Франсуа Блюш - Людовик XIV
Третья группа, самая многочисленная, удовлетворилась бы воскресным семейным богослужением, заменяющим храмовое. То, что считается невозможным для римских католиков, неудобным для лютеран, строго придерживающихся своих обрядов, отличнейшим образом может быть приспособлено к кальвинистской догматике. В каждом гугенотском жилище была возможность устроить домашнее богослужение с Библией под председательством главы семьи или более ученого проповедника. При этих условиях свобода была гарантирована. Французским протестантам достаточно было, чтобы сохранить свою родину, имущество, профессию, жизненный уровень, принять практику богослужения, близкую к богослужению меннонитов. В 1986 году многие правоверные протестанты выбрали этот путь. Так могло быть и в 1686 году.
Но кто дал бы королю подобный совет? Кольбер? И какой бы министр, даже весьма авторитетный, смог бы настоять на своем? Никогда никакой Сегье или Летелье, никакой Боссюэ, или Бурдалу, или Лашез, или Арле не подтолкнул бы короля пойти по этому пути. В XVII веке католическое духовенство усмотрело бы в терпимости к отправлению культа в домашних условиях только пренебрежительное отношение к привилегиям католиков, презрение к мессам, постоянное подстрекательство к признанию свободы совести, «святотатственное отношение» к Тайной вечере. Римское духовенство предпочло бы присутствие во Франции своих конкурентов — протестантов, возможности лицезреть протестантское богослужение без них. Политики были с ними заодно. До 1685 года в соборах, еще не разрушенных, еще открытых, было легко расставить своих информаторов, чтобы узнавать досконально содержание проповедей. Если каждое жилище протестанта превратилось бы в домовую церковь, кто доносил бы королю о политических намеках в проповедях? Словом, религиозная терпимость могла бы привести к постоянным заговорам, способствовала бы созданию разветвленной сети информации и пропаганды, полезной для Вильгельма Оранского и его протестантских союзников, наносящей ущерб католической Франции.
Одной из причин принятой политики, политики принуждения, является, без сомнения, невозможность воспользоваться этим либеральным курсом в отношении протестантов. Чтобы понять (здесь не идет речь о том, чтобы оправдать) то, что было выбрано и чему следовали, надо было бы жить не на спутнике Сириуса[87], а на некоторое время отойти от XX века и углубиться в XVII век.
Если бы Людовик XIV предоставил гугенотам право эмигрировать и отправлять культ у себя дома, — это расположило бы к нему историков, но он вызвал бы во всем королевстве, особенно в завоеванных провинциях, оппозицию, а то и бунт девятнадцати миллионов католиков. Епископы, монахи, священники и правоверные католики приняли бы в штыки этот смешанный режим вероисповеданий. Трудно сказать, довольны ли были бы им протестанты. Эмиграция уменьшилась бы, и, следовательно, уменьшилась бы грозная сила протестантской экспатриации. Но разве можно было бы разрушить сеть преступных связей за границей, добиться от гугенотов, живущих в стране, большей лояльности?
Один лишь Людовик XIII мог бы в свое время отменить положения Нантского эдикта и избежал бы ужасов, которые повлекли за собой положения эдикта Фонтенбло. Можно сказать, что он оставил своему сыну в наследство ядоносный дар. Ибо в 1629 году, после подрывной войны юга, все посчитали бы закономерным, — и это единственный случай, когда можно сказать: справедливым, — уничтожение привилегий (временных, предоставленных по воле случая, совсем недавних) 1598 года. Но кардинал Ришелье считал нужным не раздражать протестантских князей Империи. Среди ответственных за отмену Нантского эдикта надо еще назвать Людовика XIII и его министра.
Итоги отмены Нантского эдикта
Современники Короля-Солнце слишком восхваляли деяния нового Константина, нового Феодосия. Но историографы — начиная с Сен-Симона, Жюля Мишле и кончая Лависсом — очернили эдикт Фонтенбло до такой степени, что нам совершенно непонятно, как он мог, например, вызвать одобрение наших отцов. На самом деле, как это часто бывает, истина находится где-то посредине. Если отмена Нантского эдикта занимает самое большое место в пассиве царствования Людовика XIV, ее последствия не были в равной степени отрицательными. Эдикт Фонтенбло, возможно, дал Франции столько же преимуществ, сколько принес вреда.
Можно насчитать шесть примеров таких неприятных последствий: 1. «Новые католики» — так как нет больше протестантов, по крайней мере, среди гражданского населения и в самой глубинной Франции — являются в большинстве своем не по-настоящему обращенными. Лишенные своих естественных вожаков из-за того, что высокородные гугеноты приняли католичество, лишенные своих духовных руководителей из-за того, что были высланы пасторы, рядовые протестанты были обезглавлены и показали, что они еще больше привязаны к своим догмам и предрассудкам, еще строже соблюдают свои нравы и еще больше чтят свою самобытность, чем король и его советники могли бы представить себе это. 2. Пасхальные католические причастия, отныне обязательные для всех, часто будут для этих новообращенных вынужденными и святотатственными причастиями. Даже без своих пасторов французские протестанты могут перечитывать то, что написал святой апостол Павел: «Тот, кто вкусит хлеба и испьет чашу Господа недостойно, будет виновен по отношению к телу и крови Господа». Они могут также сопоставить эту угрозу и четкое предостережение Иисуса Христа: «Всякий грех и всякое богохульство будут прощены людям, но богохульство против Духа Святого прощено не будет». 3. Больше, чем прежде, — это им вменялось в вину во время всей Голландской войны, — все протестанты королевства (которые видели во французском поражении надежду на то, что будет подписан договор, принуждающий короля вернуться к Нантскому эдикту) будут походить на партию иностранной агентуры. 4. Восстание камизаров, которых не рискнули всех скопом осудить и не дошли до того, чтобы воспевать их деяния, добавится к внутренним трудностям Франции и к тяготам войны, ведущейся за пределами королевства. 5. В связи с эмиграцией 200 000 протестантов наша страна начинает «поедать» свой демографический капитал, теряя при этом экономическую, социальную, интеллектуальную элиту. 6. Наши враги — Пруссия-Бранденбург, Соединенные Провинции, Великобритания — выигрывают от этого, а мы от этого проигрываем. Экспатриация (название, данное протестантам, которые бежали из Франции после отмены Нантского эдикта. — Примеч. перев) офранцуживает Европу, но укрепляет страны, где были приняты протестанты, и усиливает их врожденную враждебность по отношению к Франции.
Существует — об этом часто забывают, — по крайней мере, равное количество благоприятных последствий для королевства. 1. Отменяя Нантский эдикт, король возвращается к традиционным правилам нашего государственного права. 2. Он прекращает, в частности, нарушать клятву, данную им при помазании (haereticos exterminate — уничтожить еретиков). У Генриха IV не было времени улучшить законодательство; Людовик XIII сделал лишь наполовину эту работу. 3. Религиозное единство, мечта короля в течение всего периода правления и навязчивая идея духовенства, достигнуто, даже если последующие события выявят, что это единство в большей степени абстрактно, чем реально. 4. Национальное единство исключительным образом укреплено. Антипротестантская политика Людовика XIV тесно сплачивает вокруг короля и государства в течение 30 лет среднее и низшее духовенство, буржуазию и мелкий люд. Этот консенсус особенно проявится в 1709 году, когда монарх объявит всеобщую мобилизацию против агрессора. От Мальплаке (1709) до Денена (1712) такое сильное пробуждение сознания военных и штатских людей объяснимо лишь духом этого нового единения. Это уже не альянс трона и алтаря, а новый союз трона, алтаря и народа. 5. Эдикт Фонтенбло завершил покорение сердец, обеспечил настоящую многолетнюю лояльность в завоеванных провинциях. В самых католических из них — Фландрии, Франш-Конте — агенты Испании раньше могли противопоставлять бескомпромиссную верность католического короля, уважающего Контрреформу, компромиссам наихристианнейшего короля, гарантирующего гражданскую терпимость и религиозный плюрализм. Отныне этот контраст исчезает: ревностный католик — житель Лилля и набожный житель Безансона не испытывает угрызений совести из-за того, что сотрудничают с «восстановителем алтарей». 6. С самого начала борьбы за испанское наследство Франция в лице Людовика XIV и его кандидата на католический трон Филиппа, герцога Анжуйского, располагает моральными факторами, которые позволят ей завоевать мадридский трон (здесь не потерять — это завоевать) и одержать верх в испанской войне. При режиме Нантского эдикта Филипп V встретил бы те же препятствия, с которыми столкнулся Наполеон в 1808 году. Филипп, герцог Анжуйский, кстати, может быть, и не был бы назначен Карлом II своим наследником.
