Жан Флори - Алиенора Аквитанская. Непокорная королева
«Братья мои, соблаговолите не повторять столь часто слова «славный», «великий», «мудрый» и «набожный», которые вы обращаете к королю: он себя прекрасно знает, и мы его хорошо знаем. Говорите короче и проще, что вам нужно». Однако, несмотря на это, даже миряне не раз вспоминали древнюю пословицу: «Timeo Danaos et dona ferentes» <Бойся данайцев, дары приносящих>»[89].
Константинополь в то время был известнейшим в христианском мире городом: в глазах Запада этот богатый, пышный, блистательный град являлся олицетворением неги и роскоши. В «Паломничестве Карла Великого» — песне о деяниях, сложенной в эту эпоху, возможно даже, в связи с крестовым походом Людовика VII, — отражены представления не только об изобилии, окружающем греков, но и об их чувстве превосходства над «этими франками», которые с давних лет (со времен Первого крестового похода, о котором греки сохранили крайне недобрые воспоминания) почитались ими достойными презрения варварами, грубыми, непостоянными и заносчивыми мужланами, любящими распри. В ответ на это у жителей Запада, осознающих свою экономическую и культурную неполноценность, развивается своего рода комплекс, какой испытывают слаборазвитые страны в отношении стран процветающих. Они с лихвой его компенсировали, в свою очередь составив нелицеприятное суждение об этих слишком богатых и «слишком культурных» греках, — суждение, лишь подчеркивавшее воинские ценности «этих франков» и их «благочестие». Эд Дейский выражает общее мнение, говоря о греках как о людях, изнеженных своим богатством, о существах самодовольных, трусливых, коварных и всегда готовых к предательству. Вдобавок ко всему это еретики: они исполняют литургические обряды по-другому, а ежели они хотят вступить в брак с католиком, то осмеливаются вновь крестить его согласно своему обряду, прежде чем благословить его на брак. Возмущенный этим Эд Дейский приходит к заранее известному выводу — греки ненавистны всем:
«Таковы были причины, навлекшие на греков ненависть наших воинов, ибо все, даже миряне, в конце концов, узнали об их заблуждениях. Вот почему наши люди рассудили, что греки не были христианами, а следовательно, убить их ничего не стоило. По сей же причине было трудно удержать их от грабежей и разбоя»[90].
Итак, тон был задан. Далее монах-хронист, переводя свой взгляд на короля, рассказывает, как каждый день, проведенный в пути, король, невзирая на трудности и мелкие неурядицы, возникавшие по вине греков, принимал посланцев императора Мануила, стремившихся успокоить его речами, исполненными почтительности и раболепия, которым король не придавал никакого значения. И посреди этого повествования Эд кидает короткую странную, словно усеченную фразу, прерывающую сюжетную нить. Она касается Алиеноры, о которой автор упоминает крайне редко:
«Иногда императрица писала королеве, а греки в ту пору вырождались в женщин»[91].
Затем он развивает эту тему: подобно женщинам, греки, искоренившие в своих речах и поступках то, что присуще мужчинам, и потерявшие чувство собственного достоинства, давали все больше обещаний, но не внушали доверия. Издатель этого текста справедливо предполагает, что процитированная фраза дошла до нас в неполном виде. Изначально она, вероятно, имела продолжение, не слишком приятное для Алиеноры, которая, как и все женщины (и греки, уподобившиеся им!), обещала все что угодно, но никогда не выполняла обещаний, обманывая доверие. Эти уничижительные замечания — гипотетические, но допустимые — возможно, были изъяты из текста самим Эдом в ходе последующей редакции своих записей[92].
Автор также подчеркивает двуличность греков в целом и императора в частности. Действительно, еще до того как король вошел в Константинополь, он узнал, что Мануил заключил в Иконии мирный договор с турками. Возмущенный этим, епископ Лангрский предложил взять императорский город штурмом. Людовику стоило большого труда убедить эту воинственную партию не воевать с Константинополем, в котором королю и его приближенным предстояло провести долгое время.
Не доходя до предположений о том, что Алиенору мог обольстить Мануил (человек утонченный и образованный, но порочный, любивший выпивку, женщин и не стеснявшийся даже выставлять напоказ свою любовную связь с племянницей Феодорой), серьезные исследователи все же подчеркивают, что королева была очарована восточной роскошью, пышностью и «весельем византийского двора». Алиенора «открыла» для себя привлекательную, фривольную светскую жизнь, отличавшуюся от жизни парижского двора меньшей строгостью[93]. Эд Дейский подробно описывает красоты дворцов и религиозных зданий, богатые и обильные пиры в честь короля, отмечая множество церквей и святых мест, которые король (о королеве ни слова) посетил с императором.
Крестоносцы, обманутые ложной вестью о победе над турками императора Конрада, идущего впереди них, захотели сократить время пребывания в городе, горя желанием как можно скорее ринуться в бой. В то время как армия переправлялась через пролив, произошел инцидент (точнее, один из инцидентов): фламандский крестоносец не устоял при виде прилавков менял, на которых были разложены золотые и серебряные монеты, а вслед за ним ринулись и другие воины. Менялы бежали и всполошили власти. В отместку тех крестоносцев, кто запасался в городе провизией, избили и ограбили. Король свершил скорый суд: он расправился с зачинщиком беспорядков, велев его повесить, и возместил убытки торговцам. Но чтобы восстановить мир, обеспечить рынки и предоставить крестоносцам необходимых проводников, император потребовал от французских баронов оммажа за их будущие территориальные завоевания, а также пожелал женить одного из своих племянников на родственнице короля, девушке из свиты Алиеноры. Почти все бароны, вероятно, принесли оммаж, но пресловутый брак не состоялся, уточняет Эд Дейский в одном из тех редких отрывков, в которых он упоминает о королеве:
«В то время как все еще были в нерешительности, выполнять ли им требования императора, брат короля Роберт, граф Перша, тайно похитил свою родственницу, находившуюся при королеве, уклонившись с несколькими баронами от оммажа императору и избавив свою родственницу от предстоящего брака с его племянником»[94].
Наконец армия крестоносцев покинула город, «гордящийся своими богатствами, давший приют вероломству и живущий в своей порочной вере», и пустилась в трудный путь через Анатолию. В дороге она повстречала разрозненные остатки немецкого войска крестоносцев Конрада, которые отнюдь не одержали победу над турками: вражеское войско разбило их в пух и прах, узнав об их приближении, вероятно, от вероломных греков. Уцелевшие отправились обратно. Людовик VII приказал своим войскам быть более бдительными и наладил внутреннюю организацию войска на марше. Однако и здесь не обошлось без драматического инцидента, произошедшего из-за отсутствия дисциплины, которое порой вменяли в вину Алиеноре.
Об этом эпизоде рассказал Эд, непосредственный участник событий, а также Гильом Тирский, описавший его спустя сорок лет после событий. Чтобы пересечь горы Писидии, неподалеку от горы Кадмос, Людовик VII отправил авангард своего войска под предводительством графа де Морьена (дяди со стороны матери короля) и Жоффруа де Ранкона (аквитанского вассала Алиеноры) разбить лагерь на вершине холма. Хотя путь был сложен, авангард достиг цели быстрее, чем было предусмотрено, по ходу не подвергшись ни одной атаке. Несмотря на приказ короля, предводители решили, что предпочтительнее будет спуститься по другому склону в долину, более пригодную для лагеря, нежели бесплодная вершина холма. Но слишком быстрое продвижение авангарда изолировало его от основной части войска, включавшего в себя пешие войска, обозы с пожитками и животных, за которыми тянулись телеги с паломниками, мужчинами и женщинами; замыкал это шествие арьергард короля. Турки не преминули воспользоваться этим разрывом. Они заняли высоты и атаковали сначала центр колонны, состоявший в основном из безоружных, бросившихся в бегство людей, а затем выступили против арьергарда, в котором, уточняет Эд, героически сражался король, потерявший, увы, большую часть своего эскорта. Все горевали по погибшим, которых оказалось немало.
Эд, посланный предупредить авангард об этом злоключении, утешался тем, что герои, павшие в битве за веру и очистившиеся от своих грехов, приняли мученический венец. Королю удалось догнать основную часть войска, после чего к нему присоединились рыцари, входившие в авангард и вернувшиеся по своим следам. Ошибка военачальников была очевидной — народ вполголоса осуждал их, отмечает секретарь короля, для которого «Жоффруа де Ранкон и граф де Морьен заслуживали за сей поступок вечной ненависти». Гильом Тирский в 1184 г. упоминает лишь об ошибке Жоффруа — возможно, чтобы не задеть придворное окружение Филиппа Августа. Тогда перед королем встал вопрос: как наказать виновных, не дискредитировав при этом собственную родню? Эд высказывается на этот счет определенно:
