Александр Шубин - Социализм. «Золотой век» теории
Коллективизм, тем не менее, первоначально дал значительный экономический эффект. Впоследствии это явление повторялось снова и снова в ХХ веке – во время революций в России, Испании, Венгрии и других странах. Работники, становясь хозяевами предприятия, начинали трудиться за двоих. Коммунистический альтруизм здесь не при чем. Работники работали на себя, ради того, чтобы предприятие дало доход новому хозяину – самому работнику. Капитализм, часто-собственническая организация, главным основанием которого считается рыночное стимулирование производства, материальная заинтересованность – не дает этой заинтересованности работнику. Только преодоление капитализма при сохранении товарообмена могло и может дать ему такой стимул.
Уже в Новой Гармонии стало ясно, что материальные стимулы неразрывно связаны с духовными. Ощущение, что тебя никто не угнетает, не эксплуатирует, вызывает всплеск энтузиазма. Но закрепить его обычно не удается. На место праздника труда приходят будни.
Отсутствие у работников управленческого и тем более самоуправленческого опыта приводит к сбоям. Для одних это стимул учиться, отлаживать механизм самоуправления, накапливать опыт. Для других – стартовая точка разочарования либо радикализации (как можно скорее пробежать трудный участок и перейти к следующему). Отход от чистоты принципов часто рассматривается как начало разрушения, превращение нового общества в один из вариантов старого. Возникает соблазн осуществить все сразу и по максимуму. Если у реформаторов, почувствовавших соблазн радикализма, под рукой окажется сила принуждения, начинается кровавая конфронтация «нового» и «старого», которая все равно как правило заканчивается каким-то синтезом или компромиссом между ними.
Оуэн, конечно, не мог прибегнуть к силе. Но он тоже был подвержен соблазну радикализации. При чем в этом случае даже не в связи с разочарованием, а от «головокружения от успехов», как выразится через сто лет теоретик и практик совсем другого социализма.
Оуэн лишь время от времени жил в общине, создававшейся на его средства. Нужно было вести агитацию, привлекать новых людей и деньги. Увидев первые успехи, он решил, что пора переходить к коммунизму. Такова общепринятая версия[79]. Но почему Оуэн немного не подождал, не проверил? Обычно это объясняют его наивностью – как никак утопист. Оуэна можно упрекнуть в самоуверенности, в догматизме и недальновидности, но никак не в деловой наивности. Не будем забывать, что перед нами – опытный организатор, расчетливый предприниматель, заработавший немалые капиталы на производстве, а не каких-то махинациях. Видимо, Оуэн не только радовался успехам, но видел и опасности переходного периода, который имеет собственную логику, инерцию, противоречия. Многое было непродуманно в системе стимулирования и управления. И лидер, опираясь на энтузиазм общинников, предпочел поскорее сделать следующий шаг.
* * *В феврале 1826 г. по предложению Оуэна была принята конституция “Общины совершенного равенства”. Она провозгласила коммунистические принципы. “Будет общность собственности относительно... предметов, известных под именем капитала в самом обширном значении слова, т. е. всего того, что не предназначается для непосредственного потребления”, — говорилось в конституции общины[80].
Теперь колонисты должны были получать поровну и трудиться, всеми силами приумножая коллективную собственность общины, “работать и получать по совести”. Разделение труда отменялось. Каждый должен был выполнять работу каждого. Решение, продиктованное успехами первого этапа эксперимента и стремлением не замечать его первые трудности, было встречено общинниками с энтузиазмом. Ради этого они и ехали в Индиану.
Вскоре, однако, выяснилось, что совесть общинников еще долго останется прежней. Коллектив медленно преобразовывал характеры людей, и притом не обязательно в том направлении, которое ожидал Оуэн. «Переходный период» не успел выполнить своих задач.
Общинники предпочитали интеллектуальные занятия. Демократическое устройство общины и преобладание в ней интеллектуалов способствовали этому. Выпускавшаяся в общине газета (“Нью гармони газетт”) писала об этом: “Мы все наше время проводим в спорах об отвлеченных предметах; вся наша энергия уходила на пустые усилия, каждый старается убедить других в том, что только он способен указать путь к совершенному блаженству”[81].
Но так ли пусты были эти усилия. В чем предназначение человека, если не в размышлении о своем месте в мире и обществе, не в общении на эти темы. Смысл социалистической идеи заключался в спасении человека от нищеты и отупляющего труда. Что же удивляться тому, что общинники предпочитали интересные им беседы уборке скотного двора. Но плохая уборка скотного двора в условиях самообеспечивающейся общины вела к ее экономической гибели.
Вечная проблема коммунистической идеи и социалистической практики — что делать с лентяями. Если человек делает вид, что работает, а на самом деле “валяет дурака”, то его соседу становится обидно. И принудить коллегу к работе с огоньком никак не получается. Уборка свинарника его не привлекает, а получает вознаграждение независимо от того, как трудится. Такое отношение к труду заразительно. Если он не работает — почему должен работать я? Работая на сообщество, человек вправе рассчитывать на эквивалентную отдачу. Но эквивалента нет, и замечая, что его запросы не удовлетворяются, что товарищи работают не так интенсивно, как хотелось бы (это может быть иллюзией), человек теряет стимул для собственного самоотверженного труда.
Интересно, что такая же психология господствует и среди большинства рабочих мира, не участвующих ни в каких экспериментах. Но у них за спиной стоит целая система надсмотрщиков и стимулов. Радикальная коммунистическая идеология рассчитывает на моральные стимулы и проигрывает, потому что не может создать альтруистическую мораль прежде, чем возникнут коммунистические отношения. А отношения эти не могут работать, пока не создана соответствующая мораль. Только религиозные общины способны приближаться к коммунистическому идеалу, потому что в них объединяются люди, поглощенные сверхидеей. Но быт часто разрушает даже такие сообщества. И монастыри поглощаются бытом. Светские коммунистические общины в большинстве своем были обречены на распад еще раньше, так как объединяли людей разных взглядов.
Но была ли обречена на распад переходная модель общины, которая была “преодолена” с провозглашением коммунистических принципов в 1826 г.? Этот эксперимент тогда не был поставлен.
В связи с этим интересно обратиться к критике Оуэна его великим современником Фурье: “Секта, руководимая господином Оуэном, утверждает, что она основывает социетарный (здесь — социалистический — А. Ш.) строй; делает же она совсем противоположное: ... она трудами своими подрывает доверие к ассоциации”. Фурье называл оуэновскую общину “монастырским режимом общности благ”. Он считал, что нужно развивать качества людей “в каждом отдельном человеке без того, чтобы задевать массу”[82].
Фурье так и не смог воплотить в жизнь свою теорию, и в этом смысле в его критике чувствуется нотка зависти. Резкость критики всегда камуфлирует наиболее важные разногласия. Каково соотношение практики Оуэна и теории Фурье?
Между двумя теоретиками есть важное противоречие, на которое обратил внимание М. Туган-Барановский: “для Оуэна человеческая природа есть нечто в высшей степени пластичное и изменчивое; цель общественного преобразования заключается в изменении человеческой природы, в создании нового человека, более соответствующего нашему нравственному идеалу.
Цели общественной реформы для Фурье прямо противоположны. Фурье... был убежден в неизменности основных свойств человеческой природы, а с другой стороны был решительным аморалистом. Не человеческий характер должен приспосабливаться к общественному строю, а общественный строй должен быть приспособлен к неизменным свойствам человеческого характера”[83].
Гуманизм и «аморализм» двух мыслителей противостоят относительно. Оуэн – радикальный гуманист. Он готов принести на алтарь братских отношений между людьми и традиционную мораль, включая семейные узы. Он выступает за единую семью в общине[84]. Но и Фурье, при его показном аморализме, вполне гуманен, он выступает за то, чтобы люди жили счастливо и дружно, хотя и не сливаясь в единое общинное братство. Собственно, это принципиально соответствует первому, «переходному» этапу эксперимента Оуэна. Сначала следует гармонизировать отношения существующих людей, а уж потом станет меняться их натура.
Социализм Фурье соотносится с коммунизмом Оуэна также, как социализм и коммунизм в марксизме. Но между общинным социализмом и марксизмом пролегает глубокая расселина. Общинники готовы экспериментировать на себе, в то время как коммунисты-централисты могут добиться успеха, только заставив идти с ними в ногу все общество. Близкие по взглядам идеологи часто резко критикуют именно соседей по идейному спектру, предлагающих решать проблему «не совсем так». Но общины по Оуэну и по Фурье могут сосуществовать, в то время как малейшие разногласия между марксистами приводят к смертельной схватке. Расколы общинников носят более мирный характер. Это — своего рода разводы.
