Римская империя. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов
На счастье Секста Росция в нем приняла участие добрая знатная барыня Цецилия Метелла, дочь известного покорителя Балеарских островов и внучка знаменитого соперника Мария, Метелла Нумидийского, впоследствии супруга консула Анния Клавдия. Жена Секста Росция сумела разжалобить гордую аристократку, и та решила хлопотать за Секста перед братом и мужем. Делу убийства Росция стала грозить огласка, неприятная для трех приятелей, Капитона, Магнуса и Хризогона. Они боялись теперь потерять все добытое с такими ухищрениями добро, ведь Метеллы были очень близки Сулле – не так давно он был женат на одной из дочерей Метелла Нумидийского. Что делать?..
Оставалось устранить совсем с дороги докучливого Росция; для этого придумали обвинить его в том, что он сам убил своего отца. Дело убийства оставалось темным, притом ловкая компания устроила так, что единственные свидетели убийства, два раба, сопровождавшее покойного, находились теперь в полной власти Хризогона как его собственность. Росцию после потери всего имущества грозила теперь в случае осуждения страшная казнь: отцеубийце закрывали голову волчьей шкурой, чтоб он не смотрел на белый свет, подвязывали к ногам деревянный пластинки, чтоб он не осквернял своим прикосновением земли, стегали его розгами кровавого цвета, зашивали в мешок с четырьмя нечистыми животными – собакой (не чиста с тех пор, как не устерегла Капитолий от галлов), петухом (не чист, так как бьет и не любит родителей), змеей и обезьяной (уродливое подобие человека). После этого мешок бросали в реку или море, так как земля не принимала такого страшного преступника.
Соучастникам темного дела удалось отыскать ловкого ходатая по делам, некоего Гая Эруция, который слыл за искусного оратора. Они не без основания рассчитывали, что из боязни пред Суллой никто не осмелится выступить против Эруция в деле, где заинтересован влиятельный Хризогон. Таким образом Сексту Росцию грозило, по-видимому, неизбежное осуждение, и единственным путем для спасения представлялось добровольное изгнание, что было лишь на руку его врагам.
Но они не учли одного весьма важного обстоятельства. В случае осуждения Секста Росция в отцеубийстве ложилось пятно на его покровителей, знатный и могущественный род Цецилиев Метеллов, клиентом которых считался злополучный Росций.
Гордое чувство собственного достоинства не позволяло Метеллам оставлять Росция без помощи. Энергичная Цецилия Метелла хлопотала неутомимо. Она сумела заинтересовать не только родных и близких, но и другие дружественные знатные роды. Встрепенулись Сципионы, Валерии. Но ввиду туманности и неясности дела, да к тому же не желая раздражать Суллу, видные представители знатных родов стали в стороне и действовали чрез женщин, далеких родичей и молоденьких юношей.
Прежде всего надлежало подыскать защитника. Таковой нашелся, в лице двадцатишестилетнего Марка Туллия Цицерона. Происходя из зажиточной трудолюбивой семьи захолустного городка Арпинума, этот молодой человек приехал в Рим искать карьеры и славы. Он получил очень хорошее образование, всю юность провел в серьезной умственной работе, не зная легкомысленных забав и кутежей, обычных для римской зажиточной молодежи того времени. Честный и трудолюбивый, с тонким чувством красоты, с живым воображением и страстной жаждой славы, он мечтал стать великим оратором, выдающимся политическим деятелем. С одной стороны, молодое негодование против темных дельцов, решивших погубить невинного простоватого человека, отчасти сострадание к горькой участи беззащитного захолустного гражданина римской республики, с другой – заманчивая возможность сблизиться с влиятельными знатными семьями Метеллов и Валериев склонили Цицерона принять предложение Метеллов.
Настал день суда. Это было первое судебное дело, которое после долгого перерыва разбиралось законным порядком. Много народу стеклось на форум смотреть, как будут судить сенаторы отцеубийцу. Эруций произнес эффектную речь, потрясая руками, бия себя в грудь, топая ногой, как делал его образец, великий оратор Марк Антоний. Но молодой защитник не испугался ни грозных взглядов друзей Хризогона, ни угрожающих намеков Эруция. Без труда, сжато и толково, он доказал всю несостоятельность обвинения. Ведь, в сущности, никаких улик против обвиняемого, кроме неопределенных слухов и подозрений, не было. Все обвинение рушилось, как карточный домик, и когда Цицерон красноречиво стал описывать свирепую казнь, угрожавшую несчастному Росцию, толпа слушателей, тесным кольцом окружавшая судбище, негодующе зароптала. Одобрительные возгласы толпы придали молодому оратору бодрость и влили силу в его голос. Разбив доводы обвинителя, он с жаром перешел к нападению и, описывая старания Магнуса затемнить, при каких условиях произошло убийство, ловко намекнул, что настоящими организаторами убийства были Магнус и его друзья, известные скупщики конфискуемых имений («дробители»), которые в погоне за обогащением готовы были на все… Неспроста они отказались представить для допроса двух рабов, единственных свидетелей убийства…
Обвинитель совсем смутился; Магнус, присутствовавший на суде, попытался было что-то сказать, но под градом язвительных разоблачений потупил взор. Не зная, что делать, видя на лицах судей явное сочувствие к обвиняемому, Эруций несколько раз посылал нарочных к Хризогону, который в одном из соседних домов нетерпеливо ждал конца судоговорения. Но хитрый грек дрожал сам за свою участь; наступили иные времена: Сулла выставлял теперь себя законником и мог хладнокровно пожертвовать недостойным любимцем. И, бессильные против живого, пламенного слова, Эруций и Магнус молча сидели, не смея взглянуть на окружающих, чувствуя на себе негодующие взгляды сотен глаз, слыша с тревогой злобный рокот толпы. «Как бы не убили в темном углу», – мелькнула одновременно у каждого в голове трусливая мысль. А Цицерон, осторожно обходя Суллу, участливо сожалея, что многое делается злонамеренными людьми без ведома диктатора, неусыпно пекущегося о благе республики, яркими красками рисовал Хризогона, душу всего злодеяния, который, нежась в роскоши, покушается отнять последнее имущество у невинного бедняка – жизнь. И когда оратор с неподражаемой силой обратил внимание судей-аристократов на господство презренного раба, который накладывает свою руку на их совесть, присягу, на все, что честно и свято, краска стыда и негодования медленно поползла по лицу председателя, претора Марка Фанния, и его товарищей. Цицерон кончил среди шумных одобрений. И вскоре судьи сенаторы с важностью поднялись с мест и опустили дощечки с своим приговором в урну. Радостным шумом огласился форум, когда оказалось, что на всех дощечках стоит буква A (Аbsоlvo – «оправдываю»). И
