Александр Свечин - Эволюция военного искусства. С древнейших времен до наших дней. Том второй
Надо было быть настороже против анархических и хаотических тенденций современного боя, надо было выйти из-под их власти; и Бонналь создал такое оперативное искусство и тактику, которые сохраняли бы за старшим начальником возможность руководства приказом, позволяли бы централизовать управление. Формы операции и боя должны быть таковы, чтобы поставить всех частных начальников в определенные нормы. Конечно, проще всего было бы сохранять войска в руках старшего начальника, отдав ясное предпочтение обороне. Но опыт 1870 г. толковался во Франции как приговор над пассивной обороной. Выдвигать оборону как основу порядка и централизации управления — значило бы написать себе свидетельство об интеллектуальной бедности. Для проповеди решительного наступления, около которого можно было бы попытаться объединить все усилия, как это имело место в Германии, не хватало материальных предпосылок: дисциплина масс казалась сомнительной, в высшем командовании был развал. Поэтому Бонналь выдвинул тезис оборонительного наступления — или наступательной обороны. Военное искусство заключается в сохранении за собой свободы действий в том, чтобы не быть связанным волей неприятеля. Надо сохранять свободу фехтовальщика, стойка которого уравновешена и позволяет с равной легкостью прыгнуть как вперед, так и назад. Только в момент решительного выпада можно отказаться от требований осторожности, от сохранения возможности двигаться в любом направлении, от свободы принять или не принять бой. Централизовав управление и сохраняя свободу действий, можно всегда наказать опрометчивое наступление неприятеля. Бонналь прежде всего отрицал всякую мысль о том, чтобы перейти к применению приемов встречного боя.
Но как сохранить свободу действий? Бонналь рекомендовал для этого в оперативном искусстве те же методы, которые насаждались и во французской тактике. Тактический авангард, глубокое эшелонирование войск, сохранение тактического резерва — вот средства централизованного управления боем, создающие в то же время уравновешенный, как стойка фехтовальщика, боевой порядок. Сильный и удаленный на большое расстояние авангард является еще более важным, чем резерв, органом управления старшего начальника; авангард, вступив в бой с неприятелем, ориентирует старшего начальника в обстановке и обеспечивает ему время и свободное пространство для принятия любого решения. Главные силы могут маневрировать, прикрытые авангардом, как щитом, или даже вовсе уклониться от боя, если обстановка будет неблагоприятна. Резерв — это средство сделать, когда минута назреет, мгновенный выпад.
Для Бонналя оперативное искусство — только большая тактика. Если дивизия выделяет полк в авангард, а полк оставляет в резерве, то и армия из четырех корпусов должна выдвигать один корпус в оперативный авангард, два вести рядом за ним, а один корпус оставить в резерве. Когда Бонналь составлял план развертывания французских армий, он одну армию назначил в оперативный авангард, а одну армию сохранил в оперативном резерве, не считая массы резервных дивизий, от которых он «очистил» развертывание, убрав их в тыл. Централизованное руководство и свобода маневра являются обеспеченными; целая сеть охраняющих отрядов должна изолировать наши массы от неприятеля и связывать движения последнего. Вопрос о сторожевом охранении раздувается: дело идет не только о том, чтобы предупредить вовремя главные силы и обеспечить их от нечаянного нападения неприятеля, но о том, что бы обеспечить им свободу маневра. Линия застав должна установить контакт с неприятелем и вести первую, вводную, особенно важную часты боя.
Всюду Бонналь шел на противопоставление неприятелю меньших сил; неуважение к массе лежит в основе его мышления; он открыто идет на постановку всех бесчисленных авангардов в невыгодное соотношение сил с неприятелем, с тем, чтобы старший начальник мог высмотреть слабое место неприятеля и в нужный момент распорядиться о производстве решительного выпада. Искусство маневрирования, в его представлении, это искусство жонглирования силами, получения экономии их на фронте, скупого первоначального развертывания, бедного начала боя, с целью сохранить крупный резерв для решительного акта.
Другой конек, выдвинутый Бонналем[123] для обеспечения централизованного управления, заключался в резком подчеркивании необходимости единства воззрений в армии на оперативные и тактические вопросы. Для победы нужно прежде всего единство доктрины — единство военного мышления всего командного состава армии. Вполне логично для идеалистической школы, выдвигающей первенство идеи над материальными факторами, признавать идейную сплоченность в вопросах военного искусства важнейшей предпосылкой победы. Тактика и стратегия нуждаются в скрижалях, на которых были бы выгравированы заповеди; и всякое идейное отступление от них, всякая ересь в толковании тактики и стратегии начинают рисоваться как измена. Нужны бичи и скорпионы, нужно беспощадное удаление инакомыслящих. Такова реакционная сущность единства доктрины, вызывающая ослепление в технических вопросах целого народа и являющаяся (преградой для эволюции военного искусства.
Идеи Бонналя блестяще иллюстрировались соответственно искаженным исследованием походов Наполеона; а помощник Бонналя, Фош, анализируя 1870 г., доказывал, насколько жалким в сравнении с наполеоновским является оперативное искусство Мольтке Старшего, опиравшееся не на сильный оперативный авангард, а лишь на слабые кавалерийские дивизии, которые одни шествовали впереди главных сил. Отметим здесь лишь одну существенную техническую ошибку Бонналя: оперативное искусство — не тактика в раздутом масштабе, и армия не представляет батальона в сто тысяч бойцов. Проповедь узкого фронта армии, построенной в виде каре или ромба, ведет к тому, что она теряет возможность двигаться и маневрировать. Батальон, разведя роты на широкий фронт, затрудняет себе маневрирование, а собрав их вместе — готов быстро двинуться в любом направлении. В армии же дело обстоит наоборот. Бонналь и вся французская школа проглядели «гнусную крайность сосредоточения»; углубление в наполеоновскую эпоху не позволило им учесть надлежащим образом современные тылы. Нельзя распространять на оперативное искусство положения тактики; верные в одном масштабе, они могут быть ошибочными в другом.
Русский подход к оперативным вопросам исходил, до Русско-японской войны, из очень сомнительных, сокрушительных наполеоно-обручевских идей, аналогичных с теми, с которыми мы познакомились на войне 1877 г. Непосредственно после каждой войны естественно складывается тяга к более материалистическому толкованию военного искусства. Такая тяга сложилась и после тяжелых испытаний в Манчжурии. Русская армия много выиграла на полученном опыте. Однако оборонительно-пассивные приемы Куропаткина вызывали в молодом поколении русского генерального штаба чрезвычайно энергичную реакцию против них; они отвергались как личное творчество Куропаткина — неудачника, не имевшего достаточно решительности. Без исследования тех материальных предпосылок, которые лежали в основе военного искусства Куропаткина, без исследования тех материальных предпосылок, которые лежали в основе решения тактических и оперативных вопросов в германской армии, мы вскоре оставили попытки идти самостоятельным путем и обратились в преданнейших учеников Шлихтинга; германская школа — штунда, как докладывал автор в 1912 г. на собрании ревнителей военных знаний в Петербурге, — распространилась в верхах русской армии с необычайной быстротой; они сделались больше католиками, чем сам папа, оторвались от своей материальной базы, от своих политически плохо сплоченных масс. Таковы были условия, в которых созрел план нашего вторжения в 1914 г. в Восточную Пруссию: роскошная теоретическая концепция, но катастрофическая по несоответствию теоретического замысла и подготовки реальных русских людей — начальников и масс к его осуществлению. Эта катастрофа имела турецкий тип: турки и в 1912 г. и в 1914 и 1915 гг. неоднократно брались за разрешение военных проблем «по Шлихтингу», несмотря на предупреждение данного им Германией «военрука» фон дер Гольца, и каждый раз жестоко расплачивались. Мы обязаны этим германским увлечениям Энвер-бея нашей крупнейшей победой на Кавказском фронте — под Саганлуком.
Лучше бы уже было воевать по методу Куропаткина. Но исследование его операций в Манчжурии вывело даже французов из рекомендованной им Бонналем уравновешенной стойки. За исключением немцев, готовившихся при случае спокойно использовать и проволоку и окопы, весь военный мир перед 1914 г. впал в наступательную истерию. Особенно ярко она, начиная с 1911 г., проявляется во французской армии. Вождь младотурок французского генерального штаба, Гранмезон, потребовал, чтобы на каждом действии лежала печать наступательного духа. Надо открыто идти на эксцессы в этом отношении. Надо всюду подчинять себе неприятеля, принуждать его к обороне — в этом должно заключаться охранение нас от его нападений. Чередование наступательных и оборонительных участков — это смерть для наступления вообще; последнее будет иметь место только в том случае, если все и всюду будут наступать. Эшелонирование сил в глубину надо отвергнуть вовсе, так как оно мешает их одновременному введению в бой. В духе Гранмезона во Франции давно уже работала целая школа французских последователей Драгомирова, переводивших на рельсы французского мышления суворовское — «пуля — дура, штык — молодец». Центр тяжести военного искусства был перенесен Бонналем из области материального соревнования войск в область интеллектуальной борьбы двух полководцев, и Бонналь стремился возможно расширить способы воздействия полководческого интеллекта. Он был еще учеником Густава ле Бона. Следующее поколение было уже учениками Бергсона, порвало с интеллектуализмом и перенесло все внимание на моральный элемент. Война 1870 г. оказывалась уже проигранной не вследствие оперативного невежества высшего французского командования, а потому, по заявлению генерала Кардо, «что наши отцы были подлецами» и не выдержали морального экзамена войны. Имевший широкий успех подполковник Монтэнь утверждал, что военная наука не является положительной или экспериментальной наукой, а наукой морального порядка. «Скажу более: нет науки о войне, есть только мораль войны. Военная наука должна заимствовать у морали ее методы, ее правила, ее заповеди. Надо все наше солдатское мышление перевести из интеллектуального мира в мир моральный. Не доктриной почтения, прощения и соболезнования выковывается душа солдата, но доктриной суровой, хищной, которая поносит и поражение и побежденных».
