Александр Шитков - Где пустуют храмы, пустуют и души (Судьба Старицкого Свято-Успенского монастыря)
На седьмом году службы в Богоявленской церкви и жизни в селе умерла Васса и сыновья Кузьма и Василий. Утрата жены и детей сделала светскую жизнь бессмысленной. Давид Федорович решил посвятить себя служению Богу. В Старицком Свято-Успенском монастыре он принял постриг под именем Дионисия. «При высоком уме, он был всегда бодр и весел, имел красивое лицо и высокий рост, бороду длинную до пояса и широкую, пением и чтением увлекал слушателей, был кроток и любвиобилен, терпелив и исполнителен в служебных обязанностях». (126)
Природные деловые качества, благочестие и кротость, прекрасное знание церковной службы молодого монаха были замечены архимандритом монастыря Пименом. Вскоре он стал исполнять обязанности казначея, а в 1605 году стал настоятелем Старицкого Свято-Успенского монастыря.
Годы смуты и тяжелых испытаний для России стали испытаниями и для архимандрита Дионисия. Когда в 1605 году, как уже отмечалось, Патриарх Иов был выслан в простой монашеской одежде в Старицкий обитель, архимандрит монастыря Дионисий не только проигнорировал приказ Лжедмитрия о строжайшем содержании святителя, но, более того, предпринял все меры к тому, чтобы смягчить страдания убеленного сединами старца. Стражники, доставившие Святейшего Патриарха Иова, были отправлены, а сам настоятель «со всею братиею и со многими горькими слезами, неведый, что сотворити великому пастырю, и молит, и просит, что повелит и что укажет еже о себе творити». (127) Так был встречен Патриарх в своей родной обители, где некогда начинал постигать под руководством святителя Германа великую школу иноческого смирения и нелицемерного братолюбия и где впоследствии настоя-тельствовал, преподавая братии уроки благочестия и духовного наставничества.
Как отмечают исследователи, именно в Москве, благодаря святителю Иову состоялась встреча святого Патриарха Гермогена и преподобного Дионисия, (128) положившая началу их совместному служению Церкви и Отечеству.
Блаженный Патриарх Гермоген весьма любил Дионисия и ставил его в пример другим: «Смотрите на Старицкого архимандрита; никогда не оставит он церковной службы, и он всегда на царских собраниях. Когда дурные люди волновали народ против царя Василия Ивановича Шуйского, Старицкий архимандрит уговаривал беспокойных людей помнить, что они христиане». (129)
События Смуты развивались по своей внутренней диалектике. Летом 1607 года объявился Лжедмитрий П,.'когда Крестьянская война под руководством Ивана Исаевича Болотникова уже затухала. Новый самозванец Дмитрий вошел в историю как «тушинский вор» или «таборский царь».
История не донесла до нас неоспоримых данных о происхождении «второлживого» самозванца, хотя после принятия им имени «царевича Дмитрия» его биография достаточно хорошо описана современниками. Поэтому до сих пор исследователи ведут безуспешный спор о действительно неоспоримой родословной «тушинского вора».
Никто в точности не знал, кем же был новый самозванец. Сохранившиеся документы не проливают полный свет на «темные» места его биографии. Власти царя Василия Шуйского презрительно именовали появившегося на южных рубежах Российского государства опасного противника «стародубским вором». Затем, когда тот перебрался с войском под стены царственной Москвы, в правительственных грамотах и на словах - «тушинским вором».
К началу 1609 года «тушинский вор» через свои разосланные во все концы отряды контролировал огромную территорию. Старича-не не захотели подчиняться Лжедмитрию П. Вскоре польский пан Зборовский и изменник князь Шаховский со своими войсками направились для расправы с непокорными. После взятия города-крепости Зубцова грабительское войско в полночь подошло к Старице. Воспользовавшись темнотой и перерезав часовых, нападавшие отворили ворота. «Малочисленные защитники и жители города, застигнутые врасплох, растерялись; после недолговременного сопротивления разбежались по церквям, где и были истреблены, а город сожжен и разграблен"- пишет об этих событиях монастырский патерик. (130) После этого страшного набега город Старица долгое время находилась в руках поляков и только по Столбовско-му миру 1617 года возвращена России.
О разрушении Свято-Успенского монастыря в Старице поляками в 1608 году и судьбе монахов сведений не сохранилось. Монастырский архив оказался в Москве. Вполне возможно, в ту кровавую ночь архимандрит Дионисий вместе с уцелевшими монахами сумел унести часть архива из обители.
Известно, что архимандрит Дионисий почти в это время находился при Патриархе Гермогене и «весьма много действовал на народе своими увещаниями от божественных книг». (131) В «Историческом описании... « игуменом Арсением говорится, что «Дионисий ездил в Ярославль на погребение какого-то вельможи, и на возвратном пути, 19 Июня 1610 года получил патриаршую грамоту о перемещении его в архимандрита Троицкой Сергиевой Лавры...» (132)
К этому времени, бесплодные политические страсти, бушевавшие на Руси не миновали и Троице-Сергиеву обитель. Дни, переживаемые Московским государством в действительности, были полны непредсказуемости, и только чудо, как полагали многие, могло спасти Россию, развеять отчаяние, которое поселилось в людях нестойких, «мнеша на Руси православию уже не быти».
Как же определить ту грань, которая отделяла Отечество от пропасти, как перебороть стыд, который скрывался в каждом поднявшем руку на святотатство, где найти исцеляющее средство от греховных деяний? Такие непростые вопросы мучали архимандрита Дионисия, когда польское войско, возглавляемое воеводой Сапе-гой и Лисовским, подошло к монастырю.
Самолюбивые и властные воители жаждали славы, легких побед, богатства и рассуждали так: Москва, раздираемая противоречиями изнутри, не сегодня завтра падет к ногам новоявленного Лжедмитрия II. Пока же можно вволю потешиться над смиренной обителью. Про ее славу и богатства ходили легенды, которые пьянили ловцов наживы, словно молодое вино. И хотя в речах изменивших России раздавались предупреждения, что монастырь вовсе не приграничный острожек, - это не принималось ими в расчет: перед всекрушающей силой многочисленной рати должны рухнуть любые стены.
23 сентября, когда монастырь, по традиции, готовился к Сергие-ву дню, войска Сапеги и Лисовского подошли к обители. С кем же им предстояло скрестить оружие? Число монашеской братии едва достигало трехсот человек. К ним присоединились крестьяне из ближайших вотчин монастыря, богомольцы, прибывшие на поминальные торжества, и только воевода князь Григорий Борисович Долгорукий и дворянин Алексей Иванович Голохвастов знали твердо, что у них под рукой не более двух с половиной тысяч воинов.
Посягнуть на святыню земли Русской не решался даже тать, не потому ли в предприятии «семени еретично и лютерн окаянии» отказались участвовать казачьи атаманы Степан Епифанец и Андрей Волдырь, ушедшие со своим воинством из-под монастыря.
Тем не менее беда от этого не уменьшилась, а лишь только усилилась огромной скученностью людей, которые не полагали, что окажутся в осаде. Это слово теперь было на устах как у врагов, так и в самом монастыре. Одни произносили его злобно*и кровожадно, для других оно выражало надежду на избавление. Но приблизить его осажденные могли только собственными силами. Ратное мастерство дворян, стрельцов, иноков, крестьян сомнений не вызывало- с помощью оставшихся в обители любой приступ мог быть отбит. Гораздо сложнее оказалось разрушить атмосферу безысходности, которая словно паутина, оплела обитель.
Архимандриты Троице-Сергиевого монастыря Дионисий и Иоа-саф прилагали к этому немалые усилия. Несмотря на обстрелы и приступы, обитель жила по заведенному распорядку с молебнами, звоном колоколов, крестными ходами, празднествами, но на них лежала прочная печать тревоги за дальнейшую судьбу.
Казалось, не существовало на свете таких испытаний, через которые не прошел бы Троице-Сергиев монастырь за долгие пятнадцать месяцев осады.
Рать Сапеги и Лисовского обстреливала монастырь калеными ядрами, вела подкопы, не позволяла пробиться к нему ни конному, ни пешему, а в лютую стужу пресекала всяческие попытки добыть дрова. Трудности воинской жизни тесно переплелись с бытовыми, а когда цинга стала вырывать одного за другим защитников и уносить в могилу десятки жителей, некоторые сочли, что наступил предел страданиям, и решились на измену. Сохранившееся письмо того времени Ксении Годуновой, любимой дочери царя Бориса, написанное в осажденном монастыре, говорит о тяжелом положении защитников: «с часу на час ожидаем смерти, потому что у нас в осаде шаткость и измена великая...» (133) Иудины сыны не сумели нанести вреда обители, но в памяти соотечественников осталась глубокая отметина, которую до сих пор хранит в своем названии одна из деревень невдалеке от Лавры.
