Вениамин Каверин - Конец хазы
- А, Горбун пришел! - заорал Сенька Пятак, отнимая ото рта графин с водкой и ставя его на стол почему-то с большими предосторожностями.
- Номер второй! Горбун, исполняй "Черную розу"!
Горбун заложил руку за борт сюртука, отставил ногу назад и стал таким образом в позу.
Он для чего-то вытер платком руки, слегка поклонился и начал не петь, а говорить романс глухим, сдавленным, трагическим голосом.
Хевра слушала. Барабан сложил руки на животе, приподнял голову и моргал от удовольствия глазами.
- Черную розу - блему печали
При встрече последней тебе я принес,
говорил Горбун, с некоторой хищностью раздувая ноздри:
- Полны предчувствий, мы оба молчали,
Так плакать хотелось, но не было слез!
Он опустил голову, сложил руки на груди и замолчал с видом приговоренного к смерти; но тут же подался вперед, с отчаянием поглядел на всех присутствующих и продолжал:
- Помнишь, когда ты другого любила...
Пятак, который успел заснуть на диване, внезапно проснулся от какого-то слова, произнесенного с шипеньем, и потребовал другой жанр.
- Стой! - крикнул он, - я дальше и без тебя знаю. Братишки, пусть он нам споет "Мы со Пскова два громилы!"
- Как это два громилы? - спросил Горбун тонким голосом, совсем не тем, которым он говорил свой романс, - что вы?
- А что?
- Разве мы можем исполнить такой романс? Что ты на это скажешь, Христиан Иваныч?
Большой человек с цитрой крикнул "нет" таким голосом, как будто он взял хитрую ноту, по которой настраивал свою цитру, и снова замолчал.
- Не хотите? - грозно заорал Пятак, вскакивая с дивана, - не хотите, блошники? Так и х... с вами, мы сами споем! Братишки, покажем ему, как нужно петь хорошие песни! Девочки, подтягивай! Начинай!
Он поставил одну ногу на стол, приложил руку к груди и затянул высоким голосом:
- Мы со Пскова два громилы
Дим дирим дим, дим!
У обоих толсты рыла
Дим дирим дим дим!
Мы по хазовкам гуляли
Дра ла фор, дра ла ла!
И обначки очищали
И м ха!
Через несколько минут вся хевра, даже Турецкий Барабан, пела так, что в малине дрожали стены.
- Вот мы к хазовке подплыли
Дим дирим дим, дим!
И гвоздем замок открыли
Дим дирим дим, дим!
Там находим двух красоток
Дра ла фор, дра ла ла!
С ними разговор короток
И м ха!
Только Сашка Барин, пересевший от стола на диван, курил и молчал, поджимая губы.
К нему подсела было барышня в высоких ярко-красных ботинках, с черной ленточкой на лбу, но он оттолкнул ее и продолжал молча следить за Пятаком, который, разойдясь во-всю, вскочил на стол и, размахивая руками, дирижировал своим хором.
Барабан с тревогой посматривал на Барина:
- Ой, Сашка имеет зуб к Пятаку!
- Вот мы входим в ресторан
Дим дирим дим, дим!
Ванька сразу бух в карман
Дим дирим дим, дим!
Бока рыжие срубил
Дра ла фор, дра ла ла!
Портсигара два купил
И м ха!
- Эй, буфетчик старина,
Дим дирим дим, дим!
Наливай-ка, брат, вина
Дим дирим дим, дим!
Вот мы пили, вот мы ели
Дра ла фор, дра ла ла!
Через час опять сгорели
И м ха!
Пятак заливался во-всю, на шее у него трепетал кадык, он обнял двух барышень и вдруг, вложив два пальца в рот, свистнул так, что у всей хевры зазвенело в ушах, а барышни бросились от него врассыпную.
- Стой! - кричал Пятак уже хрипнущим голосом, - шабаш! Кто гуляет? Хевра гуляет! Где хозяин? Давай еще номера! Танго! Хевра, братишки! Пускай нам дают танго! Народный дом! Барышни! Угощаю! Поднимите руки, кто еще не шамал?
Он позвал трактирного мальчишку, велел ему накрыть отдельный стол для барышень и повалился на диван в изнеможении.
Минуту спустя он уже расталкивал Турецкого Барабана, который внезапно впал в задумчивое и созерцательное настроение, лил пиво в фуражку Володи Студента и старался, чтобы одна из девочек изобразила собою перекидные качели Народного дома.
Из коридорчика, соединявшего малину с трактирной залой, появились, взамен Горбуна и его товарища, два новых артиста.
Это были знаменитые Оленевские тангисты - Джек и Лилит - оба одетые в черное с нарочитой, прямо щегольской скромностью; он - в гладкой блузе с глубоким мозжухинским воротом, она - в простом кружевном платье с воланами и длинными рукавами.
- Тангуйте, - кричал Пятак, - аргентинское танго! Мандолину! На мой счет! Лопайте, барышни!
Из толпы, теснившейся в узком коридоре, вытолкнули худощавого человека с бойким хохолком на голове и мандолиной под мышкой.
Музыкант сел, ударил по струнам косточкой, и тангисты, почти не касаясь друг друга, приподняв головы и глядя друг другу в глаза, сделали несколько шагов по комнате, поворотились обратно, расстались, и Джек склонился перед своей подругой с удивительной для "Оленя" скромностью.
Барабан все еще с тревогой следил за Сашкой Барином.
- Ой, будет плохо Пятаку! Загнивает хевра.
- Будет! - кричал Пятак. - Теперь я! Теперь мой номер! Сушка! Барышни, позовите Сушку! Сейчас мы с ней исполним свое танго!
- Эй ты, смерть ходячая, - кричал он Джеку, - ты думаешь, я хуже тебя танцую! Сейчас мы, шут те дери, исполним такой танец... Сушка! Да где же она? Я же с ней пришел! Девочки!
Девочки почему-то молчали. Музыкант последний раз ударил косточкой по струнам и закончил танго.
Среди полной тишины Барин встал со своего места и медленно, ничуть не торопясь, подошел к Пятаку.
- Тю-тю, - вдруг сказал он, подмигнув одним глазом.
Пятак уставился на него с недоумением.
- Чего?
- Сушка-то тю-тю! - пояснил Барин, - другого кота нашла!
Должно быть об этом в "Олене" говорили уже давно, потому что едва эти слова были произнесены, как все закричали разом.
Барышни пересмеивались, Володя Студент засвистал, музыкант с хохолком почему-то ударил по струнам.
- Что ты сказал?! - Пятак вдруг протрезвел, сделал шаг вперед и схватил Барина за руки.
- Я сказал, что Сушка твоя тю-тю. С другим котом гуляет!
- Псира!
Пятак отступил назад, нащупывая в заднем кармане штанов револьвер. Девицы с визгом посыпались от него. Барабан вскочил, готовый вступиться в драку.
- Оставь пушку! - спокойно сказал Барин, - это все знают. Что, марушечки, я правду говорю?
- Стой, не отвечай! - бешено закричал Пятак. - Если правда... Я сам! Я сам узнаю!
Он быстро сунул револьвер в карман, повернулся и выбежал из малины. Никто его не удерживал. Он пробежал трактирную залу и, бормоча что-то про себя, спустился по лестнице.
Он ушел, и все понемногу разбрелись из малины. Ушли артисты, изображавшие Народный дом, разбежались понемногу девочки, и за круглым столом остались только Турецкий Барабан, Сашка Барин и Володя Студент.
- Сволочь ты, Сашка, - сказал Барабан, - сволочь и паскудство. Ну к чему разыграл Пятака? Ведь перед работой пьем, перед делом большого масштаба пьем, мазы.
Барин ничего не ответил.
Пили почти молча, как будто делали важное дело, которое нельзя было нарушать хохотом и пустыми разговорами.
Хевра пила и думала о том, что на-завтра нужно заряжать револьверы, что можно сгореть, но нельзя потерять голову, что нужно стараться задорого продать свою жизнь, за которую ни один человек, кроме верной марухи, не даст ломаного пятака старой императорской чеканки.
XIII.
Было еще не так поздно, часов 11 или 12 ночи, когда Пятак выбежал из "Оленя". Вокруг "Оленя" стояли извозчики, на углу пьяный, ласковый матрос объяснял милиционеру, который крепко держал его за руки, устройство военно-морских судов, вокруг них собралась толпа папиросников.
Папиросники гоготали.
Пятак выбежал из трактира без шапки и вспомнил об этом только у третьего от 7-ой линии квартала, и то потому только, что стал накрапывать дождь.
Пройдя несколько, он повернул в переулок. Он шел теперь, заложив руки в карманы штанов, посвистывая.
Баба, закутанная в изодранный зипун, с палкой в руках стояла у подворотни.
Пятак прошел мимо бабы и остановился посреди двора, подняв вверх голову.
Прямо над головой было небо, на котором плавало какое-то грязное белье, гонимое осенним ветром, под небом - крыша, под крышей слева от водосточной трубы - окно Сушки.
Пятак выругался: окно было освещено.
- Возвратилась, стерва!
Он отыскал за углом, рядом с помойной ямой, вход (где-то высоко горела угольная лампочка, которая догорала и никак не могла догореть) и поднялся по лестнице.
Финка Кайнулайнен отворила ему двери, сообщила, что у Сушки гости, и ушла, оставив Пятака в такой темноте, что, кажется, ее можно было схватить руками.
Он чиркнул спичкой. Спичка осветила коридор, который лучше было не освещать, обиделась и погасла.
Пятак зажег другую и отыскал комнату Сушки: тоненькая полоска света проходила между дверью и полом.
Он приложился ухом к замочной скважине и ничего не увидел: либо скважина была заложена бумагой, либо кто-то сидел очень близко к двери.
