Наум Синдаловский - И смех, и слезы, и любовь… Евреи и Петербург: триста лет общей истории
После революции 1917 года предпринимались неоднократные попытки закрыть синагогу. Иногда это удавалось. И тогда в помещениях молельного дома размещалось то овощехранилище, то Дом политпросвета, то какой-то районный клуб. Но как только ситуация менялась, в Хоральной синагоге вновь начинали проводить ежедневные молитвенные собрания. Они ни на один день не прекращались даже во время Ленинградской блокады.
Большая Хоральная синагога. 2014 год
Петербургские евреи гордятся синагогой, в стенах которой они особенно остро чувствуют свое кровное национальное единство. На протяжении всей своей истории, несмотря на внешнюю лояльность к властям предержащим, синагога являлась территорией независимости и суверенности и отстаивала эти качества даже перед лицом явной опасности. Почти как пословица «В чужой монастырь со своим уставом не суйся» выглядит охранительная формула евреев на территории синагоги: «Это же синагога, а не Зимний дворец, который вы захватили».
Большая Хоральная синагога выстроена стараниями барона Горация Евзелевича Гинцбурга. Гинцбург был видным петербургским общественным деятелем, известным покровителем искусств, банкиром и золотопромышленником. Он проживал в Петербурге с 1859 года. В 1868–1872 годах занимал почетную должность консула Гессен-Дармштадтского герцогства в русской столице. В 1874 году грамотой великого герцога Дармштадтского был возведен в баронское достоинство, которое высочайшим указом Александра II было подтверждено. При этом право пользоваться баронским званием распространялось и на сыновей Гинцбурга.
До 1892 года Гинцбург состоял гласным Петербургской городской думы. На протяжении сорока лет он был бессменным главой еврейской общины в Петербурге. Барон Гинцбург сыграл огромную роль в жизни петербургской еврейской общины. Особенно много он сделал для формирования достойного самосознания евреев. Сохранилась легенда о том, как однажды барон ехал в карете с императором Николаем II. Проходивший мимо мужик не смог сдержать удивления: «Надо же, жид с царем едет!» Мужика схватили и хотели было препроводить в кутузку за оскорбление барона. Но Гинцбург попросил не наказывать простолюдина и даже подарил ему золотой. «За что же?» – спросил его Николай. «За то, что он лишний раз напомнил мне, что я еврей».
Гинцбург скончался в 1909 году. Согласно завещанию почившего, его прах был перевезен в Париж и погребен рядом с могилой его отца. Между тем в Петербурге, на Преображенском кладбище сохранилась «внушительного вида гранитная плита, наклонно лежащая на постаменте и украшенная каменными гирляндами», которая, согласно фольклорной традиции, считается своеобразным памятником знаменитому барону, установленным еврейской общиной Петербурга в 1909 году в память об умершем.
Еврейское отделение Преображенского кладбища на проспекте Александровской фермы, где находится символический памятник барону Горацию Гинцбургу, было открыто в 1875 году. На кладбище сохранилась любопытная могила, считающаяся первым захоронением. По древнейшей еврейской традиции, это захоронение двойное. Обрекать души умерших на одиночество в загробной жизни иудаизм запрещает. Долгое время естественного повода для двойного захоронения не находилось. И только после того, как 28 февраля 1875 года на Охтинском пороховом заводе произошел взрыв, такой повод появился. Среди погибших оказались два лаборанта еврейского происхождения – Берка Бурак и Мошка Фрисна. Стараниями петербургской еврейской общины они были погребены в одной могиле. Их имена высечены на русском и еврейском языках на невысокой надгробной стене в виде скрижалей.
Надгробие М. М. Антокольского на Преображенском кладбище
На еврейском участке Преображенского кладбища отмечен городским фольклором и период Ленинградской блокады. Известно, что погибших от бомбежек и артобстрелов и умерших от голода ленинградцев хоронили в общих могилах. Однако сохранились и индивидуальные захоронения, которые родственники умерших могли приобрести только в обмен на хлеб. До сих пор в народе эти захоронения называют: «Хлебные могилы».
В петербургском городском еврейском фольклоре советского периода кладбище называлось «Линией Маннергейма», по аналогии с одноименной системой оборонительных сооружений вдоль границы Финляндии с Советским союзом, считающейся в военной истории исключительно надежной. Намек на то, что только на кладбище можно «поселиться» навеки, не опасаясь изгнания или выселения.
Накануне революций
После принятия в 1905 году первой русской конституции, продекларировавшей равенство всех народов России независимо от их религиозных убеждений и национальной принадлежности, евреи получили свободный доступ к профессиям, ранее для них закрытым. Такими профессиями стали литература, издательское дело и журналистика. Известно, что евреи – народ книжный, пишущий, и поэтому нет ничего удивительного в том, что они тут же воспользовались неожиданно предоставленным им правом. В Петербурге одно за другим открывались книжные издательства, владельцами которых или главными редакторами были евреи. Стали выходить книги еврейских авторов, газеты на языках иврит, идиш и русском, рассчитанные исключительно на еврейских читателей. Достаточно сказать, что к концу XIX столетия в России выходило около 40 русско-еврейских газет и журналов. Из них 21 издание приходилось на Петербург.
Но литературная жизнь тогдашнего Петербурга проходила не только в издательских и редакционных кабинетах. Были и другие популярные центры общения и культурной жизни Петербурга. Одним из них в те годы стало литературно-артистическое кабаре «Бродячая собака», открытое в новогоднюю ночь с 31 декабря 1911 на 1 января 1912 года в подвальном этаже дома на Михайловской площади, 5. У истоков «Бродячей собаки» стояли антрепренер, «доктор эстетики», неутомимый и деятельный выдумщик, театральный режиссер и актер Борис Константинович Пронин, которого с тех пор стали называть «Собачьим директором», режиссер Всеволод Эмильевич Мейерхольд и художники Н. Н. Сапунов и С. Ю. Судейкин. Прототипом петербургского кабаре стало известное к тому времени парижское артистическое полубогемное кафе на Монмартре «Черный кот» /Le Chat Noir/. Видимо, и название «Бродячей собаки» навеяно ассоциациями с «Черным котом». Говорят, авторство названия петербургской «Собаки» приписывали себе все, от самого Бориса Пронина до режиссера Николая Евреинова и писателя Алексея Толстого.
Как и кафе в Париже, кабаре в Петербурге стало символом авангардной культуры нового времени. И тут, и там среди посетителей кафе были наиболее яркие представители искусства обеих столиц. В Париже – Альфонс Доде, Поль Верлен, Клод Дебюсси, в Петербурге так называемые «Собачьи заседания» регулярно посещали Анна Ахматова, Константин Бальмонт, Николай Гумилев и многие другие. Правда, была и довольно существенная разница. Парижское кафе выглядело не более чем элитарным питейным заведением, и только, в то время как в «Бродячей собаке» не ограничивались приемом питья и пищи. Здесь устраивались публичные диспуты и лекции по вопросам теории и практики нового искусства, читались футуристические стихи и поэмы, разыгрывались спектакли, организовывались выставки. Постоянным посетителям присваивалось почетное звание «Друг Бродячей собаки».
Понятно, что богемные сходки не обходились без скандалов. Один из них связывают с посещением «Бродячей собаки» Владимиром Маяковским. Именно здесь он бросил в лицо присутствовавшим свое знаменитое:
Вам, проживающим за оргией оргию,Имеющим ванную и теплый клозет!Как вам не стыдно о представленных к ГеоргиюВычитывать из столбцов газет?
В прессе поднялся невероятный шум. «Собаку» обвиняли в «разгуле безнравственности» и требовали ее закрытия. Наконец в марте 1915 года появился удобный повод. Кабаре закрыли якобы за продажу спиртного в военное время, запрещенную в рамках объявленного царским правительством так называемого «сухого закона».
Однако знамя артистических кафе-кабаре, или кабаре-театров, так эффектно поднятое создателями «Бродячей собаки», и так бесславно упавшее, через год было подхвачено. В 1916 году гостеприимно распахнуло двери новое артистическое кабаре. Оно находилось в подвале дома, построенного архитектором Д. Ф. Адамини в 1823–1827 годах на Марсовом поле вблизи реки Мойки и Екатерининского канала /ныне канал Грибоедова/. Этот образец доходного дома первой половины XIX века, выполненный в лучших традициях классицизма, в архитектурной истории Петербурга известен под именем его автора – Дом Адамини. Хорошо вписанный в архитектурное пространство, он, с одной стороны, как бы продолжает линию главного фасада Павловских казарм, с другой – являет собой совершенно самостоятельный архитектурный объем, обращенный на Марсово поле и набережную реки Мойки.
