В. Горнъ - Гражданская война на сѣверо-западѣ Россіи
Я все время твержу о необходимости созданія временной и мѣстной государственной ячейки съ общественными лозунгами изъ лицъ, хотя бы на первое время случайнаго состава, безразлично какихъ, но конечно честныхъ русскихъ патріотовъ, съ которыми могло бы начать разговаривать эстонское правительство, какъ съ юридическимъ лицомъ — намъ пока не нужно больше, чѣмъ установленіе политической связи съ эстонскимъ правительствомъ. Для эстонскаго народа важны сейчасъ не лица, а лозунги, которые только и откроютъ возможность сотрудничества и даже содружества эстонскихъ, а съ ними и финскихъ правительственныхъ войскъ.
Я сообщаю руководителямъ штаба, что въ случаѣ появленія мѣстной русской государственной власти съ общественными лозунгами и признанія ея русскими отрядами, русской арміи обезпечивается база въ Эстоніи, возможное снабженіе арміи, военное сотрудничество Эстоніи и, вѣроятно, Финляндіи, вплоть до Петрограда, даже финансовая помощь, достаточная для развитія операцій, и первоначальное снабженіе Петрограда необходимымъ продовольствіемъ. Все это возможно для Эстоніи дать только въ силу провозглашенія русскимъ полномочнымъ органомъ власти общественныхъ лозунговъ. При другихъ обстоятельствахъ наше дѣло погибнетъ, или чрезвычайно замедлится.
Угодно или неугодно штабу Сѣвернаго Корпуса воспользоваться указанной благопріятной обстановкой?
Если угодно, Штабъ благоволитъ отвѣтить мнѣ, что онъ готовъ признать ту ячейку русской государственной власти, фактическія условія появленія которой уже подготовлены усиліями представляемыхъ мною мѣстныхъ русскихъ людей, какъ со стороны русской общественности, такъ и со стороны эстонскаго правительства.
Отвѣтъ по даннымъ военной обстановки требуется незамедлительно. Штабъ предупрежденъ. Послѣдствія неудачнаго рѣшенія поставленнаго вопроса возлагаются на его отвѣтственность.
14 Февраля 1919 г.
Русскій гражданинъ, не состоящій ни подъ судомъ, ни подъ слѣдствіемъ Николай Никитичъ Ивановъ.
Покорно прошу подтвердить мнѣ полученіе настоящей бумаги съ сопровожденіемъ копіи, каковую для завѣренія лично представляю.
Н. Ивановъ.
Оба обращенія Иванова вызвали рѣзкое порицаніе въ русскихъ кругахъ Ревеля. Каждая среда возмущалась агитаціей Иванова по своему. Штабъ находилъ идею организаціи правительственной власти пустыми бреднями, пропагандируемый демократизмъ приравнивалъ къ большевизму, а во всемъ обращеніи, адресованномъ на имя штаба въ вызывающей ультимативной формѣ, усмотрѣлъ подкопъ подъ командующаго арміей полковника Дзерожинскаго и желаніе втереть на этотъ постъ креатуру Иванова, партизана Балаховича. Провинціальный же Русскій Совѣтъ, — тотъ просто испугался смѣлости, съ которой Ивановъ поставилъ всѣ точки надъ «і». Неискушенное еще политически собраніе мирныхъ обывателей при случаѣ не прочь было поговорить и о затронутыхъ Ивановымъ высокихъ матеріяхъ, но переходить отъ этого къ дѣлу, то есть открыто высказать мысль о необходимости признанія эстонской самостоятельности, необходимости организаціи регулирующаго всю работу правительственнаго аппарата, необходимости штабу примѣниться къ запросамъ и духу переживаемой Россіей революціи, да еще со всѣмъ этимъ лѣзть къ самому Колчаку, и это въ то время, какъ самъ Совѣтъ — хранилище и представитель патентованной общественности — не сдѣлалъ (или не счелъ нужнымъ сдѣлать) ни одного открытаго и рѣшительнаго шага въ защиту такихъ идей, — съ подобной дерзостью и узурпаціей Совѣтъ никакъ не могъ помириться.
На поведеніе Иванова Совѣтъ отвѣтилъ моральнымъ осужденіемъ его дѣйствій; военные круги хотѣли реальной репрессіи. Вначалѣ штабъ думалъ предать Иванова суду и, такъ или иначе наказавъ его, заклеймить его вредную и «разлагающую армію» дѣятельность, но отъ такой мысли скоро пришлось отказаться. Судить Иванова, открытаго сторонника эстонской независимости, на территоріи той же Эстоніи, являлось дѣломъ явно неосуществимымъ, съ другой стороны, среди военныхъ были лица, которыя сами находили, что Ивановъ въ своей критикѣ существующаго положенія во многомъ правъ. Это подтверждаетъ ген. Родзянко въ своей книгѣ.
«Въ результатѣ совѣщанія (военныхъ чиновъ въ Ревелѣ) было предложено мнѣ и полк. гр. Паленъ разобрать въ качествѣ судей дѣло по обвиненію пр. пов. Иванова въ веденіи среди арміи вредной агитаціи. Личность прис. пов. Иванова меня сильно заинтересовала, и я просилъ разрѣшенія съ нимъ переговорить, на что получилъ согласіе полк. Дзерожинскаго. Черезъ нѣсколько дней разговоръ мой съ Ивановымъ состоялся, при чемъ Ивановъ говорилъ весьма разумно, высказалъ большую освѣдомленность, показалъ мнѣ программу какой-то своей партіи… Особенно напиралъ на необходимость признанія самостоятельности Эстоніи. Во многомъ я не могъ съ нимъ не согласиться. Помню, что, подробно передавая этотъ разговоръ гр. Палену, я сказалъ, что ни для суда надъ Ивановымъ, ни для предъявленія къ нему какихъ либо серьезныхъ обвиненій не имѣется достаточныхъ данныхъ»[34].
Такъ или иначе, но исторія съ судомъ надъ Ивановымъ заглохла. Ивановъ, конечно, не отказался ни отъ своей агитаціи, ни отъ своихъ плановъ, но, очутившись въ нѣкоторой общественной изоляціи, придалъ своей работѣ сугубо конспиративный характеръ. Его вѣчныя недомолвки, тайныя интриги и особый налетъ романтическаго авантюризма, которымъ онъ окутывалъ свои частыя исчезновенія изъ Ревеля, въ концѣ концовъ заставили насторожиться даже его вчерашнихъ сторонниковъ. Съ другой стороны, Русскій Совѣтъ, стараясь всячески помочь развивающемуся бѣлому дѣлу, понемногу самъ приходитъ къ мысли, что необходимо загодя организовать хотя бы начатки будущей гражданской и административной власти. Къ этому было дѣйствительно много причинъ. Отсутствіе единаго административнаго представительнаго центра придавало всему дѣлу полулегальный и малоавторитетный характеръ. Для успѣха дѣла являлась необходимость наладить правильныя систематичныя сношенія съ Антантой, озаботиться притокомъ денегъ и снабженія и приготовить хотя бы минимальный аппаратъ для устроенія гражданской жизни на своей будущей русской территоріи. Время и обстоятельства требовали энергичной работы. Весна стояла во всемъ разгарѣ, эстонцы и бѣлые готовились къ серьезнымъ боевымъ операціямъ на ямбургскомъ фронтѣ. Своя территорія могла появиться каждый день.
Состояніе русской арміи, увеличившейся къ апрѣлю мѣсяцу 1919 года въ своемъ составѣ, требовало тоже серьезнаго вниманія.
Насчитывалось цѣлыхъ шесть ея отдѣльныхъ частей, но хозяйственная часть стояла изъ рукъ вонъ плохо. «Начальникомъ снабженія отряда полк. Балаховича, — разсказываетъ генералъ Родзянко, — былъ подъесаулъ Пермыкинъ, человѣкъ весьма умный и энергичный, но отличной знающій всѣ входы и выходы и великолѣпно усвоившій практику и навыки партизанскаго веденія хозяйства. Разобраться въ его отчетности — не было никакой возможности, и хаосъ въ дѣлопроизводствѣ не поддавался никакому описанію»[35]. Назначили повѣрочную комиссію, но Пермыкинъ такъ напугалъ ее, что она просто разбѣжалась. Назначить новую комиссію изъ офицеровъ отряда тоже было невозможно: «всѣ офицеры были между собою — друзья пріятели, и они, конечно, покрыли бы одинъ другого.»
«Недостаткомъ этимъ, то-есть плохимъ веденіемъ хозяйства и запутанностью отчетности, страдали и другія части и искоренить его возможно было лишь постепенно, то-есть, перемѣняя командный составъ»[36].
Проще говоря, всюду царилъ произволъ и полное непониманіе предъявленныхъ къ арміи задачъ. А между тѣмъ все денежное и иное довольствіе получалось отъ эстонскаго правительства, которое считалось съ числомъ штыковъ, поставленныхъ на бумагѣ, тогда какъ въ дѣйствительности ихъ количество иногда «было втрое меньше». «Этимъ объяснялось, говоритъ Родзянко, — почему бригадѣ иногда ставились непосильныя задачи». Врядъ ли приходится говорить, что подобные порядки въ русскихъ частяхъ мало внушали уваженія главному эстонскому командованію, и нерѣдко на практикѣ вели къ ухудшенію сложившихся вначалѣ добрыхъ взаимныхъ отношеній.
Нѣкоторую нервность и недовѣріе эстонцевъ къ русскимъ вносилъ также вопросъ о признаніи эстонской самостоятельности. Вначалѣ «отношеніе къ намъ, русскимъ, въ Эстоніи было скорѣй хорошее, хотя и ясно было, что вся борьба противъ большевиковъ основана на пробудившемся національномъ чувствѣ и на стремленіи къ независимости», — свидѣтельствуетъ Родзянко[37]. Но съ теченіемъ времени политическое положеніе осложнилось, и «начали появляться признаки порчи отношеній между эстонцами и русскими». «Доходили слухи, что ни Колчакъ, ни Деникинъ не желаютъ признавать независимость Эстоніи, что конечно дразнило эстонцевъ, которые, какъ я уже сказалъ, вели борьбу съ большевиками только въ надеждѣ на независимость. Ни командующій корпусомъ, ни начальникъ штаба полк. фонъ Валь не хотѣли брать на себя отвѣтственности за признаніе независимости Эстоніи. На одномъ изъ засѣданій старшихъ чиновъ въ Ревелѣ я заявилъ, что признаніе это является совершенно необходимымъ, если русскіе люди хотятъ въ борьбѣ своей съ большевиками опираться на Эстонію, и предлагалъ объявить объ этомъ, то-есть признаніи Сѣвернымъ Корпусомъ независимости Эстоніи, эстонскому правительству и командованію. Полк. Дзерожинскій заявилъ, что въ принципѣ онъ со мной совершенно согласенъ, но что онъ не знаетъ, какъ посмотрятъ на это русскіе люди, и что поэтому онъ сдѣлаетъ эстонскому правительству такое заявленіе, какое найдетъ для себя, какъ для русскаго офицера, болѣе пріемлемымъ.» «Мнѣ было очевидно, — меланхолически замѣчаетъ дальше Родзянко, — что лица эти не въ состояніи договориться съ эстонцами и что въ дальнѣйшемъ отношенія должны были испортиться»[38].
