Виктор Безотосный - Все сражения русской армии 1804‑1814. Россия против Наполеона
С точки зрения геополитики это приращение на первый взгляд давало значительные плюсы – территория Царства Польского вклинивалась между Австрией и Пруссией, а такое фланговое положение позволяло русской дипломатии оказывать давление и на австрийцев, и на пруссаков вплоть до 1870‑х г. Да и в случае войны Польша удлиняла систему обороны, противнику пришлось бы преодолеть ее территорию, прежде чем добраться до русских земель. А для продвижения на Запад русских войск эта территория также представляла значительный интерес и стратегический смысл. Но у каждой медали есть и оборотная сторона. Первоначально присоединив часть Польши для того, чтобы она не досталась другим государствам, а также полагая, что этот Польский аппендикс в будущем станет гарантией безопасности России в Европе, Александр I не просчитал упорного стремления поляков к свободе, надеясь умилостивить их либеральной даже по европейским меркам конституцией и автономными учреждениями. Можно вполне согласиться с В.М. Боковой, полагающей, что Польша тогда «превращалась в арену конституционного эксперимента», и, хотя ее конституция являлась тогда одной из самых радикально‑либеральных в Европе, «ее наличие создавало в Российской империи беспрецедентную политическую ситуацию. Являясь абсолютным монархом большей части своих владений, где никакой конституции не существовало, император Александр одновременно был и конституционным монархом на одной отдельно взятой территории – ситуация двусмысленная, очевидно недолговечная и обреченная на неизбежный пересмотр» (637) . У российских же подданных это вызвало лишь негодование – полякам дали те права и свободы, в которых им было отказано.
Но органического слияния польских земель с Россией не произошло. Да и не могло произойти при такой разности двух культур – для примера укажем, что польский литературный язык сложился еще в ХVI в., а в России только возник. Польское общество имело уже исторически сложившуюся собственную великодержавную психологию и менталитет, было ориентировано на Запад – считало себя составной частью Европы и католического сообщества, а вовсе не славянского мира. Слишком сильны оказались и традиции многовекового русско‑польского антагонизма (638) . Желание поляков восстановить свою независимость, а также и революционность шляхты стали с тех пор головной болью для российских властных структур. Империя в этом «споре славян между собою» была вынуждена предпринимать огромные усилия, искать компромиссы, пробовать самые разные способы, – от прощения прошлых грехов и заигрывания с дворянством до конфискации имущества и массовых виселиц, – и тратить огромные средства, чтобы держать польские земли в повиновении. При Николае I после восстания 1831 г. там находилась Действующая армия (она называлась так в мирное время), огромный по численности воинский контингент, в состав которого входили тогда самые боеспособные силы Российской империи. Она предназначалась как для противодействия общеевропейской революции, так и возможного активного участия в европейской войне. В ее состав входило четыре из шести существовавших тогда пехотных корпусов, а бессменным главнокомандующим оставался ветеран Наполеоновских войн генерал‑фельдмаршал И.Ф. Паскевич (639) . Причем в Крымскую войну эта армия так и не смогла полноценно принять участие в боевых действиях, поскольку правительство не решилось оголить границу перед западными странами, в немалой степени опасаясь и восстания поляков.
Вспомнив последующий ход исторических событий, становится очевидно, что присоединение даже части территории (можно сказать, исторического ядра) мощного в прошлом государства с устойчивыми политическими, религиозными и культурными традициями было стратегической ошибкой. Это отравляло внутреннюю жизнь всего государства, повлекло за собой непомерную и бесполезную трату сил и средств, не давало возможности сосредоточиваться на более насущных проблемах империи, а жесткое подавление двух польских восстаний в ХIХ столетии способствовало созданию негативного образа России в общественном мнении европейцев, считавших борьбу поляков справедливым делом.
Да и поляки‑эмигранты являлись постоянным источником антирусских настроений. Европа же получила в свои руки важный козырь и всегда имела возможность использовать польский национальный вопрос как разменную карту в противостоянии с Россией. Таким образом, вместо возможности контролировать и влиять на континентальные державы, империя, напротив, получала мощное средство общественного давления на свою собственную политику со стороны европейских государств. Причем в противовес этому в российской элите, в обществе и даже среди интеллигенции всегда преобладали антипольские настроения, а со временем они еще более усиливались. Только немногие интеллектуалы понимали пагубность ситуации в польских делах и предлагали «бросить» и предоставить Польшу собственной судьбе. Как, например, высказывался князь П.А. Вяземский. «Мало того, что излечить болезнь, – полагал он в разгар польского возмущения в 1831 г., – должно искоренить порок. Какая выгода России быть внутренней стражей Польши? Гораздо легче при случае иметь ее явным врагом. ...Не говорю уже о постыдной роли, которую мы играем в Европе. Наши действия в Польше откинут нас на 50 лет от просвещения Европейского. Что мы усмирили Польшу, что нет – все равно: тяжба наша проиграна» (640) . Но такое четкое осознание ошибочности являлось скорее исключением, а власти и общественное мнение России посчитали бы подобное решение потерей национальной чести и гордости, поэтому всеми силами старались «держать» при себе неблагодарных поляков. Именно поэтому В.О. Ключевский в 1905 г. записал в своем дневнике: «Мы присоединили Польшу, но не поляков, приобрели страну, но потеряли народ» (641) . В целом же для Российской империи отрицательные минусы явно перевесили реальные плюсы присоединения 1815 г., негативные отзвуки которого доносятся и до наших дней.
Глава 11 Цена и последствия победы для России
Материальные и людские потери
Страну, безусловно, возвышает одержанная победа, а воспитывает и закаляет – изнурительный путь к ней. Всегда интересно и проанализировать последствия важных исторических событий, и проследить их влияние на последующий ход истории. С этой точки зрения важно в первую очередь определить материальные издержки государства и людские потери, понесенные в войнах. Какова цена победы? Что принесла она стране?
Чтобы чрезмерно не обрушивать на читателей сухие цифры, ограничимся данными на 1812–1814 гг., хотя сразу оговоримся, видимо, и они не являются вполне точными. Слишком немногие историки отваживались на основе косвенных исчислений путем различных приблизительных оценок выдать какие‑либо обобщающие показатели и количественно измерить «цену победы». Данные «плавают» у различных авторов. На это существуют объективные причины и трудности. Статистические подсчеты тогда почти не производились, поскольку эта наука (статистика) в России (да и в других странах тоже) в тот период находилась в почти зачаточном состоянии. Кроме того, военные действия не благоприятствовали ведению точного учета и статистики.
Тем не менее на 1811 г. можно примерно установить, что в России насчитывалось приблизительно 41–45 млн населения, в французской империи – 42 млн человек. В Российской империи некий набор цифр давали лишь периодически проводимые ревизии, носившие фискальный характер, поэтому относительно точные данные имелись лишь по податным сословиям и исчислялись они по количеству мужских душ (642) . Но по сути иностранное нашествие в 1812 г. являлось борьбой России с общеевропейской коалицией стран. Наполеоновская Великая армия по размерам и материальным издержкам превосходила все, что видела и знала Европа ранее – от 610 до 680 тыс. человек (по разным подсчетам). Поневоле Россия вынуждена была противопоставить этому иностранному вторжению максимум своих сил. Но опять же авторы в данном вопросе расходятся в цифрах. Называют совершенно разные данные русских сухопутных сил перед войной и во время войны: от 480 тыс. регулярных войск до 876 тыс. человек (или миллион с ополчением). В общем, цифры постоянно менялись, не становясь от этого точнее. Сплошное многообразие цифр и разброс мнений историков по данному вопросу. Не легче дело обстоит и с выкладками собранных сил ополчения. Укажем, что, по последним подсчетам, численность временных формирований всех трех округов ополчения в период войны составляла от 211,2 до 237,5 тыс. человек (не считая Украины, Дона и народов Поволжья) (643) .
В своих воспоминаниях русский капитан И.Ф. Соловьев, перечисляя офицеров‑однополчан Ревельского пехотного полка, погибших и раненных в Лейпцигском сражении, написал следующие строки: «Ах, война, война, какое ты ужасное чудовище, – славы» (644) . Но еще более сложный вопрос – потери, которые понесла российская армия в тех войнах. Так, сам Александр I в письме к австрийскому императору летом 1813 г., упоминая об огромных лишениях, понесенных Россией в 1812 г., писал без всякой конкретизации: «Провидение пожелало, чтобы 300 тыс. человек пали жертвой во искупление беспримерного нашествия» (645) . Да и российский император эту цифру, по‑видимому, назвал приблизительно, на глазок. Военное министерство, насколько нам известно, никогда не подсчитывало потери в период Наполеоновских войн, а собирало в лучшем случае лишь данные о недокомплекте войск. Да и подавляющая часть авторов, не имея возможности найти достоверные источники, часто даже по отдельным сражениям, вообще предпочитала не писать об обобщающих потерях.
