Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914
В истории человечества наступил 1910 год. Перемещение политического влияния к новому классу, замеченное Бальфуром на британских всеобщих выборах в 1906 году, еще не стало свершившимся фактом. Для реального столкновения, как это продемонстрировала и забастовка французских железнодорожников, рабочий класс не обладал достаточной силой. Международное солидарное действие по-прежнему оставалось иллюзорным. Хотя социалисты продолжали и говорить о нем, и верить в его возможность, делали они это больше в порядке теоретических дискуссий, а не практических проектов. Правда, в этот период все же была предпринята одна попытка организованного международного действия рабочего класса. В то же самое время, когда социалисты в Копенгагене обсуждали возможности всеобщей забастовки на военных производствах, там же проходила и сессия Международной федерации транспортных рабочих (МФТР), по своей природе самого что ни на есть интернационального профсоюзного объединения и крайне необходимого для солидарных акций. Однажды во время Англо-бурской войны 80 голландские члены федерации, симпатизировавшие бурам, потребовали объявить бойкот британским судам, однако лидеры МФТР отклонили их требования на том основании, что на данном этапе нереально привлечь рабочих к участию в международной акции по политическим мотивам. Иное дело – ставить перед ними чисто профсоюзные цели и задачи. И вожаки МФТР наметили уже в следующем году провести международную забастовку против судовладельцев.
Главными зачинщиками были британские делегаты Бен Тиллет и Хавелок Уилсон, а основным оппонентом – германский делегат Пауль Мюллер, занявший такую же обструкционистскую позицию, какую отстаивали его соотечественники на конгрессе социалистов. Забастовка моряков в настоящий момент, доказывал Мюллер, была бы «настоящим безумием» и «катастрофой». В схватке выиграют хозяева, профсоюзные лидеры потеряют авторитет, моряки останутся без работы и рано или поздно на коленях будут молить о пощаде. Поскольку забастовка на линиях морского судоходства, как и против военных отраслей, может создать преимущества для стран, профсоюзы которых в ней не участвуют, и поскольку немцы и британцы соперничают на море, то и особое значение следовало бы придавать принципу международной солидарности. Аргументацией герра Мюллера пренебрегли, и конгресс проголосовал за объявление забастовки моряков в знак протеста против «бездушного, негуманного» отказа судовладельцев всех стран обсуждать претензии профсоюзов за столом переговоров. По всеобщему согласию забастовка «должна быть и будет международной».
На последующих собраниях комитета моряков в Антверпене в ноябре и затем в марте британцы заявили о своем твердом намерении провести забастовку в 1911 году 81, а бельгийцы, голландцы, норвежцы и датчане обещали их поддержать. Немцы, утверждая, что у них нет причин для забастовки, отказались принимать участие. Дату назначили на 14 июня. К этому времени из пула вышли датчане и норвежцы: первые объясняли отступление тем, что им удалось достичь благоприятного пятилетнего соглашения; вторые сослались на то, что их требования отклонили и они не в состоянии переломить ситуацию. Коронационным летом все же состоялась знаменитая британская транспортная забастовка, и одновременно с ней проходили стачки в Бельгии и Голландии. Федерация организовала забастовки солидарности в других портах континента, что помешало набору штрейкбрехеров и помогло британским морякам. Однако первоначальная цель организации международной солидарной акции не была достигнута.
Социализм в то же время твердо верил в возможность «восстания» рабочего класса в случае войны. В этом проявлялась сентиментальность эпохи. Публику олицетворяли не доктора, писатели и социальные психологи, уже начинавшие воспринимать человека без иллюзий. Эти персонажи становились авангардистами и «пророками уныния» вроде Ведекинда. А широкая публика предпочитала видеть все в розовом свете, любоваться совершенными обнаженными фигурами Бугеро и невероятно красивыми девушками Гибсона – созданиями, которых в действительности не существовало. Аналогичным образом в своей сфере поступали и социалисты.
Романтизацией реальности особенно увлеклись в Германии, где на всеобщих выборах в 1912 году социал-демократы завоевали симпатии 35 процентов избирателей, а именно 4 250 000 человек, и получили 110 депутатских мест. Численность партии росла столь стремительно и она представлялась уже столь могущественной 82, что, казалось, неумолимо приближался момент, когда социалистическое движение в Германии «охватит большинство народных масс и сбросит оковы феодально-капиталистического государства». Социал-демократов в стране уже стало так много, что их численность должна была пропорционально увеличиться и в вооруженных силах, а это означало, что может сложиться ситуация, когда армию нельзя будет использовать против рабочих.
Несоответствие между численностью и реальным влиянием партии в стране, на которое обратил внимание Жорес на конгрессе в Амстердаме, становилось еще более разительным по мере ее разрастания. То, как использовали германские парламентские социалисты свой триумф 1912 года, не впечатляет. Когда правительство в том же году увеличило вооруженные силы на три армейских корпуса, они протестовали против закона, утверждавшего это решение, но не выступили против налогообложения, обеспечивавшего финансирование. Когда социалиста Филиппа Шейдемана избирали первым вице-президентом рейхстага и он сказал, что не будет участвовать в официальной церемонии посещения кайзера, его заявление вызвало не меньший переполох, чем предыдущие дебаты вокруг проблемы бриджей 83. В новом диспуте участвовали все партии, не только социалисты. С жаром обсуждались и такие вопросы: должен ли Шейдеман наносить визит, если отсутствует второй вице-президент, и давал ли Бебель согласие на то, чтобы социалисты тоже приветствовали монарха. Дело закончилось тем, что избрание Шейдемана аннулировали, дабы избежать ненужных проблем.
В германской социал-демократии процветал ревизионизм, в то время как в стране нарастал национализм. Социализм в Германии переключился с максималистских целей на минималистские программы, менее внушительные, но более реалистичные. Красная заря революции поблекла и отдалилась. Приверженцы привычно повторяли марксистские тезисы, но убеждения перекочевали к «нелегалам» – то есть к русским эмигрантам. На собрании леваков в Лейпциге австрийский гость-социалист назвал своих хозяев революционерами. «Мы – революционеры?» – отозвался Франц Меринг. «Ба! Вот они – революционеры», – сказал он, кивая на Троцкого, тоже гостя 84.
Для Жореса всепоглощающей целью стала задача сформулировать и предложить политическую программу предотвращения войны, которая бы не противоречила ни интересам обороны Франции, ни его собственным верованиям в социализм. В его стране тоже рос национализм, revanche, в ипостаси воинственного духа. Соседство Германии тревожило душу француза, не забылись унижения Седана. Для законченных экстремистов вроде Геда мир и интересы рабочего класса могли и не совпадать, для Жореса они были едины. Теперь он решил, что угрозу войны можно отвести, не изменяя социализму, с помощью гражданской армии. Если вся страна превратится в армию резервистов, когда каждый гражданин будет обязан пройти шестимесячное обучение, а офицеры будут выдвигаться из армейских рядов, то нация не втянется в смертоубийство в интересах капиталистических поджигателей войны. В оборонительной войне против интервентов только такая народная армия способна остановить «потоп» войск, готовящийся немцами на передовой линии.
Кампания Жореса не ограничивалась ораторством. Как и в Les Preuves («Доказательствах») по делу Дрейфуса, он представил тщательно отработанную программу реорганизации военного истеблишмента, над которой трудился три года. Результаты своего исследования он включил в законопроект, представленный в палате депутатов в ноябре 1910 года, и полностью изложил в книге объемом 700 страниц «l’Armée Nouvelle» [151], изданной в 1911 году. Он отстаивал свои идеи и в палате депутатов, и на страницах социалистической газеты «Юманите», основателем и директором которой был, и на собраниях, и в лекциях, за что когорта правых, особенно «Аксьон франсез», называла его «предателем», продавшимся Германии, или «пацифистом».
«Пороховой бочкой» Европы, как все тогда уже знали, были Балканы, где сталкивались интересы России и Австрии. Когда в октябре 1912 года Балканский союз Сербии, Болгарии, Греции и Черногории, подстрекаемый Россией, объявил войну Турции, казалось, что катастрофа неминуема. Троцкий находился в Белграде и видел, как бодро шагает на войну 18-й сербский пехотный полк в новом обмундировании цвета хаки. Солдаты шли в сандалиях из коры и с зелеными ветками на голове, что придавало им образ «людей, приговоренных к жертвоприношению». Ничто так не поразило его, как эти сандалии из коры и зеленые ветки. «Мною завладели мысли о трагичности истории, ощущение беспомощности перед судьбой, чувства сострадания к человеку, превращенному в саранчу».
