Александр Говоров - Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
- Из Ижорской волости сообщают, - начал Курицын, преданно пуча глаза. - Тати совершенно обнаглели, среди дня разбойничают. На одну барыню напали с зажженными лучинами для острастки, барыня от них еле в конопле укрылась. А тати, захватив экипаж, нашли там две банки помады губной и съели, полагая это барским лакомством.
- Команда послана? - спросил Девиер. Впрочем, что команда! При приближении воинских людей тати разбегаются по своим деревням. Сеют себе, пашут, до следующей татьбы.
- А вот из Москвы реляция, - достал бумагу Курицын. - Разбойник князь Лихутьев там на площади казнен, голова взоткнута на кол. Он посылал губернатору дерзостные письма, требуя денег.
- Что нам московские князья! усмехнулся Девиер. - От своих угомону не знаем. Про Соньку там есть что-нибудь новенькое?
- Никак нет, - ответил аудитор. Может, к вечеру придет с рынков что-нибудь.
Сколько себя помнит Антон Мануйлович, генерал-полицеймейстер, а ему уж порядочно за сорок, вечно он в делах, заботах непрестанных. В душевных болестях, как выражается его дражайшая супружница Анна Даниловна.
Это-то и подметил в нем покойный царь Петр Алексеевич, который каждого на три аршина вглубь видел. Различил в нем эту способность вертеться юлой. А произошло это впервые еще в голландских штатах, в Амстердаме, где Антон Девиер, голодный юнга, забавлял шкиперов тем, что за полпфеннига проплывал под днищем корабля. Великий Петр его увидел, отличил среди других, взял в Россию и сделал тем, что он сейчас есть.
Он усмехнулся в тонкий ус, сняв парик, пригладил седеющие курчавые волосы. Бывший юнга, сирота, из тех, которые бежали от португальской инквизиции, теперь одно из первых лиц империи!
Он и силен тем, что среди множества полусонных и коснеющих в лени, он вечно бдит, вечно мыслит и действует.
Пиши! - толкнул он аудитора. - Спишь на ходу, канцелярская крыса? Записывай. Каждому жителю противу своего двора чтоб мостить гладко и устраивать водостоки - таков указ. Еще пиши: на улицах чистота чтоб была. Никакого скаредства и мертвечины отнюдь чтоб не валялось. Далее пиши. Указано, чтоб все торгующие в белых были мундирах, а ночью чтоб повивальные бабки с фонарями ходили наготове, ежели кому нужно родить. Караульщикам теперь платить будем дороже, по пять алтын, но чтоб при крике "Караул!" вспоможение чтоб оказывалось неукоснительно. Поющие же и шумящие на улицах чтоб захватывались и наказывались батогами.
Тут вошел дежурный сотский, желая что-то объявить.
- Сказывай, - позволил Девиер.
- От такусенький... - сотский наклонился, едва не упав, и показал два вершка от пола. - От малюсенький...
- Что такусенький-малюсенький?
- К вам желают-с... Уединенцию просят-с.
- Зови.
2
Вбежав в присутствие, карлик Нулишка с рыданием повалился на половик. Он обиженно вытягивал губы, щечки были залиты слезами. Курицын и дежурный сотский хотели его поднять, но взглянули на грозного шефа и заторопились выйти вон.
Генерал-полицеймейстер встал, не глядя на рыдающего карлика, достал черепаховую табакерочку, подарок государыни. Табачок был приятный - а ля виолетт, то есть с фиалками. Сделал понюшку, с наслаждением чихнул.
В этом-то и был некий секрет! Чтобы угодить при столь дамском дворе, каким был двор Екатерины Первой, лучше было вообще не пахнуть ничем. Грубиян фельдмаршал князь Голицын- тот вечно припахивал трактиром. Генерал-прокурор Ягужинский, сын дьячка, хотя и граф, пованивал лампадой. Хитрец вице-канцлер Остерман, с его склонностью изображать из себя страдальца, смердил лекарствами.
А красавчик Левенвольд как раз и брал верх при дворе тем, что не имел запахов. Не пил, не курил, табаку не нюхал, жасмином не душился и не пах ничем! Его же, Девиера, один проезжий француз научил - в нюхательный табачок прибавлять мелко тертые фиалки, что и называется - а ля виолетт. И тем самым Девиер самого Левенвольда переплюнул!
- Ну, наревелся? - сказал он карлику строго. - Ты чего сюда пришел? Не помнишь запрета?
- Нулишку обидели, Нулишку побили! - хныкал карлик, одним глазом поглядывая, не смилостивился ли всесильный полицейский.
Через пень-колоду он сообщил, что кто-то с кем-то встречался давеча в Итальянском саду. Генерал-полицеймейстер его и за шиворот тряс, и квасом поливал из графина, но подробностей не добился. Вот имей такого клеврета!
Утомившись, Девиер вернулся в свое кресло и вновь взялся за табачок а ля виолетт. Карлик продолжал расписывать свои ночные злоключения. Ах, какие там были кони, шестернею попарно!
Генерал-полицеймейстер захлопнул черепаховую табакерочку. Вот это уже факт. Кто же в Санктпетербурге не знает, у кого такой аристократический выезд? Нулишка, шмыгая носом, сбивчиво поведал, что конфидентом в том Охотничьем домике был какой-то академик.
- Морра фуэнтес! - в сердцах произнес Девиер, что в очень приблизительном смысле означало "клянусь мертвецами", и это было единственное выражение, которое он вынес из общества флибустьеров и каперов в той далекой его жизни. - Морра фуэнтес! За что я тебе, лоботрясу, полтину в месяц плачу!
Карлик, утерев нос, поднялся на цыпочки, чтобы быть наравне с ухом генерал-полицеймейстера.
- Дай мне сто пятьдесят рублей, и я тебе такое расскажу!
- Нулишка, ты что? - вымолвил удивленный Девиер.
- Без прозвищ, дядя, - заявил Нулишка. - Я крещен по православному чину.
- М-да!.. - Девиер полез в кармашек за спасительной табакеркой. Правда, правда... Я же присутствовал при бракосочетании твоего батюшки, царского карлы Иакова. Как же, как же! Тридцать два карла и карлицы, даже поп был подобран карличок. Стало быть, ты Яковлич, а имя как твое?
- А у нас в слободке, - распалялся карлик, -супостат один есть, издеватель. Евмолпий Холявин, гвардии сержант. Так он меня именует знаешь как? Никтон Ничтожевич Пустоместов, вот! Требую его немедленно исказнить!
- Ладно, ладно,- успокаивал Девиер. Мы до него еще доберемся. Так как же тебя именуют? Вонифатий? Вот и чудненько, Вонифатий Яковлич, вот тебе моя рука.
Многоопытнейший генерал-полицеймейстер знал, что лишнее уважение ничего не стоит, зато сторицей окупается. Взять того же Нулишку, хоть он и числится за Кунсткамерой, но постоянно к царице бегает, подачки просит ведь он ее крестник.
- А ну-ка, уважаемый Вонифатий Яковлич, сядем-ка рядком да поговорим ладком. Так на что тебе нужны те сто пятьдесят рублей?
Через полчаса генерал-полицеймейстер обладал такими сведениями, что еле мог усидеть на месте. Но приходилось изображать из себя барина, разомлевшего от жары и скуки.
- Куриозно ты говоришь, братец, - зевнул он, потягиваясь. - Заходи на будущей неделе, мы все это в тетрадочку запишем и государыне представим, развлечения ради. Что же касается ста пятидесяти рублей, кои ты просишь на выкуп невесты... Почему бы и нет? Я велю казначейскому писчику, чтобы он тебе выдал из сумм, отобранных у разбойников. Только ты впредь веди себя разумно, сюда открыто не суйся, а мне все своевременно передавай, как было у нас условлено. На, лови!
И он, в виде задатка, кинул ему серебряную монету, блеснувшую, будто рыбка.
- Ой, гривенник! - в восторге закричал Нулишка, ловя ее на лету.
И как только он, пробуя монетку на зуб, выскочил за дверь, генерал-полицеймейстер стал скликать своих помощников. Кибитку, коляску, фуру? Нет, шлюпку, и обязательно под тентом! Аудитор Курицын, захватить епанчи и черные полумаски!
Но тут генерал-полицеймейстер заметил, что дежурный сотский, еще покачиваясь от давешнего пароксизмуса, желает что-то доложить.
- Говори, морра фуэнтес!
- От красава... Коса досюда, ух!
- Что красава, коса ух?
- К нам желатот-с... Уединенции просят. Чутье сыщика подсказывало Девиеру, что и эта визитация неспроста. Веди!
3
Но это была посетительнииа совсем иного склада. Рослая, действительно с косою ниже пояса, она тщательно вытирала о половик босые ноги.
В присутствие набилось множество чинов - земские старосты, угодные люди, тайные подсыльщики. Они подтрунивали над девушкой, спрашивали, из какой кожи у нее подошвы - из яловой или из сафьяна.
Наконец генерал-полицеймейстер, на ходу решив самые срочные дела, велел всем выйти вон.
- Сказывай-ка, красавица, - сказал он, когда дверь захлопнулась за последним из чинов, - ведь это ты невеста академического карлы, которую он хочет выкупить за сто пятьдесят рублей'?
- Он все врет! - закричала Алена.
- Вот как? - притворно удивился Девиер. - А я думал, что угадал.
В крайнем возмущении, которое придало ясность ее доводам, она рассказала о внезапном исчезновении господина Тузова, корпорала градского баталиона.
- Не так скоро, не так скоро... - удержал ее Девиер. - Сядь-ка на этот стульчик. Садись, не бойся, это еще не пыточный станок. Да зови меня просто - Антон Мануйлович...
И под его умелым управлением она стала рассказывать обстоятельно - кто есть кто в Кунсткамере, о чем судачат на завалинке, какой-таков вольный дом, где царствует деревянный король Фарабуш.
