Начало эры разума - Уильям Джеймс Дюрант
Сама жизнь вскоре свергла Карла IX. Добро и зло в нем боролись до такой степени, что врожденная конституция сломалась от напряжения. Иногда он злорадствовал по поводу жестокости и крайности своего преступления, иногда обвинял себя в том, что дал согласие на резню, и крики зарезанных гугенотов звенели в его ушах, убивая сон. Он начал упрекать свою мать: «Кто, как не ты, является причиной всего этого? Кровь Господня, ты — причина всего этого!» Она жаловалась, что сын у нее сумасшедший.90 Он стал меланхоличным и мрачным, худым и бледным. Он всегда был склонен к туберкулезу; теперь, когда его сопротивляемость ослабла, он был уничтожен; к 1574 году он отхаркивал кровь. Весной кровотечения стали более сильными, и у него снова появились видения жертв. «Какое кровопролитие, какие убийства!» — взывал он к своей кормилице. «Каким злым советам я следовал! О Боже, прости меня!..Я погиб!»91 В свой предсмертный день, 30 мая 1574 года, он позвал Генриха Наваррского, которого ласково обнял. «Брат, — сказал он, — ты теряешь хорошего друга. Если бы я верил всему, что мне говорили, тебя бы уже не было в живых. Но я всегда любил тебя…Только на тебя я возлагаю заботу о своей жене и дочери. Моли Бога за меня. Прощайте». Вскоре после этого он умер. Ему не было еще и двадцати четырех лет.
I. Мнение о том, что в течение двух лет она рассматривала возможность устранения гугенотских лидеров путем убийства, умело отстаивает католический историк лорд Актон в книге «История свободы» (Лондон, 1907), с. 101–49.
II. Мы оба носим диадемы; но я свою корону Получил как король, ты же, поэт, сделал своей; Твоя лира, чарующая обилием сладостных звуков, Покоряет душу, а плоть моя империю ограничивает. Она смягчает сердца, хранит в себе прелесть. Я могу дать смерть; ты — бессмертие.
III. Католический историк Пастор, не оправдывая резню, пытается объяснить папское ликование как облегчение после страха, что триумф Колиньи положил бы конец католицизму во Франции и объединению Франции с протестантскими Англией, Голландией, Скандинавией и северной Германией в войне на истребление (к чему призывал Лютер) католицизма повсюду.87
ГЛАВА XIV. Генрих IV 1553–1610
I. ЛЮБОВЬ И БРАК
Бабушкой Генриха была Маргарита Ангулемская, Валуа и Наваррская, милая, чувствительная, благочестивая сестра любвеобильного, галантного, лихого Франциска I. Его матерью была мятежная, неуправляемая, еретичная Жанна д'Альбре. Его отец, Антуан де Бурбон, потомок Святого Людовика, был красив, храбр, дебоширен, тщеславен и склонен к колебаниям от вероисповедания к вероисповеданию. Когда Генрих появился на свет (14 декабря 1553 года) в По в Беарне, он, возможно, нес в себе все эти качества предков, кроме благочестия. Его счастливый дед, уверенный, что это будет хорошим предзнаменованием, уговорил Жанну, когда она мучилась, спеть песню Деве Марии; а в качестве крещения в Беарне он натер губы младенца чесноком и заставил его выпить вина. Герой высосал до дна восемь кормилиц.
Ему не нравилось образование. Он не любил писать, бежал от грамматики и учился писать увлекательным стилем. Своей библией героизма он считал Плутарха. Он воспитывался почти на открытом воздухе, любил бегать, скакать, бороться, ездить верхом, колотить; ел черный хлеб, сыр и лук; наслаждался летом и зимой с таким наслаждением, что пессимизм смеялся ему в лицо. Он был воспитан как гугенот, но никогда не позволял религии мешать ему жить. Призванный в девятилетнем возрасте жить при дворе и учиться его милостям и морали, он с готовностью принял католичество; вернувшись в Беарн в тринадцать лет, он вновь принял гугенотскую веру, словно подгоняя одежду под климат. С большей легкостью он переходил от одной любви к другой — Ла Петит Тиньонвиль, мадемуазель де Монтагу, Арнодин, Ла Гарс, Катрин де Люс, Анна де Камбефор. Он менял вероисповедания и любовниц, не мучаясь совестью и не меняя своей цели.
Его целью было стать королем Франции. В девятнадцать лет, после смерти отца, Генрих стал королем Наварры, но это был лишь дразнящий вкус королевской власти. Когда он отправился в Париж, чтобы жениться на Маргарите Валуа, его приняли как следующего за герцогом Анжуйским и герцогом Аленсонским в очереди на трон. Когда после женитьбы последовала резня, он сохранил и спас свою голову своевременным отступничеством.
Его невеста, «Марго», была самой очаровательной и любезной женщиной во Франции. Никто не сомневался в ее красоте; Ронсар воспевал ее; Брантом в экстазе рассказывал о ее прекрасной косметической коже, развевающихся волосах или разнообразных париках, глазах, в которых плескались юмор, гнев или злость, фигуре, стройной, как у куртизанки, и статной, как у королевы, ее живых ногах, ведущих танцы при дворе, ее заразительной бодрости в век раздоров и мрака; Все эти магниты притягивали к ее логову дюжину любовников, а сплетники приписывали ей тактичные, даже кровосмесительные капитуляции.1 Генрих вряд ли мог жаловаться, у него самого был блуждающий глаз; но когда Марго, вышедшая за него замуж против своей воли, возобновила свои колебания после краткого повиновения моногамии, он начал задумываться, кто будет отцом его детей. Он завел любовницу; заболел; Марго щедро выхаживала его, хотя и приписывала его расстройство «излишествам с женщинами». Но вскоре взаимная подозрительность настолько отдалила их друг от друга, что она написала: «Nous ne couchions plus, ni ne parlions plus ensemble» (Мы больше не спим и не разговариваем друг с другом).2
В течение трех лет он не по своей воле оставался при дворе. Однажды ночью (1575), во время охоты, он выехал галопом за пределы страны; затем он
