Леонид Васильев - История Востока. Том 2
Весь этот путь проделала наша экономика, причем последние его этапы характеризовались лихорадочным стремлением отдать все средства страны на военную индустрию, что окончательно изуродовало баланс народного хозяйства. Только гигантские доходы от нефтедолларов удерживали страну от окончательного краха в 70 – 80-х годах. Но и нефтедоллары кончались, что сыграло существенную роль в наступлении эпохи кризиса первой в истории страны марксистского социализма. Крушение марксистского социализма в СССР было шоком для всего мира, ибо резко изменило баланс сил, превратило привычную в XX в. биполярную его структуру в нечто иное – то ли монополюсную, то ли многополюсную, что в условиях огромного количества накопленного в развалившемся СССР оружия массового уничтожения оказалось весьма небезопасным для всего мира. Но проблемы развалившегося СССР – иная тема. Для уяснения же проблем современного Востока важно обратить внимание на то, как воплотившаяся в СССР марксистско-социалистическая модель эволюции проявила себя в тех странах, которые, будучи завороженными ею, решились повторить у себя этот губительный для любого социума, в том числе и для привыкшего к командно-административной структуре, рискованный, хотя и для многих притягательный социальный эксперимент.
Марксистско-социалистический режим на Востоке
Официальная марксистская историография – ив этом с ней вполне можно согласиться – подлинно марксистско-социалистическими считала лишь несколько неевропейских стран: Китай, Северную Корею, Вьетнам, Кубу. Особый статус у Монголии. Иногда с оговорками в это число включались такие страны, как Лаос, Камбоджа, с еще большими оговорками – Ангола, Эфиопия, Никарагуа. Остальные страны с марксистско-социалистическими режимами обычно относились к разряду стран «социалистической ориентации» – категория весьма расплывчатая, о чем речь впереди. Обратим прежде всего внимание на три основные из названных стран, о которых специально уже шла речь и которые могут считаться олицетворением марксистско-социалистического режима в странах современного Востока. В чем их путь схож с советским и в чем от него отличен?
Прежде всего сформулируем специфику российского пути. Россия была первой, причем эксперимент здесь затянулся почти на три четверти века, т.е. захватил срок жизни нескольких поколений. Синдром враждебного окружения и агрессивность режима вызвали к жизни в нашей стране уродливую экономику, работающую почти исключительно на войну. Мир не знает ничего подобного советскому ВПК: своими щупальцами он опутал всю страну, забрав себе все самое ценное в ней. Последние десятилетия при столь уродливой экономике страна выживала только за счет нефтедолларов, пока не иссякли и они. Наконец, в мире нет ничего похожего на наше сельское хозяйство с его крепостнической системой колхозов, которая довела русскую деревню до разорения и обезлюдения, а всю богатую природу России – да и не только собственно России – до трагического разрушения, экологической катастрофы. Существенно заметить, что все приведенные черты, признаки и особенности нашего пути следует воспринимать не по отдельности, но именно в комплексе. Подобного не было более ни у одной из стран Востока, избравших наш путь.
Во всех них эксперимент был сравнительно недолог, в пределах тридцати-сорока лет, если считать до начала радикальных реформ (разве что в КНДР он затянулся несколько дольше). Ни у одной из них не было синдрома враждебного окружения, при всем том, что страны, о которых идет речь, вели реальные войны и, если иметь в виду Китай и Корею, до сих пор активно противостоят своим более удачливым некоммунистическим южным частям. При всех непропорционально больших затратах на войну и милитаризацию общества ни у одной из них нет ВПК, хоть отдаленно сравнимого с нашим, даже с учетом масштабов страны. Но самое главное – во всех них сохранилось крестьянское население. Над ним измывались, его мучили экспериментами, но оно все же выжило. И стоило в Китае или во Вьетнаме начать рыночные реформы, как крестьяне первыми поняли, что от них требуется, и энергично взялись за производство и рыночный обмен, что и позволило реформам быстро набрать силу и дать результаты.
Все перечисленное, что отличает марксистско-социалистические режимы в странах Востока от советского, говорит об одном: им легче было реформировать марксистские режимы и, выйдя из тупика, вернуться к исходному стартовому рубежу. Однако на этом разница кончается. Остальное – в общности судеб. Как и СССР, все перечисленные страны (в том числе Куба, с оговорками Ангола и Эфиопия, Лаос и Камбоджа) испытали на себе, что такое структура без частной собственности и свободного рынка, которые замещаются жестким тоталитарным режимом с гипертрофированной экономической и редистрибутивной функцией, с жесткой социальной дисциплиной и суровыми репрессиями за малейшее отклонение от строго сформулированной нормы. Как и в СССР, в них после первых связанных с верой и энтузиазмом успехов в строительстве новой жизни – к тому же при помощи СССР – возникло естественное разочарование в достигнутых результатах и резко упали производительность труда, результативность экономического развития. Всюду развилась бюрократическая администрация, в большей или меньшей степени теневая экономика, основанная на черном рынке и коррупции власти. Люди постепенно переставали хорошо работать и производить качественные изделия. В Китае, например, вскоре после реформ 1978 г. в печати стали раздаваться жалобы на то, что за годы экспериментов люди разучились хорошо трудиться и что молодому поколению следует учиться качественному труду заново.
Словом, все пороки, имманентные системе, которая стоит на тотальном огосударствлении экономики и самого человека, проявили себя в полной мере в каждой из стран Востока, где был установлен марксистско-социалистический режим. Разумеется, у каждой из стран были своя судьба, свои особенности. Но все они, включая Кубу и КНДР, которые пока еще из последних сил пытаются стоять на своем, прошли один и тот же сходный с советским путь. Во всех них первоначальные энтузиазм и вера, сопровождавшиеся репрессиями и животным страхом, некоторое время давали определенный эффект. Затем наступил период сомнений, неуверенности, потери энтузиазма и, как результат, экономических трудностей, перераставших в тяжелый кризис. Попытки половинчатых реформ, как правило, лишь усугубляли положение, как и новые рискованные эксперименты типа маоцзэдуновских в Китае. По-прежнему подавлялись частная собственность и черный рынок, причем в отдельных случаях, как на Кубе и КНДР, весьма решительно. Словом, при всех существенных различиях в конкретике каждый марксистско-социалистический режим за несколько десятилетий своего существования испытал на себе одни и те же внутренние пороки утопической доктрины, которую он пытался воплотить в реальность. Каждый прошел свой крестный путь и оказался в итоге в состоянии мучительной стагнации, если не явного гниения.
Преимущества по сравнению с СССР, о которых говорилось выше, позволили марксястско-социалистическим режимам Востока, хотя и не всем, найти выход из тупика в радикальных реформах, коренным образом менявших внутреннюю структуру и де-факто кончавших с марксистской утопией. Такого рода реформы в Китае начались после смерти Мао, в 1978 г.; во Вьетнаме – позже, в 80-х. Сегодня они проводятся также и во многих других странах, жестко или не очень жестко следовавших по пути марксистского эксперимента. Реформы всюду идут достаточно успешно, причем их успеху содействует прежде всего то обстоятельство, что уставшие от экспериментов люди еще не забыли старую, до социалистических экспериментов жизнь, пусть даже в условиях по-восточному контролируемого рынка. Этот-то рынок и восстанавливается в странах, о которых идет речь, в первую очередь.
Иными словами, все марксистские режимы сделали из тупика, в котором они оказались, шаг назад. Этот шаг и позволил им обрести твердую почву под ногами и начать движение вперед, но теперь уже по принципиально иному, капиталистическому пути. Разумеется, вслух об этом предпочитают не говорить: публичный отказ от доктрины означал бы вынужденный уход руководства от власти с угрозой для судеб многих тысяч, а то и миллионов ретивых администраторов и тем более идеологов, ревностно эту доктрину реализовывавших. Однако сам факт, что лидеры обанкротившегося режима сохраняют свою власть и даже продолжают рассуждать о марксистском социализме, означает, что радикальные реформы в соответствующих странах идут сравнительно легко и безболезненно – в отличие от того, что было в СССР.
Обобщая ситуацию, можно заключить, что марксистскосоциалистические режимы на Востоке в силу ряда причин не сыграли здесь той роковой роли, что аналогичный режим сыграл в России. Неизвестно, как будет обстоять дело с теми странами, которые не пошли по пути спасительных реформ. Затяжка с этим явно будет содействовать более болезненному для страны выходу из тупика. Но относительно КНДР можно прогнозировать, что скорее всего ее ждет судьба ГДР, – и это несколько обнадеживает, ибо в любом случае спасает положение. Одно несомненно: даже не принесший необратимого ущерба страшный социальный эксперимент губителен для каждой втянутой в него страны. Годы, ушедшие на него, – это потерянные годы, не говоря уже об уничтоженных людях, искореженных судьбах, изуродованных социопсихологических стереотипах. Конечно, можно козырять некоторыми индустриальными достижениями. Но согласимся, что на убедительном фоне аналогичных и много более существенных достижений южных частей тех же стран, о которых идет речь (прежде всего имеются в виду Тайвань и Южная Корея), эти козыри оказываются безнадежно битыми. Банкротство марксистских режимов очевидно.
