Виталий Бессонов - Тарутинское сражение
Точка зрения главнокомандующего на ведение войны не имела единодушной поддержки и среди генералитета. Наиболее последовательным противником Кутузова в это время был исполнявший должность начальника его Главного штаба Беннигсен. Он считал необходимым вести против неприятеля активные боевые действия, к чему призывал и накануне сдачи Москвы и в период движения к Тарутинской позиции. Отмечая в своих записках улучшение положения русской армии и плохое состояние неприятельской, Беннигсен делал вывод: «при этих выгодных обстоятельствах было необходимо пользоваться каждым случаем, чтобы напасть на противника, с более превосходными силами, одушевленными желанием вступить в бой, и нанести решительный удар врагу, который уже был ослаблен, изголодался, впал в уныние от понесенных им огромных потерь и не имел ни кавалерии, ни артиллерийских лошадей»[157].
Кардинальное различие во мнениях между Кутузовым и Беннигсеном приводило к частым столкновениям и обострению отношений. По свидетельству Голицына, Беннигсен после осмотра Тарутинской позиции пытался доказать главнокомандующему, что слабость левого фланга не позволит принять сражение на этом месте. «Разговор, — пишет Голицын, — продолжался долго, сперва рассуждали хладнокровно, потом Кутузов, разгорячившись и не имея что возразить на представление Беннигсена, сказал ему: „Вам нравилась ваша позиция под Фридландом, а я доволен этой и мы на ней остановимся, потому что я здесь командую и отвечаю за все“»[158]. В письме от 22 октября Беннигсен жаловался своей жене: «Представь себе мое положение, что должен ссориться с ним (Кутузовым — В.Б.) каждый раз, когда дело касается того, чтобы сделать шаг против неприятеля, и каждый раз я должен выслушивать грубости от этого человека»[159]. В конечном счете, противостояние Кутузова и Беннигсена вылилось в открытую борьбу за власть. Об этом Вильсон писал 6 октября британскому посланнику Кэткарту: «Князь Волконский перед отъездом мне сказал, что нет возможности, чтобы фельдмаршал Кутузов и генерал Беннигсен были вместе, и что весьма трудно определить, кому дать из них преимущество; что фельдмаршал, без сомнения, имеет весьма много здравого смысла, но не способен к деятельному начальству; а генерал Беннигсен имеет больше военных способностей, но не имеет твердости и, как я думаю, слишком склонен признавать французское правительство законным и прочным»[160].
Беннигсен, исполнявший обязанности начальника штаба главнокомандующего, формально являлся вторым лицом в армии, однако его деятельность на этом посту была сильно ограничена. Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией», принятому 8 февраля 1812 г., главнокомандующий должен был осуществлять руководство армией при помощи Главного полевого штаба, состоящего из четырех основных отделений: начальника главного штаба, инженерного, артиллерийского и интендантского. Возглавляемое начальником штаба отделение занималось управлением армией и состояло из квартирмейстерской части, во главе которой стоял генерал-квартирмейстер, и дежурства армии, находившегося под руководством дежурного генерала[161]. Однако эта утвержденная императором система не действовала в штабе Кутузова.
19 сентября главнокомандующий издал приказ о назначении при нем дежурным генералом Коновницына, «которого отношения, по власти от меня делаемые, принимать повеления, как мои собственные»[162]. Тем самым, дежурный генерал, наделяясь несвойственными ему полномочиями, выводился из прямого подчинения начальнику штаба и, фактически, заменял его. По свидетельству начальника штаба 1-й западной армии Ермолова, Кутузов сделал это «с намерением, как угадать легко, не допускать близкого участия в делах (по новому положению о действующих армиях) генерала барона Беннигсена, к которому отношения его были очень неприязненны, но звание, последним носимое, необходимо к нему приближало»[163].
Л.Л. Беннигсен (1745–1826).
Подобное же объяснение действиям главнокомандующего дал в своих записках находившийся при Главном штабе прапорщик квартирмейстерской части А.А. Щербинин. Он писал, что по назначению Кутузова «генерал-лейтенант Коновницын поступил дежурным генералом, но со всей властью начальника штаба, при котором звании граф Беннигсен[164], не заслуживающий никакой доверенности, остался только номинально»[165].
Не менее запутанно обстояло дело с должностью генерал-квартирмейстера, которую, согласно приказу по армиям от 31 августа 1812 г., занимал генерал-майор М.С. Вистицкий, но фактически исполнял полковник квартирмейстерской части К.Ф. Толь, определенный состоять при Кутузове. Последнее обстоятельство давало возможность главнокомандующему использовать Толя «явочным порядком» — без официального назначения, в качестве генерал-квартирмейстера, в обход утвержденного в должности генерала. Этому отчасти способствовало и состояние здоровья Вистицкого, который, хотя и продолжал находиться при армии, но был настолько болен, что к середине октября почти не мог самостоятельно передвигаться. На Толе, по свидетельству К. Клаузевица, как до приезда Кутузова к армии, так и после «лежал выбор позиций и принятие соответственных практических мер». Боле того, как замечает находившийся при дежурном генерале полевой генерал-аудитор 2-й армии С.И. Маевский, Толь «после отступления из Москвы, начал играть большое лицо, независимо от Коновницына»[166].
Следовательно, нарушая формальные установки «Учреждения», Кутузов приближал к себе людей, которым доверял, и с их помощью осуществлял управление войсками, тем самым ограничивая влияние занимавших ответственные должности генералов, и в первую очередь Беннигсена.
П.П. Коновницын (1764–1822).
Окончательной концентрации власти в руках Кутузова и его ближайшего окружения в немалой степени способствовал отъезд главнокомандующего 1-й армией Барклая де Толли. 3 октября Кутузов отдал приказ о принятии на себя всех обязанностей главнокомандующего по 1-й армии, в состав которой еще раньше, 28 сентября, была включена 2-я армия[167]. Тем самым Главный штаб Кутузова практически полностью заменил штаб 1-й армии.
Ермолов в своих записках оценивал происходившие изменения следующим образом: «До сего доклады фельдмаршалу делал я, и приказания его мною отдаваемы были, но при новом вещей порядке одни только чрезвычайные случаи объяснял я ему лично и заметил, сколь много переменилось прежнее его особенное ко мне расположение». «Уменьшившиеся мои занятия, — продолжает он, — заставили меня повторить рапорт мой об удалении от должности, но без успеха; итак, остался я при главной квартире, свидетелем чванства разных лиц, возникающей зависти, интриг, пронырства и происков»[168]. О сложившемся в Главной квартире положении адъютант главнокомандующего барон В.И. Левенштерн писал следующее: «Кутузов, не желая разделять своей славы с кем бы то ни было, удалил Барклая, оттеснил Беннигсена и обрек Ермолова на полное бездействие. Генерал Коновницын, полковник Толь и зять Кутузова, князь Кудашев, были единственными поверенными его тайн»[169].
Несмотря на царившие в армии настроения, главнокомандующий продолжал придерживаться избранной им тактики «малой войны» и не торопился переходить в наступление. Этому, возможно, способствовало и то обстоятельство, что в Главном штабе не располагали точными сведениями о действиях противника, несмотря на значительное число окружавших Москву партизанских отрядов. Такое положение приводило к распространению в штабе и армии ложных сведений и различного рода слухов. Так, например, в дневниковой записи от 11 и 12 октября находившийся при Беннигсене прапорщик Дурново отмечает: «Говорят, что французы собираются отступать. Этот слух требует подтверждения», а 13 и 14 октября он записал: «Полагают, что французы решили покинуть Москву. Эта новость требует подтверждения»[170].
Ни в деловых бумагах, ни в частной переписке Кутузов не высказывал намерений напасть на противника основными силами армии. Однако чем дольше русские войска оставались в бездействии, тем сложнее было Кутузову противостоять общему желанию перейти к решительным действиям.
В десятых числах октября Беннигсен предложил главнокомандующему направить один из корпусов в деревню, расположенную впереди левого фланга русских войск, с целью принудить неприятеля активизировать свои действия. Однако Кутузов, одобривший первоначально этот план, отменил 12 октября свое решение «без ведома генерала Беннигсена»[171]. Только 13 октября по распоряжению главнокомандующего было предписано выдвинуть к селу Успенскому, где стоял наблюдавший неприятеля казачий полк В.А. Кутейникова 6-го, четыре полка 1-го кавалерийского корпуса с 1/2 ротой конной артиллерии и два казачьих полка[172]. События 12 октября стали причиной очередного конфликта между генералами. Дурново в своем дневнике отмечал, что «генерал Беннигсен огорчил нас грустной новостью: имея неприятности с главнокомандующим Кутузовым, он отправляется в Петербург»[173]. В следующие дни эти разговоры прекратились, из чего Дурново заключил, что Беннигсен помирился с фельдмаршалом, заметив при этом: «я не верю, что это искренне, так как он (Беннигсен — В.Б.) продолжает сказываться больным»[174]. О произошедшей между Беннигсеном и Кутузовым ссоре оставил запись в своем дневнике и Вильсон, который, по его словам, 12 октября «исполнял роль умиротворителя». Однако Вильсон так же, как и Дурново, заметил, что «воспоследовало всего лишь перемирие»[175]. Одновременно в письме к Александру I от 12 октября Вильсон писал: «я надеюсь, что смог уговорить генерала Беннигсена остаться, доколе Ваше Величество по возвращении князя Волконского не изволит учинить окончательное решение. Необходимо нужно для пользы службы Вашего Величества, чтобы сие решение воспоследовало безотлагательно, ибо пример раздора умножает непослушание и беспорядок»[176].
