Олег Гончаренко - Белоэмигранты между звездой и свастикой. Судьбы белогвардейцев
Там, например, силами Кубанской дивизии проводились работы по сооружению шоссе Карбовац — Васильград, протяженностью в 40 километров по прямой линии, проходившее, в том числе и по горной местности, через перевалы Босан — Кобыла, где высота достигала 1950 метров над уровнем моря. Прибывавшие из Болгарии русские военные включались в строительство железной дороги на участке Ниш — Княжевац, где сами условия гористой местности требовали прокладки многочисленных туннелей. Помимо этого, шли работы по благоустройству лесных дорог в районе Чуприя — Сенький Рудник, строительству казарм в городке Васильграде. Силами приехавших и проживавших в Сербии с момента прибытия из Галлиполи, русских военных инженеров создавались ремонтные мастерские в Нише. Примечательно было то, по замечанию свидетеля этой масштабной трудовой эпопеи, что «сплоченность частей и крепость духа сохранились прежние, несмотря на исключительные для всякой военной организации условия их существования… Блестящий внешний вид, сознательное отношение каждого к положению армии и твердое убеждение в необходимости полного единения были выявлены в полной мере».[56]
Высокий моральный дух Русской армии отмечался обозревателями и по другую сторону «железного занавеса». В июле 1921 года, в своем выступлении на III съезде Коммунистического интернационала, Ленин заявлял о том, что: «…образовалась заграничная организацию русской буржуазии и всех контрреволюционных партий… Почти в каждой стране они выпускают ежедневные газеты… Эти люди делают все возможные попытки, они ловко пользуются каждым случаем, чтобы напасть на Советскую Россию и раздробить ее. Было бы весьма поучительно систематически проследить за важнейшими стремлениями, за важнейшими тактическими приемами, за важнейшими течениями этой русской контрреволюции…»[57] Мысли, высказанные большевистским вождем в этой речи на съезде, определили стратегию советской внешней политической полиции по отношению к русской военной эмиграции на многие десятилетия вперед. Отныне Русская армия и военная эмиграция станут объектом пристального внимания и воздействия тайной политической полиции большевиков и ее внешних филиалов. В сводках о положении Русской армии на Балканах в 1922 году, направляемых ГПУ большевистскому политическому руководству, информаторы высказывали тревогу, преувеличивая истинные возможности белогвардейцев: «…намечается проникновение в Россию трех групп: группа Врангеля, группа войск „Спасение Родины“, группа под командованием Краснова. Все три группы будут объединены одним командованием… Наступление предполагается вести в двух главных направлениях — на Петербург и Москву и на второстепенном — на Киев. С юга операцию должны обеспечивать десанты…»[58] В сообщениях советских агентов отмечалось поступление в русские части в январе 1922 года 5 тысяч винтовок, 800 тысяч патронов, 800 сабель, 30 пулеметов и 42 автомобилей. В дополнение к этому, советская агентура за границей доносила, что «…бельгийское правительство в силу заключенного договора обязывается доставить Врангелю снаряжение, обмундирование и вооружение на 50 тысяч бойцов. Все материалы будут доставлены в порт Констанцу, где будут приниматься врангелевцами».[59]
За всеми этими сообщениями легко угадывались опасения о последовательной организации белогвардейских сил для вооруженного вторжения в большевистскую империю. Очевидным для общественного мнения в Европе было и духовная поддержка этих начинаний со стороны Русской православной церкви за границей. Благословение похода против коммунизма духовных пастырей Русской армии, заставляло большевиков задумываться об общественном резонансе и собственной уязвимой позиции. Ведь поддержка церкви в благом деле изгнания большевизма с родной земли, превращала бы в глазах русской эмиграции и мирового сообщества немногочисленное русское воинство в былинных богатырей, освобождавших Отчество от засевшей в нем нечисти.
За границей, в королевстве сербов, хорватов и словенцев еще 21 ноября 1921 года, в Сремских Карловцах состоялся Первый Заграничный Русский Церковный Собор, созванный для объединения, урегулирования и оживления церковной деятельности. Собравшиеся иерархи признали над собой полную архипастырскую власть Патриарха Московского. Почетным Председателем Собора был избран Патриарх Сербский Димитрий, а среди его почетных гостей находились председатель Совета министров Пашич и барон Врангель. Среди членов Собора, помимо Епископата, присутствовали и известные общественные, военные и политические деятели: профессор В. И. Вернадский, князь Г.Н. Трубецкой, генерал-лейтенант Я.Д. Юзефович, профессора Карташев, Погодин, известный философ и социолог П.И. Новгородцев. На Соборе впервые Архиепископом Анастасием было предложено установление молений за всех погибших за Веру, Царя и Отчество, начиная с царя- мученика Николая II и замученных большевиками в ходе Гражданской войны Святителей. В своей речи Анастасий подчеркнул принципиальную позицию Зарубежного Епископата в отношении к установившемуся большевистскому режиму в России: «Некоторые склонны идти на перемирие с большевиками или по мягкосердию, или из-за карьеры, но мы должны решительно сказать: нон поссимус (не можем). Никто из нас не имеет права переступить порог советский для союза, ибо это уже не союз, а вражда против Бога. Мы должны противодействовать этому соблазну».[60] Заграничный Церковный Собор, обратившийся ко мнению народов мира, просил о выступлении международного сообщества в защиту Церкви и русского народа, обличая перед лицом всего мира «преступность кровавого коммунизма и его вождей, узурпаторски захвативших власть и бессовестно и бесчестно разрушивших все государственные, общественные и семейные устои России, разбазаривших все ее достояния и богатства, поднявших жестокое гонение на Церковь… и глумившихся беспощадно над величайшими Ее Святынями, заливших потокам русской крови все города, села и станицы»[61]. Выступления ряда архиереев и их принципиальная позиция в отношении незаконной большевистской власти, не могли не вызвать крайне отрицательную реакцию большевистских властей, внимательно прислушивавшихся к происходящему за тысячи километров от них Соборе. Именно в это время большевики начали устанавливать дипломатические и торговые отношения со многими государствами мира. У Святейшего Патриарха Тихона, невольно оказавшегося в роли заложника советской власти, ее представителями было потребовано принятие мер по осуждению обращений Собора. 5 мая 1922 года, вследствие сильнейшего давления, оказанного чекистами на Святейшего Патриарха, им был подписан указ о закрытии Высшего Церковного управления за границей.
«6/19 мая 1922 года патриарх Тихон был увезен из Троицкого подворья чекистами в Донской монастырь и помещен под арестом в небольшом двухэтажном домике… Ему было запрещено посещать монастырские храмы, принимать посетителей, выходить из комнат. Лишь раз в сутки, в 12 дня, „заключенного Беллавина“ выпускали на прогулку на площадку в крепостной стене, откуда он благословлял пришедших и приехавших к нему со всей России богомольцев. И днем и ночью Святейший находился под охраной чекистов и красноармейцев. Охранники сетовали: „Всем был бы хорошо старик, только вот молится долго по ночам — не задремлешь с ним“».[62] Отношение к патриарху в заточении со стороны рядовых красноармейцев было нейтральном и беззлобным. Чекисты по долгу службы и чтобы подбодрить себя позволяли фамильярность и амикошонство: «— Алеша (Рыбкин, заместитель начальника оперативного отдела ГПУ — Авт.) как его называть? Гражданин патриарх? Товарищ Тихон? Ваше Преосвященство? — Алеша пожал плечами: — Черт его знает! — В этот момент вошел Старец. Алеша слегка хлопнул его по плечу. — Как жизнь… сеньор? Патриарх улыбнулся, поздоровался и стал излагать какую-то очередную просьбу…»[63]
Указ Патриархом был направлен за границу под невероятным давлением чекистов. Сама жизнь Святейшего в государстве, где безбожная власть набирала год от года невиданные доселе обороты, становилась более тягостной день ото дня. Замечательно характеризует возникший образ агрессивного атеиста-люмпена, доминирующий в то время в стране зарисовка, приведенная современным биографом Святейшего Патриарха:
«Чай мы пили из самовара, вскипавшего на Николае Угоднике, — похвалялся поэт Мариенгоф, — Не было у нас утя, не было лучины — пришлось нащипать старую икону, что смирехонько висела в углу комнаты».[64]
Питавшиеся слухами о происходящих в Советской России бесчинствах, и осознавая сложное положение Патриарха, вынужденные повиноваться указу Патриарха, Архиерейский Заграничный Собор 13 сентября 1922 года постановил об упразднении Высшего Церковного Управления. Однако на его месте был сразу же образован Священный Архиерейский Синод Русской Православной церкви за границей. Каноничность нового единого церковного управления за границей не вызывала возражений ни у органов управления Святейшего Патриарха, ни, после его ареста, у патриарших местоблюстителей митрополита Петра и позже у митрополита Сергия. Впоследствии митрополит Сергий глубоко потряс церковные круги подписанной им Декларацией 29 июля 1927 года о полном признании советской власти, совместной с ней работы для блага Советского Союза, про который говорилось, что его «радости и успехи… — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи».[65]
