Половецкая степь - Константин Васильевич Кудряшов
Когда северские дружины спешились, то, по словам Афанасьева, видя «явную утомленность дружин», половцы, пользуясь превосходством своей конницы над пешими русскими воинами, стали «вызывающе дерзкими» в своих атаках. Половцы при этом оказались столь сильны, что могли даже не подпустить к воде северские полки, которые стали поэтому страдать от зноя и жажды[163].
Казалось бы, при таких условиях Игорь должен был понять, в какой смертельной опасности находится его войско, и помышлять не о наступлении против превосходных сил противника, а о спасении своей рати. Но ничего подобного не происходит. Какая-то роковая сила увлекает Игоря все дальше и дальше на восток, навстречу его гибели. Так, противореча своим собственным словам и всей конкретной обстановке, автор разбираемой гипотезы заставляет истомленных зноем и жаждой русских воинов продолжать еще далее их «наступление» на восток.
Впрочем, несмотря на свои «вызывающе дерзкие» атаки и «почти полное изнеможение спешенной дружины» северских князей, половцы почему-то продолжают отступать до самого Донца и даже переходят его. За ними переправляются северские полки, и только здесь непрерывно «наступавший» Игорь терпит необъяснимое поражение от тех самых половцев, которых он все время гнал перед собой. Именно такая противоречащая источникам картина событий рисуется данной гипотезой. Она не убеждает читателя.
Аналогичное противоречие с источником особенно наглядно в описании эпизода с ковуями. По словам летописи, после непрерывного утомительного боя в течение дня субботы и последующей затем ночи в русских полках оказалось много раненых и убитых. С наступлением рассвета в воскресенье ковуи пришли в смятение и побежали. Летопись описывает это в следующих словах: «бысть же светающе неделе, возмятошася ковуеве в полку, побегоша»[164]. Из этого текста следует, что ковуи не выдержали непрерывного боя и побежали, а вовсе не «потянулись вверх по Донцу». И побежали притом ковуи совсем не потому, что у них якобы разгорелось вдруг «желание пограбить богатые станы половецкие», а потому, что только в спешном бегстве видели надежду спасти свою жизнь[165]. В эту минуту ковуям время было думать уже не о добыче и грабеже, а лишь о том, чтобы как-нибудь уцелеть перед лицом серьезной опасности, грозившей всему Игореву войску.
Неправильное толкование приведенного выше летописного текста о ковуях, как мы видели, в корне искажает показание источника, без всякого на то основания.
Неправильно исчисляя дневной переход Игоря в 40 верст и считая невозможной такую быстроту движения для пехотного войска, В.А. Афанасьев делает из этого заключение, что полк Игоря был весь конным»[166]. Между тем, согласно приведенному летописному рассказу, северские князья, будучи окружены половцами, рассуждали так: «оже побегнем, утечем сами, а черныя люди оставим, то от бога ны; будет грех: сих выдавше, пойдем; но или умрем, или живы будем — вси на едином месте»[167]. Иначе говоря, северские князья понимали, что конная дружина еще имела возможность спастись бегством, но мысль о том, что в таком случае были бы покинуты на верную гибель «черные люди», то есть пешая рать, — эта мысль удержала князей; и было принято мужественное решение: конным спешиться и присоединиться к черным людям, чтобы общими усилиями защитить себя или встретить смерть всем вместе, рядом. Приведенный отрывок летописи прямо указывает на то, что «черные люди» были пешей ратью[168].
Ипатьевская летопись начинает свой рассказ о походе Игоря с указания на то, что Игорь выступил из Новгорода Северского 23 апреля, «поимя со собою брата Всеволода ис Трубецка и Святослава Ольговича сыновця (племянника. — К.К.) своего из Рыльска и Володимера сына своего из Путивля, и у Ярослава испроси помочь Ольстина Олексича… с коуи Черниговскими»[169]. Как видно из приведенного текста, в нем сообщаются имена главных участников похода. На основании слов «поимя со собой брата Всеволода» и отбрасывая всю остальную часть фразы, Афанасьев, видимо, полагает, что Всеволод вместе с Игорем сначала выступил из Новгорода-Северска, но вскоре затем «временно отделился от Игоря, очевидно для того, чтобы ускорить сбор своих курян, заверив, однако, при этом старшего брата», что в действительности уже «куряне готовы» и с оседланными конями «находятся в полной боевой готовности»[170].
Но если Всеволод отделился от Игоря с тою целью, чтобы «ускорить» сборы курян, значит, куряне не были «готовы». Если же куряне находились с оседланными конями «в полной боевой готовности», то, таким образом, незачем было «ускорять» их сбор и, следовательно, не по этой причине отделился Всеволод от брата. Впрочем, по смыслу приведенного выше летописного текста («поимя со собой Всеволода… и Святослава… и Володимера» и т. д.), из него вовсе нельзя заключить, что сначала Всеволод явился в Новгород Северский, а затем оставил Игоря, чтобы поехать к Курску. Видимо, дружины остальных князей присоединялись к Игорю по мере его движения, когда он уже находился в пути, на походе. Что касается Всеволода, то о нем прямо сказано в летописи, что он шел из Курска «иным путем»[171].
В итоге рассмотрения новой гипотезы приходится признать, что основные ее выводы противоречат источникам», переходя иногда в искусственное необоснованное построение.
* * *
Попытаемся в свою очередь установить местонахождение Сальницы. Обычный путь к верховьям Донца, куда направлялись северские князья, пролегал между Сеймом и Полом по водоразделу, служившему рубежом между Северским и Переяславским княжествами. В XVII в. этот путь носил название Бакаевой дороги, которая переплеталась с известным Муравским шляхом у верховьев Северского Донца и Сейма, служивших узлом нескольких дорог, куда сходились с запада — Бакаева дорога от Рыльска, и с севера — Пахнутцова дорога из
