Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер
Таким образом, еще раз признавалась неограниченная власть офицеров, а солдатские советы были вытеснены на второстепенные роли. ОХЛ могло быть довольно: народные уполномоченные собственноручно одобрили восстановление дореволюционного порядка в армии. Солдатские советы, напротив, восприняли столь очевидную поддержку «прусского милитаризма» как брошенный им вызов. Они также не оспаривали необходимость дисциплины в период возвращения и демобилизации войск, хотя, с их точки зрения, восстановление прежнего порядка не могло этому способствовать.
На Конгрессе полевых и солдатских советов, проходившем 1 и 2 декабря в Бад Эмсе, собравшиеся единогласно потребовали проведения реформ, которые с их точки зрения были необходимы для преодоления авторитарной военной системы: отмены обязательного отдания чести во внеслужебное время, закрытия офицерских казино, одинаковых условий питания для офицеров, военных чиновников и рядовых, права участия солдатских советов в решении всех экономических и социальных вопросов в войсках, а также в вопросах дисциплинарных взысканий и разборе жалоб. Все вопросы прохождения военной службы должны были регулироваться «в постоянном контакте с солдатскими советами».
Верховное военное командование выступило в ответ с решительным протестом, который увенчался успехом. 14 декабря Эберт заявил о своем принципиальном согласии с позицией Грёнера и Гинденбурга, однако одновременно указал на трудности, связанные с общей оппозиционностью солдат. Такое отступление со стороны Эберта продемонстрировало, что уже через месяц после свержения монархии Верховному военному командованию удалось стать полноправным партнером правительства. При таком положении дел оппозиционные настроения среди солдат могли только усиливаться. Социал-демократы большинства были близки к тому, чтобы потерять ту поддержку со стороны солдатских советов, позволившую им 10 ноября победить в борьбе с радикальными силами рабочего движения{41}.
Наряду с чиновничеством и офицерским корпусом к «старым элитам», с которыми правящим социал-демократам приходилось работать осенью 1918 г., несмотря на возможные идеологические угрызения совести, относились также предприниматели. Одной из важнейших задач народные уполномоченные считали инкорпорацию в экономическую жизнь миллионов возвращавшихся с войны солдат. Этого можно было добиться только совместными усилиями государства, предпринимателей и профсоюзов. Для промышленников-работодателей сотрудничество с рабочими организациями означало одновременно социальную страховку от двух опасностей: социализации с одной стороны, и государственного дирижизма — с другой. Такого же взгляда придерживались и Свободные профсоюзы, ориентировавшиеся на социал-демократов. Договариваясь с предпринимателями, они рассчитывали улучшить свои позиции как по отношению к государству, так и по отношению к новоиспеченным советам, воспринимавшимся профсоюзами как нежелательные конкуренты.
Первые переговоры представителей электротехнической, а затем и тяжелой промышленности с профсоюзами прошли уже в октябре 1918 г. Обе стороны были едины во мнении, что предстоящая демобилизация потребует активного взаимодействия организаций работодателей и работников. Создание Имперского ведомства экономической демобилизации[4] стало результатом совместных усилий профсоюзов и промышленников, так же как и учреждение на паритетной основе совместных экспертных комиссий, приданных новому ведомству.
На переговорах глав организаций, которые велись до 9 ноября 1918 г., идее широкомасштабного «содружества» труда и капитала противостояли только два препятствия: во-первых, профсоюзам никак не удавалось принудить работодателей существенно сократить продолжительность рабочего дня, а во-вторых, отказаться от так называемых «желтых», лояльных работодателям, рабочих союзов. Политический переворот заставил предпринимателей до некоторой степени пойти навстречу профсоюзам в этих спорных вопросах. 15 ноября было подписано «соглашение Штиннеса — Легина», названное по фамилиям двух главный переговорщиков — промышленника Гуго Штиннеса и председателя генеральной комиссии Свободных профсоюзов Карла Легина.
В этом документе предприниматели признавали профсоюзы в качестве компетентных представителей рабочего класса. Они гарантировали возвращающимся с фронта солдатам их прежние рабочие места, соглашались с урегулированием условий труда посредством заключения тарифных договоров с профсоюзами и созданием рабочих комитетов на предприятиях, где было занято не менее 50 человек. Соглашение устанавливало максимальную продолжительность рабочего дня не более 8 часов, признавало недопустимым снижение заработной платы по причине сокращения рабочего времени. Организационные рамки будущего сотрудничества труда и капитала должна была выработать образованная на паритетных началах и по паритетному же принципу профессионально структурированная организация «Центральное трудовое содружество промышленных и ремесленных союзов работодателей и работников Германии» (сокращенно ЦАГ)[5].
Казалось, благодаря соглашению Штиннеса — Легина профсоюзы достигли целей, о которых давно мечтали. Это относилось прежде всего к признанию их в качестве партнеров в переговорах о тарифах, а также к введению восьмичасового рабочего дня и полной компенсации потерь в заработной плате по причине временной нетрудоспособности. Но в договоре были и подводные камни. Предприниматели занесли в протокол, что восьмичасовой рабочий день в Германии будет официально узаконен лишь тогда, когда 8-часовой рабочий день будет официально признан всеми цивилизованными странами, что будет зафиксировано в специальном международном соглашении. Что касается «желтых» союзов, то 5 ноября Легин сам заверил работодателей, что если эти организации смогут самостоятельно просуществовать без помощи и финансовой поддержки в течение шести месяцев, можно будет вести переговоры о привлечении их к работе ЦАГ.
Для работодателей уступки профсоюзному лагерю значили гораздо меньше в сравнение с выгодами, которые должно было принести участие в ЦАГ. Главным достижением было то, что соглашение от 15 ноября 1918 г. являлось эквивалентом договора против социализации. Признав предпринимателей в качестве партнеров, профсоюзы одновременно принимали существующий экономический и общественный порядок. И действительно, для Свободных профсоюзов образца 1918 г. ничто не было более чуждым, чем идея обобществления ключевых промышленных производств. Профсоюзы действовали в качестве представителей экономических интересов работников, однако одновременно они делали «высокую политику» исходя из ограниченного понимания своих задач. В определенном отношении они связали руки и Совету народных уполномоченных. Даже если бы правительство стремилось проводить активную политику обобществления, у него не было бы возможности проводить ее вопреки сопротивлению профсоюзов{42}.
В Совете народных уполномоченных на быстрой социализации важнейших отраслей промышленности настаивали независимые социал-демократы. Представители социал-демократов большинства расценивали изменения отношений собственности как опасность для экономического восстановления страны, однако не желали, чтобы их упрекали в предательстве принципов социализма. Выходом из этой дилеммы им казалось решение, принятое народными уполномоченными 18 ноября, согласно которому отрасли промышленности, «созревшие по развитию для социализации, должны были быть незамедлительно обобществлены». Но прежде предполагалось созвать «комиссию видных экономистов, для того, чтобы с привлечением практиков из рядов рабочих и предпринимателей определить все детали».
В комиссию по социализации были приглашены наряду с представителями обеих социал-демократических партий и профсоюзов некоторые «буржуазные» ученые, среди них — экономист Йозеф Шумпетер. 5 декабря комиссия под председательством Карла Каутского провела свое первое заседание. Однако о продуктивной работе комиссии не могло идти даже речи. Статс-секретарь экономического ведомства Август Мюллер, которому было поручено «направлять» ее деятельность, был ярым противником социализации в любой форме. В конце декабря он назвал
