Государство фюрера: Национал-социалисты у власти: Германия, 1933—1945 - Норберт Фрай
Гитлер, принимая решение о бойкоте, действительно шел навстречу пожеланиям партийных низов: ему нужно было удовлетворить старый радикально-антисемитский лагерь, олицетворяемый руководителем комитета по бойкоту Штрайхером, дать выход «революционной» активности СА и одновременно сделать что-то для традиционной партийной клиентелы в Национал-социалистическом союзе борьбы за ремесленное сословие, чьи экономические претензии были прежде всего направлены против конкуренции со стороны еврейских универмагов. Весьма разнородным элементам внутри национал-социалистического движения, желавшим насладиться властью и силой, в первые апрельские дни 1933 г. сознательно было открыто поле деятельности. В то же время получала обоснование главная претензия партийного руководства, которое теперь могло не только притязать на государственную власть, но и осуществлять ее.
Такую же двойную функцию выполнял изданный несколькими днями позже «Закон о восстановлении профессионального чиновничества»[84], предоставлявший «правовые» средства для очистки государственного аппарата от политически «ненадежных элементов». «Арийский параграф» давал возможность целенаправленно увольнять с государственной службы сотрудников и должностных лиц еврейского происхождения. Характер применения и срок действия закона показывают, что он преследовал в первую очередь «практические» цели. Речь шла конкретно об устранении сравнительно небольших в количественном отношении групп служащих; тем самым продолжалось начатое еще правительством Папена наступление на осторожную «республиканизацию» государственной службы, проводившуюся в Веймарской республике. Лояльности «новому государству» от большинства служащих при этом не требовали. Со всей твердостью направляя процесс чистки в упорядоченно-государственное русло, определяя критерии отношения к евреям-фронтовикам (их благодаря вмешательству Гинденбурга не отправляли в отставку), регулируя рассмотрение претензий на пенсию, закон и позднейшие инструкции по его применению фактически ограничивали влияние рядовых партийцев и штурмовиков, которые своими бесчинствами в последние дни и недели создавали атмосферу величайшей неуверенности, чуть ли не хаоса.
Помимо актуальных политико-тактических мотивов в законе о профессиональном чиновничестве и апрельском бойкоте впервые с момента прихода национал-социалистов к власти нашел выражение их специфический расистский антисемитизм. «Сужение жизненного пространства евреев»[85] продолжалось и потом, но только сентябрьские «нюрнбергские законы» 1935 г. осуществили государственно-правовую дискриминацию немецких евреев, соответствующую национал-социалистической расовой идеологии. Как на этапе превращения НСДАП в массовую партию начиная с 1929–1930 гг., так и в первые годы Третьего рейха антисемитизм не стоял на первом плане ни в политике, ни в пропаганде. Популярность режима росла не благодаря, а, скорее, вопреки юдофобским элементам его политики, которая так и не смогла мобилизовать в свою пользу широко распространенный в народе «традиционный» антисемитизм. Тем не менее первые меры против евреев (как и против «марксистов») в принципе приветствовались как свидетельство решительного «наведения порядка». Политико-нравственное отупение общества, которое воспитывали путем запугивания, прогрессировало.
Впрочем, на протяжении всей своей двенадцатилетней истории режим редко правил исключительно с помощью насилия и террора. Идеология и пропаганда помогали преодолевать трудные периоды, однако не могли служить заменой ощутимых политических успехов или того, что можно было выдать за таковые. Гитлер понимал это лучше, чем другие.
Ликвидация рабочего движения и соглашение с промышленниками
На рубеже 1932–1933 гг. специалисты отметили приостановку экономического спада в стране. Когда ее дополнили политические перемены, Германский конгресс торгово-промышленных палат поспешил дать понять новому канцлеру, что теперь «наибольшее значение приобретает вопрос доверия». Самое главное, говорилось в меморандуме от 1 февраля, «чтобы при сильном правительстве наряду с государственной политикой преодоления партийных разногласий и привлечения всех сил, готовых участвовать в деле возрождения страны, проводилась в жизнь четкая политико-экономическая программа, отвечающая жизненным нуждам частного хозяйства»[86]. Но Гитлер не собирался позволять экспертам диктовать ему, когда и какие программы осуществлять. В недели, предшествовавшие мартовским выборам, в области экономической политики делалось мало, причем вполне сознательно. Правда, «экономическому диктатору» Гугенбергу позволялось предпринимать что-то на благо сельского хозяйства, но, когда рейхсминистр финансов сделал попытку ввести налог на владельцев универмагов (популярный как раз в национал-социалистических кругах как антиеврейская мера), Гитлер скомандовал отбой.
Во время предвыборной борьбы не следовало давать «каких-либо точных сведений об экономической программе». Судя по протоколу заседания кабинета министров, канцлер мотивировал это следующим образом: «Правительству рейха нужно обеспечить себе 18–19 миллионов голосов. Во всем мире не найдется экономической программы, которая смогла бы получить одобрение такой массы избирателей»[87].
Впрочем, осторожность, проявленная Гитлером в сфере экономики, объяснялась не только тактическими соображениями. Она свидетельствовала также об известной беспомощности фюрера в этих вопросах, но главным образом — о приоритете политики: строительству государственной власти подчинялось все остальное. Гитлер не скрывал этого даже от крупных промышленников, с которыми у него с начала 1930-х гг. завязывались все более тесные контакты. 20 февраля 1933 г. Гитлер, поддерживаемый Герингом, в присутствии президента рейхсбанка Шахта пообещал избранному кругу глав крупнейших промышленных концернов — «ИГ Фарбен», «Крупп», «Ферайнигте штальверке», «АЭГ», «Сименс», «Опель» и др. — «спокойное будущее», наращивание вооружений и никаких выборов «в ближайшие десять, а может быть, и сто лет». По-видимому, в качестве политико-экономической «концепции» этого оказалось достаточно, поскольку в результате той тайной встречи предвыборный фонд НСДАП увеличился как минимум на 3 млн рейхсмарок[88].
Хотя тема массовой безработицы играла известную роль в национал-социалистической предвыборной пропаганде, в действительности коалиционное правительство несколько месяцев ничего не предпринимало в сфере занятости. Даже с добровольной трудовой службой, создавать которую рекомендовалось Конгрессу торгово-промышленных палат «по государственным и социально-экономическим соображениям»[89], дело не продвигалось вперед. Было реализовано только принятое еще кабинетом Шлейхера решение о выделении на эти цели 600 млн марок — не без сопротивления Гитлера, требовавшего, чтобы государственные инвестиции шли в первую очередь рейхсверу, планы снабжения которого, однако, не представлялось возможным пересмотреть в сторону расширения в короткий срок. Правда, учитывая, что число безработных все-таки заметно сократилось (за первый год работы правительства Гитлера — с 6 до 3,7 млн чел.), дальнейшие государственные инициативы по обеспечению занятости казались уже не столь необходимыми. Приоритетным считалось решение политических задач, которое, впрочем, могло дать толчок и развитию экономики, если бы, скажем, удалось добиться, как изысканно выразился в своем меморандуме Конгресс торгово-промышленных палат, «послаблений в договорах о тарифных ставках». По сути, речь шла о том, чтобы ослабить позиции той стороны, которую представляли наемные работники; эта цель многие годы стояла у промышленников в списке первоочередных и самых желанных. При Гитлере это вылилось в сокрушительный удар по профсоюзам.
Несмотря на агрессивность, с какой национал-социалисты после мартовских выборов взялись преследовать социал-демократов и политически связанные с ними свободные профсоюзы, поначалу только пессимисты могли подумать, что дело закончится полным разгромом профсоюзного движения в Германии. Существование в НСДАП собственного квази-профсоюзного подразделения — Национал-социалистической организации производственных ячеек — само по себе, казалось, противоречило такой мысли. Да
