Труды по истории России - Сергей Михайлович Соловьев
Общество, в котором граждане умеют умирать, как умер Ржевский, не может погибнуть вследствие гибели одного человека. Города, объявляя друг другу о гибели Ляпунова, не обнаруживают нисколько признаков отчаяния в деле спасения государства; напротив, показывают твердую решимость продолжать начатое дело; они пишут: «Под Москвою промышленника и поборателя по Христовой вере, который стоял за православную веру и за Московское государство, Прокофья Петровича Ляпунова казаки убили. Но мы все сговорились, чтоб быть нам всем в совете и в соединении, за Московское государство стоять и держать приговор крепко до тех пор, пока нам даст Бог на Московское государство государя; и выбрать бы нам на Московское государство государя всею Землею Российской державы; а если казаки станут выбирать государя по своему изволению, одни, не сославшись со всею Землею, то нам такого государя на государство не хотеть».
И действительно, несмотря на временное торжество шаек Заруцкого и Просовецкого, присягнувших третьему самозванцу по смерти Ляпунова, несмотря на то что враги внешние овладели и Смоленском и Новгородом Великим, несмотря на то что материальные силы государства были повсюду поражены, нравственные силы росли день ото дня. Среди немощи человеческой слышался голос Бога живого — и мертвое оживлялось, как некогда пред очами пророка; кость слагалась с костию и облекалась плотию, и веял дух. Явилось сознание о необходимости всеобщего нравственного очищения, сознание, выразившееся во всеобщем строгом посте, и вот наконец послышались слова, которые показывали ясно, что общество путем испытаний поняло наконец, что должно его спасти; поняло, что основа общества есть жертва. «Будет нам похотеть помочь Московскому государству, — говорил Минин в Нижнем Новгороде, — то не жалеть нам животов своих, не жалеть и дворы свои продавать, и жен и детей закладывать».
Что говорил Минин, то было на мысли, то было на сердце у всех, и потому все встали на слова Минина. Поднялись последние, основные, коренные люди. Бури Смутного времени смели людей более или менее слабых нравственно, способных колебаться, шататься, подобно Ляпунову, увлекаться в разные стороны страстями своими; теперь дело дошло до людей крепких, основных, которые противопоставили бурям, поднятым врагами внутренними и внешними, несокрушимую нравственную твердость. «Как Иерусалим был очищен последними людьми, — говорит летописец, — таки в Московском государстве последние люди собрались и пошли против безбожных латын и против своих изменников». Второе ополчение достигло своей цели — успело очистить государство, во главе его стоял человек, по характеру своему вовсе не похожий на Ляпунова. Пожарский умел говорить: «Если бы теперь такой столб, как князь Василий Васильевич Голицын, был здесь, то за него бы все держались; и я бы за такое великое дело мимо его не принялся; а теперь меня бояре и вся Земля к такому делу силою приневолили». Будучи главным вождем ополчения, Пожарский умел подписывать свое имя в земских грамотах на десятом месте, уступая первые девять мест людям более сановным; следовательно, Пожарский умел жертвовать тем, чего Ляпунов никак не мог принести в жертву общему делу. С другой стороны, опыт Ляпунова научил вождей ополчения, что дело чистое может быть совершено только людьми чистыми, и потому они отреклись от союза с шайками Заруцкого.
Москва была очищена; избран государь всею Землею. Послы от Собора отправились в Кострому бить челом новоизбранному, чтобы принял царство. Мать молодого Михаила возражала, что сын ее в несовершенных летах; что люди Московского государства измалодушествовались, прежним государям не прямо служили; что государство разорилось до конца и новому государю нечем служилых людей жаловать, свои обиходы полнить и против недругов стоять. Послы отвечали ей, что теперь не прежнее время; что тяжелое испытание очистило, умудрило людей; что они понаказались все и пришли в соединение во всех городах. В подобные времена великие слова не произносятся всуе, но сопровождаются великими делами: соборные послы утверждали перед новоизбранным царем, что люди Московского государства понаказались, очистились, поняли, на чем зиждется общество, получили способность жертвовать всем для общего дела — и Сусанин падает за Михаила. У народов существует поверье, что никакое здание не прочно без жертвы; возрожденное русское общество после бурь Смутного времени могло обещать себе прочность, оно основывалось на крови Ржевского, Сусанина и многих других безымянных жертв.
Великий подвиг был совершен; но очистителям государства предстоял подвиг еще более великий, еще более трудный: им предстояло продолжать дело нравственного очищения; им предстояло отыскивание средств, чрез которые между гражданами распространялись бы познания обязанностей гражданских, познания того, на чем зиждется благосостояние общества; познания своего отечества; познания, чрез которые всякий мог быть полезен отечеству, содействовать его процветанию, его славе. Нравственное очищение и совершенствование возможно только при сознании несовершенств и при твердой решимости от них избавиться: и вот Россия XVII века громко вопиет против этих нравственных недостатков; правительство церковное и гражданское в сильных, беспощадных выражениях указывает на общественные язвы, требуя их исцеления, употребляя к тому средства, вооружаясь против людей, которые не сознавали того, что гражданин прежде всего должен иметь в виду общее благо, а не частные корыстные цели. Такое глубокое сознание своих несовершенств, такое сильное, искреннее, горячее искание выхода в положение лучшее не могли не принести плода: средство упрочить крепость, благосостояние и величие государства было найдено — это средство было просвещение. Восточная Греческая церковь, которой в ее тяжком положении были так дороги благосостояние и слава России, единственной независимой православной державы, — Восточная церковь устами одного из своих святителей благословила новый путь, на который вступала Россия. «Если бы меня спросили, — говорил Паисий Лигарид, митрополит Газский, — если бы меня спросили: «Какие столпы Церкви и государства?» — то я бы отвечал: «Во-первых — училища, во-вторых — училища и в-третьих — училища».
Убеждение в этой истине укоренялось все более и более между русскими людьми, и царь Феодор Алексеевич объявил, что, подобно Соломону, он ни о чем не хочет так заботиться, как о мудрости, «царских должностей родительнице, всяких благ изобретательнице и совершительнице, с нею же вся благая от Бога людям даруются».
Такова была древняя Россия.
