Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный
Вначале в Киевской духовной академии вполне толерантно относились к деятельности Центральной рады и даже жертвовали средства в Украинский национальный фонд. Однако после заявлений Рады о территориальной автономии и украинизации настроение профессуры резко изменилось. Очевидно, добавили масла в огонь и запросы Рады о чтении в академии курса «украинознайства».
Видимо, все это и подтолкнуло корпорацию Киевской академии выступить с протестом против «насильственной украинизации». Обсуждение данного протеста, судя по записям стенограммы, сохранившейся в Киевском архиве, приняло болезненный характер. Было написано несколько вариантов, последний был принят единогласно и отправлен в Синод и в местную газету «Киевлянин», издаваемую известным общественным деятелем Шульгиным, где «протест» и был опубликован.
В данном протесте сообщалось, что «украинцы не являются отдельной народностью. Это часть русского народа, жившая некоторое время отдельно. и поэтому выработавшая некоторые особенности своего быта и говора. В Малороссии всегда было сильное течение, отстаивающее особенности местного быта и языка. В это чистое по себе течение, овеянное поэзией Шевченко и своеобразной красотой местной природы. вносится струя, готовая замутнить его и сообщить ему характер сепаратистского движения».
Конечно, и Владимир, и Никодим выступали против каких-либо форм сепаратизма. Возможно, именно это и послужило впоследствии причиной трагической гибели Киевского митрополита.
Работая в Киевском архиве и читая резолюции на делах, оставленных митрополитом Владимиром, я постоянно удивлялся разумной мудрости этого незаурядного человека.
Впрочем, неприятности начались и у других викарных епископов. Обер-прокурор Львов чутко реагировал на «запросы» с мест по поводу «реакционных» или «контрреволюционных» деяний епископата. Иногда такие запросы приходили вроде бы и не по назначению. Так, телеграмма из Читы по поводу епископа Ефрема (Кузнецова) и его «реакционной деятельности как организатора черной сотни» пришла в Петроградский совет. В ней товарищ председателя Комитета безопасности Оболдуев «настоятельно» просил удалить на покой где-нибудь «вне области» епископа, так как его оставление «угрожает общественной безопасности». Копия телеграммы вместе с требованием «сообщить о принятых мерах пришла обер-прокурору от Исполнительного комитета Совета за подписью Н.С. Чхеидзе. В.Н. Львов, не желая подчиняться влиянию Петроградского совета, наложил резолюцию: «Повременить». И только когда от комиссара Временного правительств Н.К. Волкова пришло письмо, «вполне подтверждающее характеристику епископа, данную г. Оболдуевым», обер-прокурор потребовал «незамедлительных сведений о названном епископе».
Из Читы Комитет общественной безопасности сообщил, что у «активного черносотенца Ефрема обнаружен большой склад погромной литературы». Комитет предложил епископу выехать в Петроград в распоряжение обер-прокурора. В заключение телеграммы сообщалось, что Ефрем «сегодня выехал», а также высказывалось настоятельное пожелание отправить преосвященного на покой, «не допуская возвращения его хотя бы временно». Однако до пункта назначения владыка не доехал, так как, по его словам, видел «бесцельность» поездки в столицу, никакой причины такого обращения с собой он не находил и просил расследовать дело. Вообще, часто местные власти упорно старались выпроводить неугодных им владык в Петроград в распоряжение обер-прокурора или даже в столичный Совет.
Неприятности сразу после революции начались и у викария Омской епархии Петропавловского епископа Мефодия (Красноперова). Местный Совет рабочих и солдатских депутатов требовал его удаления «за реакционную деятельность, угрожающую общественному спокойствию».
В чем выражалась его «деятельность», владыка сам попытался разъяснить Святейшему Синоду. По его словам, «революцию и дальнейшие дни переворота» он провел в Уфе, где замещал епископа Андрея. Приехав же в Петропавловск, услышал, будто в архиерейском доме и женском монастыре спрятано много сахара, махорки и мануфактуры. Эти слухи, по мнению епископа, распространялись «главным образом среди солдат... Пущена была также молва, что в монастыре спрятана погромная литература /книга — проповедь Иоанна Кронштадтского, где в двух поучениях к словам С-во Писания об избиении 30 000 евреев подставлено в скобках “революционеров”».
Двадцать пятого марта на собрании местного Совета было решено произвести обыск. Ночью к епископу явились представители Совета: 20 рабочих и солдат. Показана была бумага с разрешением на обыск, в том числе и с подписью городского комиссара. Потом оказалось, как сообщал Мефодий, что «комиссар об этом не знал».
Искали «погромную» литературу и сахар, «ничего не нашли, конечно». Обыск продолжили в монастыре и в церкви. В алтарь солдаты заходили с ружьями и по приказанию унтер-офицера «шарили даже под престолом». Потом по указанию одной монахини начали искать у некоего Воробьева, «который торгует книгами. и поклонник Иоанна Кронштадтского». На его квартире обнаружили «около пяти пудов книг о. Иоанна с вставленными словами “революционеры”». На следующий день, по словам владыки, он произнес проповедь в соборе, где рассказал об обыске. «Теперь же мне поставлено в вину, почему я знал о секте иоаннитов и не предупредил их /очевидно, Совет/».
В Синод Мефодий писал, что знал о секте, «но что они продают погромную литературу, нет. Когда я мог предупредить Совет рабочих, когда я приехал в Петропавловск 23 марта вечером, а 25-го был обыск?»
Преосвященный возмущался, не понимая, в чем состояла его реакционная деятельность. «Я не был ни “союзником” ни “черносотенцем”. Призывал к подчинению Временному правительству, к миру и любви». В заключение преосвященный просил Синод заступиться за него. По его мнению, «в Сибири “свободы” стараются использовать много шире, чем в коренной России. Все хотят управлять, а повиноваться некому. Каждое слово стараются уловить, перевернуть и поставить на счет». Данный случай не имел никакого печального последствия для Мефодия. В то же время обращает на себя внимание отношение к «секте иоаннитов», которых после революции часто рассматривали как наиболее воинственно настроенных «контрреволюционеров».
Показателен случай с Воронежским архиепископом Тихоном (Никаноровым). Из письма владыки следует, что 8 июля к нему в архиерейский дом явился председатель Совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов Кобытченко с «толпой солдат и рабочих». Увидев на стене гостиной портреты императоров, он приказал немедленно их убрать. По словам Тихона, картины были приобретены до его вступления на кафедру и «распоряжения такого, чтобы не иметь портретов царей, никто мне не объявлял», и вообще, по его словам, они «служили... как украшение комнаты». После «удаления» портретов был произведен обыск, изъята текущая документация, переписка владыки, а также «серебряных монет рублей на 90».
Тихону было объявлено, что он арестован и обязан немедленно отправиться в Петроград «в сопровождении солдата и явиться в Таврический дворец». Подчиняясь этому требованию, архиепископ «наскоро собрался» и выехал из архиерейского дома в полночь. По прибытии в столицу он был доставлен в Таврический дворец в комнату Исполнительного комитета, где просидел около пяти часов, затем в автомобиле с «солдатиком и членом Исполнительного комитета» был отвезен по его просьбе в Александро-Невскую Лавру».
Очевидно, местные власти в Воронеже действовали
