Стамбул. Сказка о трех городах - Беттани Хьюз
Там, где когда-то собиралась пылкая толпа англичан, чтобы полюбоваться на минареты, окружавшие их со всех сторон, на арсеналы и хаммамы Костантинийи, каждый из которых был кропотливо расписан, сейчас – произведения религиозного искусства. Они невольно приводят на ум человеческие истории, порожденные этим древним городом. На мозаиках и фресках, созданных в 1960 г. Жаном Кокто, изображена ярость римских солдат, обрушившихся на первых христиан Малой Азии, а над алтарем – гобелен, где смахивающая на Золушку София – в белом платье и под покрывалом – очень напоминает ближневосточную богиню природы и знания, современную Кибелу.
По мере того, как изменялось мировое политическое устройство, запретные плоды Стамбула становились для жителей Лондона, Парижа и Берлина XIX в. все более соблазнительными – и все более достижимыми.
Демографический состав стамбульских улиц менялся. В город тянулось все больше путешественников с Запада. Они приезжали за атмосферой Востока и чувствовали витающий в воздухе дух перемен. В 1807 г. янычары возвели на престол султана-марионетку, а в 1808 г. осадили дворец Топкапы. Мятежников, открывших огонь и опустошивших дома на первом и третьем холмах, в свою очередь, обстреляли с боевых кораблей. В город поехали идеалисты, например Томас Хоуп и лорд Байрон.
В Константинополе из-под кисти Хоупа, философа, писателя и собирателя предметов искусства, вышло более 350 изящнейших картин, изображающих не только мечети с дворцами, но и кофейни с уличными ребятишками. Для многих путешественников с Запада первым впечатлением от Стамбула было смешение с многолюдной уличной толпой всех цветов кожи (поэтому-то при виде темнокожих османских правителей во время Крымской войны и первого в мире чернокожего пилота в 1916 г., Ахмеда Али Эфенди, в дневниках западных путешественников появилось столько пылких комментариев, тогда как в османских источниках этот факт не упоминается). Любимый портрет Хоупа демонстрирует художника в турецком наряде и расшитом арабскими строками жилете в священном районе Эюп.
Константинополь был главной целью гран-тура лорда Байрона в 1809–1811 гг., хотя сначала он заехал в Португалию. Чтобы убить время, путешествующий поэт решил повторить путь греческого героя Леандра, который через Геллеспонт отправился из Европы в Азию «за славой». Приплыв в город, первую ночь Байрон безмятежно провел на борту, зачарованный обманчивым спокойствием Константинополя. На следующий день, пытаясь через телескоп подглядеть за наложницами в гареме султана, поэт вместо этого увидел, как у стен сераля собаки глодают чей-то труп. Следующим неприятным сюрпризом для него стали отрубленные головы государственных преступников в специальных нишах за воротами{844}.
Хоть Байрон и тешил себя мыслью «стать мусульманином», сердце его принадлежало Греции, а сам он был полностью на стороне тех горцев-разбойников, которых он встречал на дорогах и многие из которых разбогатели на султановой торговле правами на взимание налогов в отдельных землях. Во многих странах Балканского региона (например, в Сербии) 28 июня до сих пор отмечают национальный праздник. В древности в этот день разбойники уходили в леса, чтобы спланировать нападение на своих османских властителей.
Однако Байрона восхищали стены Константинополя, его «увитые плющом зубчатые укрепления». Он наслаждался водными прогулками по Босфору мимо щегольски расписанных yalis. А для развлечения он заново переводил «Медею» Еврипида, сидя на тех самых скалах, куда эта злодейка якобы загнала своего незадачливого любовника Ясона. Поэт тонко чувствовал совершенную красоту константинопольских гаваней, особенно когда по ночам в них блистали огнями корабли. В письме своему издателю, Джону Мюррею, Байрон писал, что в Константинополе открывается самый лучший вид на море во всем свете. Именно в Константинополе (поэт иногда называл его Византием) Байрон неоднократно озвучивал свое желание стать гражданином мира.
Но, пробыв в городе всего два месяца и один день, Байрон предпочел не распространяться о «Городе вселенской мечты», решив, что с этим уже прекрасно справились Гиббон и леди Мэри Уортли-Монтегю{845}. И вот блестящее отступление в «Дон Жуане»:
Софии купол, гордые снега Олимпа, и военные фрегаты, И рощи кипарисов, и луга – Я эти страны пел уже когда-то: Они уже пленяли, не таю, Пленительную Мэри Монтегю{846},{847}.После этого путешествия в «Паломничестве Чайльд Гарольда» появились семь строф о городской сутолоке: тут и «карнавальный чад», и «то рука, то пламенное око». В самом Стамбуле Байрон на самом деле увидел немногое – как и другие иностранцы. Его путешествие, во время которого он лишь с официального позволения султана посетил мечети (в том числе и Айя-Софию), не побывал в гареме, ужаснулся от вида невольничьего рынка и был удостоен единственной аудиенции султана, породило лишь пару-тройку слащавых восточных фантазий. Однако, как ни парадоксально, именно Байрон отчасти в ответе за то, какое впечатление у многих миллионов людей сложилось и тогда, и теперь.
По стечению обстоятельств тогда-то и была изобретена гравюра на металле, а значит, впечатления поэта от города можно было воссоздать и напечатать. И вот османский Стамбул вошел в гостиные по всему миру, когда издатели – и официальные, и подпольные – начали печатать тома байроновских сочинений с заманчивыми иллюстрациями. «Восточные» произведения Байрона завоевали феноменальный успех: «Корсар» в первый же день публикации разошелся в 10 000 экземплярах. А создав вдобавок такие соблазнительные образы, как «ангел гарема» или «юноша с невольничьего рынка», Байрон невольно стал иллюстратором Стамбула для широких масс{848}. Теперь, когда двор и армия султана, похоже, утратили свою хватку, Стамбул мог стать экзотическим гостем солидных салонов.
Но османам не сиделось в Костантинийе. Подпольная организация греков – «Филикий Этерѝя», «Общество друзей» – затевала смуту. Штаб этого тайного общества (основанного в 1814 г. в Одессе), вдохновленный масонами и итальянским революционным движением карбонариев, потихоньку переехал в османскую столицу. Среди выдающихся членов общества были греки-фанариоты, представители тех самых знатных семей, которые с XVI в. приобрели в Костантинийе огромное влияние в качестве драгоманов.
«Филики Этерия» призывала греков к восстанию против османских правителей. В середине
