье с опушкой из горностая, в розовых туфлях и такого же цвета чулках. На голове у нее была черно-белая шляпа с большими полями и пером. Гости собрались в гостиной. Слуги были одеты в простые черные ливреи. Брачный контракт, подписанный в «покоях Виктории Луизы» на территории «прихода Фридриха Великого», в числе прочих пунктов резервировал за Эрмо право на ежегодный двухмесячный отпуск в Германии: голландский климат ей не очень подходил, и для поправки здоровья требовались воды немецких курортов. После гражданской церемонии последовала церковная, которую провел придворный пастор Людвиг Фогель из потсдамской Фриденскирхе. Дочка Эрмо, «генеральша», бросила к ногам молодых несколько роз. В Гобеленовом зале новобрачные принимали поздравления. Гостей пригласили к столу: подали только холодные закуски — заливную лососину, ветчину в камберлендском соусе, цыплят и римский пунш.
Ветчину любила дочь Вильгельма, но если это блюдо было включено в праздничное меню ради нее, то это было сделано напрасно — она не явилась, показав тем самым, что не одобряет поведение отца. Зато присутствовали сыновья — Вилли Маленький в своем мундире цитенских гусар, Эйтель, Ауви и Оскар, а также глава клана Рейссов, принц Генрих XXVII. Несколькими днями позже Ильземан отметил в своем дневнике, что Вильгельм стал менее нервным, перестал подергивать ногой. Изменился и внешний вид — военную форму он стал надевать только по вечерам. На мундире поубавилось число орденов — остались только Железные кресты I и II степени, орден «За заслуги» и золотой крестик династии Рейссов (!). Любовный напиток явно оказывал свое действие. 8 ноября Ильземан записал поразившее его восклицание Вильгельма: «Императрица — какая она прелесть, как же мне все должны завидовать! А как она выглядела вчера, в этом своем чудесном платье!»
Эрмина, по-видимому, со своей стороны больше всего радовалась возможности развлечься в Германии, где у нее был свой круг знакомых и нечто вроде салона, где собирались художники и литераторы; самым известным среди них был Макс Бекман, произведения которого идеально подходили под рубрику «искусства сточной канавы». Вильгельм сравнивал Эрмо с бабкой Фридриха II, Софией Шарлоттой, которая своими «почему?» ставила в тупик самого Лейбница; возможно, он несколько переоценивал интеллект своей молодой супруги. В дело воспитания детей Эрмины новоявленный отчим не вмешивался, лишь однажды он сделал исключение: когда Георг, чье письмо так растрогало Вильгельма, воспылал чрезмерными симпатиями к нацистам, экс-кайзер выразил ему свое неодобрение. И конечно, постоянным исключением стала «генеральша» Генриетта, к которой Вильгельм по-настоящему привязался. Та, в свою очередь, с удовольствием играла роль маленькой хозяйки дома — например, подавая сахар к кофе.
С прибытием новой императрицы изменился и животный мир Доорна. Она привезла с собой немецкую овчарку Арно, которая стала конкуренткой трех такс Вильгельма и пекинеса Вай-Вай в борьбе за любовь и благосклонность хозяина дома. Главная роль, которую взяла на себя Эрмо, была роль жены-матери — нечто, с чем Вильгельм еще никогда не сталкивался. Она со своей стороны не скрывала своего отношения к проблемам семейной жизни: «Самые сильные мужчины в определенные моменты — это не более чем большие дети. Монархи — не исключение». Насчет своего нового супруга особых иллюзий она не питала: «Какой он, в сущности, ребенок!.. Как же преступно вели себя по отношению к нему все это время, как плохо обращалась с ним его первая жена! Теперь, конечно, слишком поздно его перевоспитывать, это просто ужасно!» Вильгельм признавал свою полную зависимость от молодой жены, но не считал, что это плохо: «Без ее совета я не могу написать ни одной строчки — идет ли речь о религии, политике или науке, без нее я не решаю ни одной своей личной проблемы… Она все видит насквозь, как под рентгеном. Достаточно ей несколько минут посмотреть на какого-нибудь мужчину или женщину, и она уже знает всю их подноготную».
9 ноября 1923 года Адольф Гитлер предпринял попытку свергнуть правительство Баварии. Комментарий Вильгельма по этому поводу ограничился упреком по адресу Людендорфа, который был в числе заговорщиков: Вильгельм был недоволен, что тот позволил вовлечь себя в предприятие, имевшее целью реставрацию монархии в Баварии, а никак не в Германии. Когда пришло известие об аресте лидеров мюнхенского путча, бывший кайзер воскликнул: «Слава Богу, по крайней мере хоть эта оперетка закончилась!»
Впрочем, против путча как такового, как метода ликвидации ненавистной ему республики, он не имел ничего против. Один из его адъютантов, адмирал Магнус фон Леветцов, однажды произнес: для реставрации Гогенцоллернов необходима диктатура — этими словами он просто озвучил мнение самого Вильгельма. Другое дело, что бывший канцлер был невысокого мнения о германских претендентах на роль диктатора. Годом позже Ниман опубликовал материалы своих бесед с Вильгельмом, из которых можно понять, что его отношение к нацистам в целом было положительным. В изложении Нимана точка зрения Вильгельма сводились к следующему:
«В Германии ныне имеется растущее националистическое движение. Я вижу в нем не только реакцию на угнетение нашей родины империализмом ее военных противников, но и протест против всей идеологии западного материализма».
Истина заключалась, однако, в том, что немцы, включая представителей самых правых кругов, не желали возвращения Вильгельма на престол. Ильземан записал в своем дневнике вполне определенное мнение, высказанное генералом фон Крамоном: «У отца — никаких перспектив, его старший сын сам напортил дело своими ошибками, а внук — слишком молод».
28 февраля 1925 года умер президент Эберт. Вильгельм решил, что настает его час — его надежды сконцентрировались на главе рейхсвера, генерале Секте, но все кончилось тем, что новым президентом стал фельдмаршал Гинденбург. Возможно, и с ним Вильгельм связывал определенные надежды в плане своего возвращения на престол. Тем горше было разочарование. Оно выразилось в горьких сетованиях: Гинденбург ведет Германию к краху, чем дольше он останется у руля управления государством, тем сложнее будет ему, Вильгельму, «навести порядок в этом царстве абсурда». Победитель при Танненберге заслужил от экс-кайзера определение «негодяя». Веймарскую республику он называл не иначе, как «свинской».
Один из тех, кто всерьез думал о реставрации династии Гогенцоллернов, был Шуленбург, отец того самого Фрица Дитлофа фон Шуленбурга, который впоследствии был казнен нацистами за участие в заговоре 20 июля 1944 года. Старший Шуленбург тоже активно участвовал в заговоре, но только антивеймарском, чем и объяснял свое нежелание появляться в Доорне: он говорил, что «каждый день совершает действия, подпадающие под обвинение в государственной измене; пусть это будет стоить ему головы, но он не хочет компрометировать еще кого-либо». Впрочем, и Шуленбург считал Вильгельма конченым человеком для политики; единственной сильной личностью в монаршей семье он считал кронпринца. Сам Вильгельм все более укреплялся в мысли о необходимости государственного переворота. Известно его высказывание по этому поводу: «Я полностью согласен с таким выходом, иначе наступит полный хаос».
В марте 1926 года в Доорне объявился шведский путешественник Свен Гедин; он отметил хорошую физическую и интеллектуальную форму изгнанника. В июне 14,4 миллиона немцев проголосовали в ходе народного опроса за экспроприацию владений Гогенцоллернов в Германии. Вильгельм отреагировал сердитой репликой: «Это значит, что 14 миллионов немцев превратились в свиней». Собранных голосов было недостаточно для осуществления этой меры, и вновь у Вильгельма появились надежды на возвращение трона. В конечном счете судьба собственности Гогенцоллернов была урегулирована путем мирового соглашения: главные дворцы отходили в распоряжение государства, однако семье отставлялись Цецилиенхоф в Потсдаме (особняк в английском стиле, который Вильгельм подарил старшему сыну в качестве свадебного подарка), два дворца на Унтер-ден-Линден и несколько вилл в Потсдаме. Это не считая прочих имений, разбросанных по всей Германии, — Роминтена, Кадинена, Хаммельзека, Бургс-Рейнштейна, Гогенцоллерна, виноградников вокруг замка Рейнхартхаузен в Рейнгау, Эльса и замка Шильдберг в Бранденбурге, — всего 97 тысяч гектаров. Гогенцоллерны оставались, таким образом, крупнейшими землевладельцами Германии. Лично Вильгельму принадлежало 250 тысяч моргенов (62,5 тысячи гектаров) угодий.
При все при том, как замечает Ильземан, у Вильгельма не было ностальгии по «родным местам». Он чувствовал себя одинаково хорошо и в Англии, и на Корфу, да и в самой Германии он вел кочевую жизнь. Он вполне обжился и в Голландии и «вовсе не скучает по Германии».
