Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 2)
Степанида запрятала волосы под кику с малым очельем и потянулась ухватом в печь за варевом. Молча, позевывая, налила из горшков в деревянные чашки кислых щей, принесла капусты и огурцов из погреба и, скрестив руки на высокой груди, изрекла:
- Ешьте, православные. Хлеб да соль.
Афоня Шмоток встал из-за стола, вскинул щепотью бороденку, вымолвил с намеком:
- Сухая ложка рот дерет. Нельзя ли разговеться, матушка?
Степанида глянула на Евстигнея. Тот зачал отнекиваться:
- Нету винца. Грех на душу не беру.
Афоня ткнулся на колени, заговорил просяще:
- Порадей за мир, Евстигней Саввич. Никто и словом не обмолвится. Притомились на боярщине. Богу за тебя молиться будем.
Евстигней для виду помолчал, потом смилостивился:
- Уж токмо из своего запасца. На праздничек сготовил. Леший с вами две косушки за алтын с харчем.
Мужики зашумели. Эх, куда хватил мельник. В Москве в кабаках за косушку один грош берут.
- Скинул бы малость, Евстигней Саввич. Туго нонче с деньжонками.
- Как угодно, - сухо высказал мельник.
Пришлось крестьянам согласиться: мельника не уломаешь, а винцо у него завсегда доброе.
Перед едой все поднялись из-за стола, лбы перекрестили на закоптелый образ чудотворца в правом углу и принялись за трапезу. Выпили по чарке, крякнули, бороды расправили и потянулись за огурчиком да капустой.
- Э-эх! Загорелась душа до винного ковша. Еще по единой, хрещеные! Первая чарочка колом, вторая соколом, а остальные мелкими пташками грешную душу потчевать зачнут, - весело и деловито провозгласил Афоня.
Выпили еще по чарке. Зарумянились темные обожженные вешними ветрами лица, разгладились морщины, глаза заблестели. Вино разом ударило в головы. Забыв про нужду и горе, шумно загалдели. Много ли полуголодному пахарю надо - добрую чарку вина да чашку щей понаваристей.
Карпушка, осушив вторую чарку, быстро захмелел: отощал, оголодал, всю весну на редьке с квасом. Заплетающимся языком тоскливо забормотал:
- Походил я по Руси, братцы. Все помягче земельку да милостивого боярина искал. Э-эх! Нету их, милостивых-то, православные. Всюду свирепствуют, лютуют, кнутом бьют. Нонче совсем худо стало. В последний раз я угодил к Митрию Капусте. Златые горы сулил. Я, грит, тебя, Карпушка, справным крестьянином сделаю, оставайся на моей земле. Вот и остался дуралей. Хватил горюшка. Митрий меня вконец разорил. Ребятенки по деревеньке Христа ради с сумой просят. Норовил уйти от Митрия. Куда там. Топерь мужику выхода нет. Царь-то наш Федор Иванович заповедные годы ввел. Нонче хоть издыхай, а от господина ни шагу. Привязал государь нас к землице, вот те и Юрьев день...
- Толкуют людишки, что царь скоро укажет снова выходу быть, - с надеждой проронил один из страдников.
- Дай ты бог, - снова вступил в разговор Афоня. - Однако я так, братцы, смекаю. Не с руки царю сызнова выход давать. Господам нужно, чтобы крестьянин спокон веку на их земле сидел.
- Без выходу нам немочио. Юрьев день подавай! - выкрикнул захмелевший конопатый бородач, сидевший возле Иванки.
- Верно, други. Не нужны нам заповедные годы. Пускай вернут нам волюшку, - громко поддержал соседа Болотников.
И тут разом все зашумели, словно растревоженный улей:
- Оскудели. Горек хлебушек нонче, да и того нет. Княжью-то ниву засеяли, а свою слезой поливаем.
- На боярщину по пять ден ходим.
Болотников сидел за столом хмурый, свесив кудрявую голову на ладони. На душе было смутно. Подумалось дерзко: "Вот он народ. Зажги словом - и откликнется".
А мужики все галдели, выбрасывая из себя наболевшее:
- Приказчик лютует без меры!
- В железа сажает, в вонючие ямы заместо псов кидает...
К питухам подошла Степанида, стряхнула с лавки тщедушного Карпушку, грохнула пудовым кулачищем по столу:
- Тиша-а-а, черти!
Мужики разинули рты, присмирели, а Иванка громко на всю избу рассмеялся.
- Ловко же ты гостей утихомирила. Тебе, Степени да, в ватаге атаманом быть.
Бабе - лет под тридцать, глаза озорные, глубокие, с синевой. Обожгла статного чернявого парня любопытным взглядом и молвила:
- В атаманы сгожусь, а вот тебя в есаулы23 бы взяла.
- Отчего такой почет, Степанида?
- Для бабьей утехи, сокол.
Мужики загоготали, поглядывая на широкобедрую мельничиху.
- Ступай, ступай, матушка, к печи. Подлей-ка мужичкам штец, - замахал руками на Степаниду мельник.
Степанида появилась на Панкратьевом холме года три назад. Привез ее овдовевший Евстигней из стольного града. Приметил в торговых рядах на Варварке. Рослая пышногрудая девка шустро сновала между рундуков и с озорными выкриками бойко продавала горячие, дымящиеся пироги с зеленым луком. Евстигнею она приглянулась. Закупил у нее сразу весь лоток и в кабак свел. Степанида пила и ела много, но не хмелела. Сказала, что пять лет была стрелецкой женкой, теперь же вдовая. Муж сгиб недавно, усмиряя взбунтовавшихся посадских тяглецов в Зарядье Китай-города. Евстигней подмигнул знакомому целовальнику24 за буфетной стойкой. Тот понимающе мотнул бородой, налил из трех сулеек чашу вина и поднес девке. Степанида выпила и вскоре осоловела. Мельник тотчас сторговался с ямщиками, которые вывели девку во двор, затолкали в крытый зимний возок, накрепко связали по рукам и ногам и с разбойным гиканьем, миновав Сивцев Вражек, понеслись по Смоленской улице к Дорогомиловской заставе.
Мельник на сей раз не поскупился. Довольные, полупьяные ямщики подкатили к утру к самой мельнице.
Опомнилась Степанида уже только у Евстигнея в избе. Первые дни отчаянно бранилась, порывалась сбежать из глухомани в шумную, суетливую Москву. Евстигней запирал буйную бабу на пудовый замок и спал, словно пес, укрывшись овчиной, целую неделю у дверей.
Как-то Степанида попросила вина. Обрадованный Евстигней притащил ендову с крепкой медовухой. Баба напилась с горя и пустила к себе мельника. С той поры так и смирилась.
...Мужики выпили еще по одной. Затем человек пять из них подошли к буфетной стойке и стали упрашивать Евстигнея продать еще по косушке. Мельник заупрямился и заломил еще большую цену. Крестьяне собрали в шапку последние медяки и втридорога выкупили у "благодетеля" пару сулеек. Выпили, обнялись, загорланили песню, а затем ударились в пляс. Один из них взмахнул руками и упал на пол, уткнувшись бородой а метлу. Питухи подняли мужика на ноги, подхватили под руки, усадили за стол, поднесли чарку.
- Пей, Еремей, будешь архерей!
- Эк, запился! Язык лыка не вяжет, - покачал головой мельник, подкладывая селянам капусты.
- Э, нет, батюшка, - ожил замолчавший было Афоня. - Не тот пьян, что двое ведут, третий ноги переставляет, а тот пьян, кто лежит, не дышит, собака рыло лижет, а он и слышит, да не сможет сказать цыц!
Дружный хохот пронесся по избе. Даже Степанида безудержно смеялась, забыв о горшках с варевом, утирая выступившие слезы. Сказала от печи:
- Борода редка, а мозговит мужичок.
Афоня и тут нашелся что ответить:
- Благодаря Христа, борода не пуста, хоть три волоска, да растопорчившись!
И снова хохот.
Осушив косушку вина, Карпушка совсем опьянел, полез к мужикам целоваться. Роняя слезы в жидкую бороденку, невесело высказывал:
- Никудышная жизнь, братцы-ы-ы. Поп из деревеньки и тот сбежал. Николка у мя преставился с голодухи, а панихиду справить некому...
Карпушка потянулся за пазуху, достал мошну, заглянул во внутрь и горестно забормотал:
- Последний грош пропил, братцы. Хоть бы еще посошок опрокинуть. Изболелась душа-то...
Поднялся из-за стола и, шатаясь, побрел к хозяину.
- Нацеди, кормилец, чарочку.
- Чарочка денежку стоит.
- Нету, кормилец, опустела мошна. Налей, батюшка. Николку помяну-у.
Евстигней Саввич достал из-под стойки пузатую железную ендову, обтер рушником, побултыхал перед своей бородой, смачно, дразня мужика, крякнул.
- Плати хлебушком. Пуд муки - и твоя ендова.
Селянин съежился, слезно заморгал глазами, а затем в отчаянии махнул рукой и приволок свой мешок с мукой.
- П-римай, Саввич! Все едино пропадать, а чадо помяну. Евстигней передал мужичонке ендову, а сам проворно сунул мешок под стойку. Карпушка обхватил обеими руками посудину, посеменил к столу, но тут споткнулся о чью-то ногу в дырявом размочаленном лапте и обронил ендову на пол. Вино вытекло.
Мужичонка схватился за голову, уселся возле печи и горько по-бабьи заплакал.
Болотников поднялся с лавки, поставил страдника на ноги и повел его к стойке. Сказал Евстигнею зло и глухо:
- Верни мужику хлеб, Саввнч.
Мельник широко осклабился, развел руками.
- Пущай ендову с вином принесет. Дарового винца у меня не водится.
Иванка швырнул на стойку алтын.
- Еще алтын подавай...
Болотников насупился, гневно блеснул глазами и, тяжело шагнув за стойку, притянул к себе мельника за ворот рубахи.
- Отдай хлеб, а не то всю мельницу твою порушим!
