Артем Драбкин - «Окопная правда» Вермахта. Война глазами противника
– Были попытки побега из лагеря?
– Было несколько. Я знаю один случай. Это был восточный пруссак, маленький, приземистый. В фуфайке и ватных штанах его было не отличить от русского. Он говорил по-польски и, вероятно, немного по-русски. Он попробовал сбежать. Его схватили и привезли обратно в лагерь. Его сдали часовым, и те его забили до смерти. Основная масса немецких солдат не говорила по-русски. Кроме того, их сразу можно было узнать по фигуре и по внешнему виду. Так что шансов на успешный побег не было. У меня есть хороший знакомый, который потом служил в Бундесвере. Он хотел бежать из штрафного лагеря, в котором были не только солдаты, но и русские уголовники. Два монгола его брали с собой. Бежать хотели в Монголию или Китай. Но он заболел, и монголы взяли с собой кого-то другого. Это был для него смертный приговор. Монголы взяли его с собой как запас продовольствия. Из штрафного лагеря он вернулся в 1956 году, одним из последних.
Дорогие родители и Лотта!
Пишу вам вот уже в четвертый раз. Новостей о себе не слишком много. Я здоров и все у меня нормально. За меня не беспокойтесь. Наверняка вы уже получили мою третью по счету открытку. Так как адрес мой изменился, прошу вас еще раз прислать ответ на все вопросы, которые я вам задавал. Мне о стольком хочется вас расспросить, что даже и не знаю с чего начать. Что именно добралось из того, что я вам высылал? Фото, одежда, книги, еще какие-нибудь и мелочи?.. Очень хорошо разбирался в моих вещах. Вы о нем хоть что-то слышали? Возможно, я уже скоро буду с вами. Тогда вот все и выяснится и упростится. Мне страшно недостает музыки, хотя мы не лишены ее совершенно. Вложите фотографию. У меня больше фотографий не осталось.
Привет вам большой от меня и вот мой новый адрес. Привет и семье… В… И всем всем знакомым.
Желаю вам от всего сердца всего самого хорошего. Ваш Зигфрид
– Работа в лагере была добровольной или принудительной?
– И да, и нет. До 1946 года офицеры были освобождены от работы. Потом появился национальный комитет «Свободная Германия» и потребовал от офицеров помогать при восстановлении Советского Союза. После этого работать стало обязательно. С другой стороны, торчать целый день в лагере и ничего не делать изматывает еще больше, чем работа.
– Кормили нормально?
– В ноябре 1944 года мы пришли в лагерь номер 1050 в Грязовеце. Там нам дали большую, около пяти литров консервную банку «Оскар Майер». Больше никаких приборов, ни ложек, ни вилок, у нас не было – нас ведь от всего «освободили». В этой банке нам дали наш первый рыбный суп. Из этой консервной банки на нас смотрело больше рыбьих глаз, чем было наших глаз, смотревших в банку. Рыба была сварена целиком, нечищеной вместе с картошкой или картофельными очистками. Два дня мы держались, не ели, потом съели. В лагере 1050 находились офицеры и около 300 солдат, работавших на кухне. Они хорошо жили. Вот раскладка продовольствия немецких пленных. Она соблюдалась в рамках того, что было в наличии. У солдат было базовое снабжение, у офицеров снабжение было другим. В Советской Армии было два типа кухонь – одна для солдат, другая для офицеров. Для нас это было непонятным. В немецкой армии была одна кухня, и все, начиная с генералов, снабжались оттуда.
Почтовые карточки военнопленного Зигфрида Эрта
– Вы писали домой в Германию из лагеря?
– Да, как передовики производства мы получили разрешение посылать письма домой полевой почтой один раз в два месяца. Получали и ответные письма.
– В лагере была русская администрация и была немецкая. Кто входил в немецкую администрацию?
– Немецкая администрация была из антифашистов.
Мои дорогие!
Благодаря открыткам от 18.09 (Лотта) + фото. 29 – без фото. Крилле мне знаком. День рождения прошел относительно сносно. Здоров. Всего хорошего. Зигфрид
– Можно ли говорить, что пленные «сталинградцы» были своеобразной элитой?
– Нет. В лагере 1050 я познакомился с группой, попавшей в плен под Сталинградом. Они меня научили собирать кости животных и вываривать, пока не появится слой жира. Они очень серьезно боролись за свое выживание. Известно, что из 90 тысяч взятых в плен под Сталинградом домой вернулось только шесть тысяч. Еще я от них узнал, что во время битвы за Сталинград обе стороны брали муку из elevator, чтобы печь хлеб, и друг другу не мешали.
– До того как вы попали на фронт, что вы знали о России?
– Ну что мы знали? Мы знали то, что учат в школе на уроках географии. Огромное государство.
– Что вас больше всего поразило в России?
– Простота людей. То, как мало можно иметь, чтобы жить в России. Как из ничего русские делают что-то, чтобы выжить. В Горьком, прекрасном старом городе, часть людей была очень хорошо одета, а часть ходила в лохмотьях. Разница была очень велика. Мы видели, что многими вещами спекулируют. Например, строительными материалами. В Горьком я работал плотником в бригаде, которая работала вне лагеря на ремонте дверей и окон в кремле. Из лагеря и в лагерь через весь город мы шли без конвоя. А куда бы мы убежали? Там у нас были какие-то русские знакомые, они с нами разговаривали, иногда что-то давали, но только когда мы были одни. Как-то раз мы должны были отнести двери из горьковского кремля в ремонт и понесли по городу, один спереди, второй сзади. Проходили через bazar: «skol’ko, skol’ko?» – «Нет, нет, дверь не продается». На ремонт кремля было поставлено в три раза больше того, чем было нужно, и все это куда-то исчезло. По дороге в лагерь люди просили нас принести им стекла со стройки в обмен на еду. Вообще люди пытались нам помочь, но у них самих ничего не было. Я должен сказать, что русские люди очень добродушны, и с ними легко найти общий язык. Причем если русский один и ты пытаешься найти с ним общий язык, то, хотя русского языка мы не знали, объяснялись на пальцах, понимание было фантастическим. Но если подходит еще один или двое русских – разговор заканчивается. Конечно, как и везде, были сторонники твердой линии, упертые.
– Какие награды вы имеете за войну?
– У меня ЕК2 и ЕК1, Железные кресты первой и второй степени, и штурмовой значок. Никакого ордена на шее.
– Имеете ли ранения?
– Я был два раза ранен. Один раз осколками мины в плечо и бедро, а второй раз в шею. Не тяжелые ранения.
– Война – это основное событие в жизни или послевоенное время имеет большее значение?
– Это очень, очень тяжелый вопрос. Война, конечно, выковала людей. Разумеется, для нас это была не Вторая мировая война, а 30-летняя война XX века. Она началась в 1914 году, а закончилась в 1945-м. То, что в 1918 году не было достигнуто, в какой-то форме должно было быть закончено в 1945-м. Речь шла не о том, что надо обязательно изгнать нацистов из Германии, речь шла только о том, чтобы сломать немецкую экономику. Потому что немецкий менталитет здесь, в Центральной Европе, англичанам не нравится и не подходит. Потому, что англичане хотят быть единственными, кто рулит в Европе. Они объединяются с французами, когда идут против Германии, или с немцами, когда идут против французов. Это альфа и омега английской политики. Этого наш «хороший» Гитлер не понял – он был англофил. Это мое личное мнение. 30-летняя война в XX веке была начата английским премьер-министром, не немцами. Что касается меня, то мы не выбираем время, в котором живем, – это надо принять. Я жил в Веймарской республике, до 1933 года. Я жил в Третьем рейхе. Я четыре года прожил в Советском Союзе. Я три года прожил в ГДР. С 1950 года я живу в ФРГ. Пять различных форм государственного устройства. Все, в различной степени, называли себя демократиями, народными демократиями или еще я не знаю как. Не спрашивайте меня, пожалуйста, где мне было лучше всего.
Мое поколение, в своей массе, с сегодняшними реалиями современной Германии себя не идентифицирует. Это больше не наш мир. Немецкие свидетели того времени посещаются и опрашиваются иностранцами. Немцы их о чем-то спрашивают, только если они представляют определенную сторону – если они были в концлагере или что-то аналогичное. В противном случае немцы от свидетелей того времени ничего слушать не хотят.
– Когда вы поняли, что Германия проигрывает войну?
– Я был уже в плену. Да, в 1944 году. Хотя мы тогда получали информацию только из газеты национального комитета «Свободная Германия». Нам читали политинформацию, и редакторами там были Пик, Гротевол и прочие люди, которые потом были в ГДР.
– Как вы восприняли капитуляцию?
