Клод Фаррер - Корсар
И тем не менее, хотя это желание прекрасно можно было согласовать с наездами, время от времени, на далекую родину, чтобы испытать удовольствие самому выгрузить на набережной Доброго Моря добытые на войне товары, а также позвенеть большими монетами, захваченными на испанских судах, по столам веселых малуанских кабаков, тем не менее Тома Трюбле все не возвращался; и вот уже шел четвертый год этой долгой кампании. Десять раз уже "Горностай", корпус которого бывал запачкан и отягчен после этих бесконечных переходов раковинами и водорослями, принужден был килеваться, как того требовали путешествия к Южным Кайям, таким именем называются островки у побережья Кубы, где под самым носом у испанцев, которые ни черта не видят, фрегаты Флибусты занимаются мелким ремонтом, потому что это самое удобное место из всех Антилл и единственное, где море спокойное. И всякий раз, после каждого килевания, "Горностай" уходил снова, направляясь к новым приключениям, из которых многие были весьма прибыльны.
Тем временем поле действия корсаров значительно расширилось: действительно, король принялся воевать уже не только против Голландии, но против почти всей Европы с конца 1672 г. против Испании; вскоре затем с Данией; потом с курфюршеством Бранденбургским, и, наконец, с Империей. С тех пор каждое замеченное судно не могло не быть вражеским, если только не несло французский или английский флаг. И Тома счел удобным и выгодным гнаться за каждым попавшимся парусом, избавляя себя от труда вытаскивать подзорную трубу и таращить глаза, чтобы распознать цвет и рисунок флагдука. Работа стала легче и удобнее. И даже наиболее нетерпеливые, наиболее жаждущие возвращения домой матросы соглашались, что это веская причина продолжать и дальше крейсерство, которое шло все успешнее.
Тома, впрочем, был не только храбрый, но и рассудительный человек. Если он не прекращал своей кампании и не устремлялся к родному дому даже после крупнейших захватов, то от этого ничьи интересы не страдали, - ни арматора, ни поставщика, ни команды. По недостатку терпения и заботливости флибустьеры часто упускают из рук плоды блестящих предприятий. Их лень, их нежелание помочь друг другу служат тому причиной. Их обычная расточительность тоже им вредит. Когда они привозят свой товар в какую-нибудь страну, то купцы остерегаются платить им настоящую цену, и они, как по неотложной нужде в деньгах, так и по своей беспечности, соглашаются на самую низкую оценку, или же в ярости выбрасывают за борт весь свой груз.
Тома, неплохой финансист, всегда получал барыш со своей добычи. Никогда не чувствуя недостатка в деньгах и поддерживая среди своей команды самую строгую дисциплину, он всегда отказывался от невыгодных предложений и дорого продавал свой товар. Получив деньги, он шел к господину д'Ожерону, который всегда охотно давал ему векселя, оплачиваемые во Франции; и, таким, образом кавалер Даникан, не двигаясь из Сен-Мало, мог легко получать свою долю приза и оценивать по достоинству успехи своего фрегата и счастливую мысль, которая у него появилась, когда он назначил Тома Трюбле капитаном.
Лета Господня 1676 года в один из весенних вечеров "Горностай" в поисках приключений, крейсировал в открытом море. И так как погода была хорошая, море спокойное и бриз небольшой, то капитан Тома Трюбле и Луи Геноле, его помощник, отдыхали, поужинав, в кают-компании на ахтер-кастеле. Через кормовые порты, широко открытые вечерней прохладе, проникали последние солнечные лучи. Небо, усеянное облаками, напоминающими маленькие красноватые островки, плавающие в синеве, отражали огни заката, а море, от самого края воспламененное готовым упасть в него солнцем, кружило вокруг фрегата пляшущие волны, похожие на огненные языки.
- Вот, - сказал Тома Трюбле, смотревший через один из портов, - вот зрелище, которое малуанские глаза редко наблюдают с наших городских стен.
Он часто вспоминал отчизну и, как бы для оправдания своего упорного нежелания туда возвратиться, пользовался также всяким удобным случаем, чтобы отдать предпочтение различным местам, куда его заводило крейсерство, перед своей отчизной, которую он, однако, любил горячей любовью.
- Правда, - сказал Луи Геноле в ответ, - правда, что у нас солнечные закаты не так великолепны. А потом я не думаю, чтобы у нас в Сен-Мало погода была сейчас хоть вполовину столь хороша, как здесь. Однако же, по-моему, дождь на родной земле не хуже, а даже лучше солнца в стране изгнания.
Ни разу себе не позволив из дружбы и дисциплины в чем бы то ни было противоречить своему начальнику, Луи Геноле, истый бретонец, часто горевал о том, что он так давно разлучен с родной Бретанью. И одна мысль о сырых долинах и густых туманах, стелящихся над вереском, сжимала ему сердце грустью и сладостной тоской.
И вот, вспоминая, как моросит в Бретани дождь, о котором он без устали сожалел, Луи Геноле не смог удержать навернувшихся на глаза слез и, чтобы скрыть их от взглядов Тома, поспешно подошел к одному из ближайших портов, делая вид, что погружен в созерцание неба и моря. Тома однажды увидел, что он плачет.
- Луи, - позвал он, - Луи! Пойди сюда!
Луи, осушив слезы, повернулся к капитану и попытался улыбнуться.
- По чести, - начал Тома, - я не хочу быть злым. Что говорить, Луи, я сильно к тебе привязан. Ты был для меня, для всех нас, для нашего предприятия, целых четыре года самым храбрым и исполнительным помощником. За три доли лучшего приза я бы не согласился, чтобы у тебя в сердце таилась хоть капля грусти или гнева, исключая гнев против врагов короля и Сен-Мало. А я вижу, что ты грустишь, и тому должна иметься причина. Расскажи мне о своем горе, чтобы не было его и у меня, потому что я страдаю за такого человека, как ты! Так ну же, говори! Или это в самом деле тоска по родине тебя так сильно гложет? И не от того ли ты начинаешь отчаиваться, что тебе так захотелось повидать родную колокольню?
Он встал перед Геноле, который был ниже его на целую голову, и положил свою большую руку на тщедушное плечо помощника. Луи Геноле, когда-то такой нежный и щуплый, с длинными черными волосами и атласными щеками, похожими на волосы и щеки девушки, конечно, значительно окреп и загорел, столько проплавав и в штиль, и в бурю и выдержав столько сражений, где порох все время обжигает вам лицо. Все же, он по-прежнему был тонок и хрупок, особенно по сравнению с Тома, который был все такой же толстый, большой и крепкий, даже сверх меры.
- Говори! - повторил Тома Трюбле.
Но Луи Геноле сначала не захотел ничего отвечать.
- Тома, - сказал он наконец. - Кто из нас не хотел бы повидать родную колокольню? Но если мы однажды утром четыре года тому назад миновали Эперон и вышли из Доброго Моря, то это для того, не правда ли, чтобы прийти в эти воды искать счастья? Кто же из нас станет жаловаться, раз счастье нам улыбнулось, и мы вот-вот станем богачами?
Тома, услыхав эти слова, покачал головой.
- Луи, - сказал он, - из нас двоих только я наполовину нормандец с материнской стороны, и, однако же, из нас двоих именно ты ведешь себя сейчас совсем как чистокровный нормандец и отвечаешь: "как сказать!" Луи, я сейчас видел на глазах твоих слезы. Без лишних слов скажи откровенно, в чем твое горе? Я же знаю, черт возьми, что вот уже скоро четыре года, как мы покинули наш город для того, чтобы разбогатеть, но я также знаю, что за эти четыре года представлялось много случаев, которые нам было бы легко использовать, чтобы с почетом вернуться домой, а потом мы могли бы снова сюда прийти и еще более округлить наш капиталец. Жалеешь ли ты об этих случаях? Скажи мне, брат Луи! Я тебя считаю своим христовым братом и братом по пролитой крови, потому что не раз, когда мы бились рядом, одна и та же сабля или пика царапала нам кожу. Скажи мне свою печаль, и пусть Богоматерь Больших Ворот откажет мне навсегда в своей помощи, если ты не останешься сегодня мною доволен!
Ободренный такими словами Луи, наконец, решился.
- Брат Тома, - начал он. - К чему столько слов? Я знаю, что ты меня любишь, и я люблю тебя тоже. Я знаю, что ты хороший человек, такой же умный, осторожный, как и храбрый. Не я один, но и многие другие ребята на судне тоскуют по отчизне. И ты это понимаешь. Не раз после стольких хороших призов, после всего этого жемчуга с "Армадильи", и стольких больших кораблей, нами побежденных, ты ни разу не счел случая подходящим, чтобы нам возвратиться домой, значит они в самом деле были плохи. Все мы терпеливо ожидаем того часа, который ты назначишь. И по самой букве того закона, который делает тебя здесь нашим единственным хозяином после Бога, ты имеешь больше прав, чтобы скорее других высказывать свое желание вернуться.
- Господь наш и Спаситель! - вдруг вскричал Тома, раскрывая объятия. Поди сюда, я обниму тебя! Брат мой, Луи, ты, конечно, лучше меня, добродетельнее и благочестивее, и я это знал. Но я буду вечно хранить в памяти, с какой душевной добротой ты ко мне относился, несмотря на то, что я был к тебе часто несправедлив и зол.
