Борис Башилов - Пушкин и масонство

II

Про Пушкина можно сказать то же, что сказал Гейрих Гейне про Мишеля Шевалье, французского экономиста; что он "консерватор и в то же время прогрессист. Одною рукою он поддерживает старое здание для того, чтобы оно не рухнуло людям на голову, другою чертит план для нового, более обширного здания будущего". Пушкин, хорошо знавший всемирную и русскую историю, был сторонником мысли хорошо выраженной одним английским государственным деятелем, что "народы управляются только двумя способами - либо традицией, либо насилием". Закон гарантирующий человеку реально возможную в его время свободу черпает свою силу в традиции. Законы любого государства опираются на национальные традиции. Пушкин всегда невысоко ценил политическую свободу. В 1836 году он писал, например: Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспаривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать, И мало горя мне - свободна ли печать Морочить олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура: Все это, видите ль, слова, слова, слова... Иные, лучшие мне дороги права. Иная, лучшая потребна мне свобода ... Зависеть от властей, зависеть от народа Не все ли нам равно? Бог с ними!.. Никому Отчета не давать; себе лишь самому Служить и угождать: для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи. По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья Вот счастье, вот права! Уже "...18-летний Пушкин учит нас, что закон выше государства, и что правители не должны пользоваться законодательной властью по своему произволу". "Пушкин в юности был сторонником постепенного политического развития, - пишет известный юрист А. А. Гольденвейзер, уже в первом "Послании к цензору" мы находим резкое в устах 23-летнего юноши признание: "Что нужно Лондону, то рано для Москвы". Впоследствии он был убежден в необходимости для России монархического строя и даже оправдывал самодержавие русских царей, - не только потому, что он видел во власти русского царя гарантию того, что в России над всеми сословиями будет "простерт твердый щит" законности. Он был убежден, что в дворянскокрепостнической России только "самодержавной рукой" можно "смело сеять просвещение" и что только "по мании царя" может "пасть рабство". А в освобождении крестьян и в просвещении народа Пушкин правильно видел две главные предпосылки для устроения правового строя". (А. А. Гольденвейзер. В защиту права. Стр. 101). Пушкин, как правильно замечает А. Гольденвейзер, "был в своем политическом мировоззрении величайшим реалистом". "Именно за этот реализм, столь несвойственный русскому интеллигентскому мышлению С. Франк и называет Пушкина "Совершенно оригинальным и, можно сказать, величайшим русским политическим мыслителем XIX века". Пушкин был далек от морального максимализма Достоевского и Толстого. Он знал, что мы живем на грешной земле, среди грешных людей. Пушкин учил любить свободу, право, не революцию, а постепенное, но упорное стремление к лучшему социальному строю. VI. ВЗГЛЯД ПУШКИНА НА ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРОШЛОЕ РОССИИ Пушкин был не только умнейшим, но и образованнейшим человеком своего времени. Кроме Карамзина только Пушкин так глубоко и всесторонне знал прошлое русского народа. Работая над "Борисом Годуновым", он глубоко изучил Смутное время, историю совершенного Петром I губительного переворота, эпоху Пугачевщины, То есть, Пушкин изучил три важнейших исторических эпохи определивших дальнейшие, судьбы Русского народа. Пушкин обладал неизмеримо более широким историческим кругозором, чем большинство его современников и поэтому он любил русское историческое прошлое гораздо сильнее большинства его современников. "Дикость, подлость и невежество, - писал он, - не уважать прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим, а у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, т.е. историей отечества". ...Да ведают потомки православных, Земли родной минувшую судьбу, Своих царей великих поминают, За их труды, за славу, за добро, А за грехи, за темные деянья, Спасителя смиренно умоляют... Как правильно указывает И. С. Аксаков, во время открытия памятника Пушкину в Москве: "Любовь Пушкина к предкам давала и питала живое, здоровое историческое чувство. Ему было приятно иметь через них, так сказать, реальную связь с родною историей, состоять как бы в историческом свойстве и с Александром Невским, и с Иоаннами, и с Годуновым. Русская летопись уже не представлялась ему тем чем-то отрешенным, мертвою хартией, но как бы семейною хроникой." Один из образованнейших людей николаевской эпохи кн. П. Вяземский так оценивает Пушкина, как историка: "В Пушкине было верное понимание истории, свойство, которым одарены не все историки. Принадлежностями его ума были ясность, проницательность и трезвость.... Пушкин был одарен, так сказать, самоотвержением личности своей настолько, что мог отрешить себя от присущего и воссоздать минувшее, ужиться с ним, породниться с лицами, событиями нравами, порядками давным давно замененными новыми поколениями, новыми порядками, новым обществом и гражданским строем. Все это необходимые для историка качества, и Пушкин ими обладал в высшей мере". Пушкин писал: ...Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. На них основано от века По воле Бога самого Самостоянье человека, Залог величия его. Животворящие святыни. Земля была б без них мертва, Без них наш тесный мир - пустыня, Душа - алтарь без Божества. "Уважение к минувшему, - утверждает Пушкин, - вот черта, отличающая образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни дворянства" ("Наброски статьи о русской истории"). Во время Пушкина изучение русской истории и памятников древней русской письменности, только что начиналось и много Пушкин не мог знать. Но благодаря своему огромному уму, он тем не менее, ясно и верно понимал, что ход исторического развития России был совершенно иной, чем историческое развитие Европы. Будучи еще совершенно юным в своих "Исторических замечаниях" написанных в 1822 г., он тем не менее верно указывает, что: "Греческое вероисповедание, отдельное от прочих, дает нам ОСОБЕННЫЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР. В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римскокатолических: "...Мы были обязаны монахам нашей историей, следственно и просвещением". В статье "Отчуждение России от Европы" Пушкин высказывает следующее о результатах отделения Киевской Руси от Европы, с которой до нашествия татар она находилась в теснейших политических и культурных сношениях: "Долго Россия была совершенно отделена от судеб Европы. (Зачеркнуто: "Она совершила свое предназначение. С XI века, приняв христианстве из Византии, она не участвовала в умственной деятельности католического мира в эпоху Возрождения латинской Европы"). Ее широкие равнины поглотили силу монголов и остановили их разрушительное нашествие. Варвары, не осмелясь оставить у себя в тылу порабощенную Русь, возвратились в степи своего Востока. Христианское просвещение было спасено истерзанной и издыхающей Россией, а не Польшей, как еще недавно утверждали европейские журналы: но Европа, в отношении России, всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна". "Гизо объясняет одно из событий христианской истории, европейское просвещение. Он обретает его зародыш, описывает постепенное развитие и, отклоняя все отдаленное, случайное и постороннее, доводит до нас сквозь ряд темных и кровавых, тяжелых и расцветающих веков. Вы поняли все достоинство французского историка, поймите ж и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою, что история ее требует другой мысли, другой формулы, чем мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада". VII. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К САМОДЕРЖАВИЮ "Изучение истории Смуты приводит его к одному убеждению, которое является позднее основным для его политического мировоззрения, - к убеждению, что монархия есть в народном сознании фундамент русской политической жизни". (С. Франк). Утверждая о том, что Пушкин в зрелом возрасте был монархистом можно сослаться на следующее свидетельство Гоголя: Вот что писал Гоголь в своем письме к В. А. Жуковскому, помещенном под названием "О лиризме наших поэтов" в "Выбранных местах из переписки с друзьями": "...Как умно определял Пушкин значение полномощного монарха! И как он вообще был умен во всем, что ни говорил в последнее время своей жизни! "Зачем нужно, - говорил он, - чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон - дерево; в законе слышит человек что-то жестокое и небратское. С одним буквально исполнением закона не далеко уйдешь; нарушить же, или исполнить его никто из нас не должен: для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха - автомат: много-много, если оно достигнет того, чего достигли Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина. Человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит. Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них ни одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт. (А, кажется, он сам ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой, да поглядывает на всех, и уже один взгляд его достаточен на то, чтобы умягчить, в том и другом месте, какой-нибудь шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабанщик или неуклюжий тулумбас). При нем и мастерская скрипка не смеет слишком разгуляться на счет других: блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласия!" Как метко выражался Пушкин! Как понимал он значение великих истин!" "Можно сказать, - замечает С. Франк, - что этот взгляд Пушкина на прогрессивную роль монархии в России есть некоторый уникум в истории русской политической мысли XIX века. Он не имеет ничего общего ни с официальным монархизмом самих правительственных кругов, ни с романтическим, априорно-философским монархизмом славянофилов, ни с монархизмом реакционного типа. Вера Пушкина в монархию основана на историческом размышлении и государственной мудрости и связана с любовью к свободе и культуре". "Его символ веры, - указывает известный пушкинист М. Л. Гофман, - заключался для него в трех словах - Бог, Родина, Царь. Последний должен быть самодержавным монархом, наделенным безграничной властью, больше отцом Родины, чем ее слугой (с Иоанна Грозного не существовало более убежденного воспевателя самодержавия, чем Николай I). (М. А. Гофман. Драма Пушкина. "Возрождение". Тетрадь 62). "...Прежде всего Пушкин в отношении русской политической жизни убежденный монархист, как уже было указано выше. Этот монархизм Пушкина не есть просто преклонение перед незыблемым в тогдашнюю эпоху фактом, перед несокрушимой в то время мощью монархического начала (не говоря уже о том, что благородство, независимость и абсолютная правдивость Пушкина совершенно исключают подозрение о каких-либо лично-корыстолюбивых мотивах этого взгляда у Пушкина). Монархизм Пушкина есть глубокое внутреннее убеждение, основанное на историческом и политическом сознании необходимости и полезности монархии в России свидетельство необычайной объективности поэта, сперва гонимого царским правительством, а потом всегда раздражаемого мелочной подозрительностью и враждебностью". "В отношении же России, Пушкин в зрелую эпоху никогда не был конституционалистом, а - хотя с существенными оговорками, о которых ниже - был, в общем скорее сторонником самодержавной монархии. В политическом мировоззрении Пушкина можно наметить лишь немногие общие принципы - в высшей степени оригинальные, не укладывающие в программу какой-либо партии XIX века". (С. Франк, Пушкин, как политический мыслитель). Пушкин прекрасно понимал то, что до сих пор не могут понять многие левые, что недостатки русской жизни объясняются отнюдь не наличием самодержавия. Что одна смена самодержавия ничего не даст, что чернь всегда будет худшим тираном, чем царь. Зависеть от царей, - зависеть от народа Не все ли мне равно?.. VIII. ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ МИРОВОЗЗРЕНИЯ ПУШКИНА Великий поэт понимал, что многие из его современников предъявляют русской действительности часто такие требования, какие не выдержит ни одно государство на свете. Коснувшись в 1832 году характера зарождавшегося русского либерализма Пушкин пророчески заметил, что в России очень много людей "стоящих в оппозиции не к правительству, а к России". Пушкин, как позднее Гоголь, ясно сознавал, что добиваться улучшения жизни в России должно и нужно, но нельзя в жертву иллюзорным политическим мечтам и политическому фанатизму приносить Россию, созданную жертвенным трудом многих поколений русских людей. Пушкин чувствовал свою кровную связь с национальным государством и самодержавием, создавшим это государство. Эта основная черта политического мировоззрения зрелого Пушкина всегда раздражала членов Ордена. В силу именно этой причины русская интеллигенция несколько раз переживала многолетние периоды отрицания Пушкина. ..."Борис Годунов" с его Пименом, это не что иное, как яркое отображение древней Святой Руси; от нее, от ее древних летописцев, от их мудрой простоты, "от их усердия, можно сказать, набожности, к власти Царя, данной от Бога", он сам почерпнул эту инстинктивную народную любовь к русской Монархии и русским Государям. Его светлый, трезвый государственный смысл вместе с благородною правдивостью и честностью сердца, заставлявшими его добросовестно углубляться в изучение родной истории и современной ему иноземной политической жизни, постепенно превратили в нем это полусознательное чувство в сознательное твердое убеждение". (Митрополит Анастасий. Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви). "...Общим фундаментом политического мировоззрения Пушкина было национально-патриотическое умонастроение, оформленное как государственное сознание. Этим был обусловлен его прежде всего страстный постоянный интерес к внешне-политической судьбе России. В этом отношении Пушкин представляет в истории русской политической мысли совершенный уникум, среди независимых и оппозиционно настроенных русских писателей XIX века. Пушкин был одним из немногих людей, который оставался в этом смысле верен идеалам своей первой юности - идеалам поколения, в начале жизни пережившего патриотическое возбуждение 1812-15 годов. Большинство сверстников Пушкина к концу 20-х и в 30-х годах утратило это государственно-патриотическое сознание отчасти в силу властвовавшего над русскими умами в течение всего XIX века инстинктивного ощущения непоколебимой государственной прочности России, отчасти по свойственному уже тогда русской интеллигенции сентиментальному космополитизму и государственному бессмыслию", (С. Франк. Пушкин, как политический мыслитель). В сороковых годах Печорин уже писал: Как сладостно отчизну ненавидеть И жадно ждать ее уничтоженья! И в разрушении отчизны видеть Всемирную денницу возрожденья. IX. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К ДЕМОКРАТИИ За два года до смерти (в 1835 году), в заметке "Об истории поэзии Шевырева", то есть имея уже совершенно сложившееся законченное мировоззрение, Пушкин писал: "...Франция, средоточие Европы, представительница жизни общественной, жизни - все вместе эгоистической и народной. В ней науки и поэзии не цели, а средства. Народ властвует в ней отвратительною властию демократии". Так высказывался умнейший человек России о самой "блистательной" демократии в современной ему Европе. Это не случайное мимолетное мнение. Это обычная позиция, которую занимает зрелый Пушкин к демократическому образу правления. Если Пушкин очень невысокого мнения о французской демократии, то не лучшего мнения он и о демократическом образе правления, которое существует в Новом Свете, в Соединенных Штатах. В большой критической статье о мемуарах Джона Тренера, Пушкин пишет: "...С некоторого времени Северо-Американские Штаты обращают на себя в Европе внимание людей наиболее мыслящих. Не политическое происшествие тому виною: Америка спокойно совершает свое поприще, доныне безопасная и цветущая, сильная миром, упроченным ей географическим ее положением, гордая своими учреждениями. Но несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными. Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось". Дальше Пушкин, о котором Гоголь сказал, что "раз это Пушкин сказал, значит это уж верно", дает следующую резкую характеристику порядкам, существовавшим в современных ему Соединенных Штатах: "С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую, подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (комфорт); большинство, нагло притесняющие общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами". Пушкин разоблачает лицемерие жизни в Соединенных Штатах с большой силой. Пушкин ясно предвидел во что выльется в дальнейшем лицемерие примитивной американской демократии, о которой в дальнейшем с негодованием выступали Виктор Гюго, Чарльз Диккенс, Кнут Гамсун и многие другие европейские и американские писатели. Пушкин ясно отдает себе отчет в том, что демократический образ правления это хороший выход из легких затруднений: в творческие силы демократии созревший духовно Пушкин не верит: "Во все времена, говорил Пушкин А. О. Смирновой, - были избранные, предводители; это восходит от Ноя и Авраама. Разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством. В массе воли разъединены, и тот кто владеет ею, - сольет их воедино! Роковым образом, при всех видах правления, люди подчинялись меньшинству или единицам, так что слово демократия в известном смысле, представляется мне бессодержательным и лишенным почвы. В сущности неравенство есть закон природы. В виду разнообразия талантов, даже физических способностей, в человеческой массе нет единообразия; следовательно, нет и равенства. Все перемены к добру или худу затевало меньшинство; толпа шла по стопам его, как панургово стадо. Чтобы убить Цезаря, нужны были только Брут и Кассий; чтоб убить Тарквиния достаточно одного Брута. Единицы совершали все великие дела истории. Воля создавала, разрушала, преобразовывала. Ничто не может быть интереснее святых - этих людей с чрезвычайно сильной волей. За этими людьми шли, их поддерживали, но первое слово всегда было сказано ими. Все это является прямой противоположностью демократической системе, недопускающей единиц - этой естественной аристократии. Не думаю, чтоб мир мог увидеть конец того, что исходит из глубины человеческой природы, что, кроме того, существует и в природе неравенства". Из этого взгляда и вытекает презрение и ненависть Пушкина к демократии, то есть к господству слепой массы в государственной жизни. А какие отвратительные формы, приобретает власть массы, знает каждый из нас, имеющий несчастье жить в эпоху, когда во всех государствах большую роль играют в политике человек массы. Вспомните, что пишет об этом человеке массы знаменитый испанский философ Ортега в книге "Восстание массы". X. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К "ВЕКУ ПРОСВЕЩЕНИЯ" И К РЕВОЛЮЦИИ, КАК СПОСОБУ УЛУЧШЕНИЯ ЖИЗНИ "Что нужно Лондону - то рано для Москвы" А. С. Пушкин В пору духовной зрелости Пушкин был противником переустройства жизни с помощью революции. Пушкин никогда не был революционером. Месяц спустя после восстания декабристов, он писал Дельвигу: "...Никогда я не проповедовал ни возмущения, ни революций - напротив". "Уже во время жизни в Михайловском у Пушкина выработалась "какая-то совершенно исключительная нравственная и государственная зрелость, беспартийночеловеческий, исторический, "шекспировский" взгляд на политическую бурю декабря 1825 г." (С. Франк. Пушкин, как пол. мыс. стр. 24). Отношение Пушкина к "веку просвещения" и идейной основе французской революции, - учению философов - просветителей мы можем узнать из статьи "О русской литературе с очерком французской" и из других его статей, заметок и художественных произведений. Умственно созрев Пушкин осуждает философов-"просветителей" за их политический и нравственный цинизм. Своего прежнего кумира Вольтера он называет "фернейским шутом". "Гуманизм сделал французов язычниками",- сказал Пушкин Смирновой. У него не было двойной морали, применяющей разные мерки к деятелям и героям революции и к их несчастным жертвам. Даже в таком раннем, незрелом произведении, как ода "Вольность", написанная по словам Тырковой в 1817 году, и имевшем целью воспеть свободу и дать урок царям, он выносит одинаково суровый приговор и монархам, если они, пренебрегая законом, обращают - свою власть в жестокую тиранию, и тем, кто поднимает на них предательскую кровавую руку мести: последних он сравнивает с "янычарами", считая их "стыдом и ужасом" наших дней. Устами А. Шенье, казненного во время французской революции, он разоблачает ложь и обман последней, которая, подняв восстание во имя свободы, утопила ее в крови. Какою огненною силою дышат обличительные, подлинно контрреволюционные слова, которые Пушкин влагает в уста обреченного на смерть Шенье, выражая в них, прежде всего собственное негодующее чувство: З а к о н, На вольность опершись, провозгласил равенство! И мы воскликнули: Б Л А Ж Е Н С Т В О! О горе! О безумный сон! Где вольность и закон? Над нами Единый властвует топор. Мы свергнули царей. Убийцу с палачами Избрали мы в цари; о ужас, о позор!.." (Митрополит Анастасий. Нравственный облик Пушкина. стр. 22). Изучив Смутное время и Пугачевщину, Пушкин приходит к выводу: "Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или методы не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим и своя шейка копейка, а чужая голова - полушка". Из мудрого понимания спасительности твердых исторических традиций вырастает постоянная тревога Пушкина о будущем, предчувствия о возможности новых противоправительственных заговоров. "Лучшие и прочнейшие изменения, - пишет он в "Мыслях на дороге", - суть те, которые происходят от одного улучшения нравов без насильственных потрясений политических, страшных для человечества". В "Капитанской дочке", стоя уже на краю могилы, Пушкин оставлял через героя повести следующий завет молодому поколению своей эпохи: "Молодой человек, если записи мои попадут в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения общественных нравов без всяких насильственных потрясений". Но молодое поколение, после смерти Пушкина не сделало этот завет Пушкина основным принципом своих политических взглядов, оно пошло за "Пугачевым из университета", за основателями Ордена - Герценом, Бакуниным, Белинским. И потребовались ужасы большевизма, чтобы члены Ордена признали мудрость политического мировоззрения Пушкина. Так С. Франк в упоминаемой уже работе "Пушкин, как политический мыслитель" признает, что: "Историческим фактом остается также утверждаемая Пушкиным солидарность судьбы монархии и образованных классов и зависимость свободы от этих двух факторов". Чрезвычайно интересно, что взгляды Пушкина по вопросу о методах улучшения жизни в России полностью совпадают со взглядами Николая I. 15 февраля 1835 года Николай I писал Паскевичу, что он благодарит Бога за то, что Россия имеет возможность идти "смело, тихо, по христианским правилам к постепенному усовершенствованию, которое должно из нее на долгое время сделать сильнейшую, счастливейшую страну в мире". (А. Щербатов. Генерал-фельдмаршал кн. Паскевич-Эриванский. СПБ. т. V, стр. 229). XI. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К СОВЕРШЕННОЙ ПЕТРОМ I РЕВОЛЮЦИИ Относясь отрицательно к революции, как способу улучшения жизни, Пушкин отрицательно относился и к революции совершенной Петром I. Первый раз оценку Петру I Пушкин делает в "Исторических замечаниях" написанных в 1882 году. "Впервые, - пишет С. Франк, - в творчестве Пушкина здесь раздается нота восхищения Петром, пока еще, однако, довольно сдержанного, Пушкин резко противопоставляет "Северного Исполина" его "ничтожным наследникам". В чем увидел в заметках С. Франк ноты восхищения - усмотреть трудно! Разве что в фразе "ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, подражая ему во всем, что только не потребовало нового вдохновения". Но дальше ведь Пушкин пишет: "Петр не страшился народной свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверяя своему могуществу, и презирал человечество, может быть, более чем Наполеон". К этой оценке Пушкин делает следующее характерное примечание: "История представляет около него всеобщее рабство. Указ разорванный кн. Долгоруким, и письмо с берегов Прута приносят великую честь необыкновенной душе самовластного Государя: впрочем, все состояния, окованные без разбора, были равны перед его дубинкой. Все дрожало, все безмолвно повиновалось". Такими способами властвования, как известно, Пушкин никогда не восхищался. В разные эпохи своей жизни, по мере развития мировоззрения, Пушкин по-разному понимает Петра. В раннюю, юношескую пору - он для него полубог, позже он видит в нем черты демона разрушения. В статье "Просвещение России" Пушкин указывает на то, что в результате совершенного Петром, Россия подпала под влияние европейской культуры: "...Крутой переворот, произведенный мощным самодержавием Петра НИСПРОВЕРГНУЛ ВСЕ СТАРОЕ, и европейское влияние разлилось по всей России. Голландия и Англия образовали наши флоты, Пруссия - наши войска. Лейбниц начертал план гражданских учреждений". Пушкин всегда остается трезв в своих рассуждениях о Петре, всегда видит крайности многих его мероприятий. Гениальным своим чутьем он угадывает в нем не обычного русского царя, А РЕВОЛЮЦИОНЕРА НА ТРОНЕ. Как бы ни старались члены Ордена доказать, что Петр будто бы являлся для Пушкина образцом государственного деятеля, все их уверения все равно будут ничем иным как сознательной ложью. Именно никому другому, а Пушкину принадлежат утверждения, что Петр I был не реформатором, а революционером, и что он провел совершенно не реформы, а революцию. Он первый назвал мнимые реформы Петра I революцией. В заметке "Об истории народа Русского Полевого" Пушкин пишет: "С Федора и Петра начинается революция в России", которая продолжается, до сего дня". В статье "О дворянстве" Пушкин называет Петра I "одновременно Робеспьером и Наполеоном - воплощенной революцией". В черновике письма к Чаадаеву по поводу его "Философического письма" Пушкин неоднократно называет совершенное Петром революцией. "Но одно дело произвести революцию, другое дело закрепить ее результаты. До Екатерины II продолжали у нас революцию Петра, вместо того, чтобы ее упрочить. Екатерина еще боялась аристократии. Александр сам был якобинцем. Вот уже 140 лет как (...) сметает дворянство; и нынешний император первый воздвиг плотину (очень слабую еще) против наводнения демократией, худшей, чем в Америке (читали ли Вы Торквиля?) Я еще под горячим впечатлением от его книги и совсем напуган ею". Чрезвычайно характерно, что написанную в свое время Карамзиным записку "О древней и новой России", в которой Карамзин осуждает крайности преобразовательных методов Петра I и реформы Сперанского, напечатал первый Пушкин в своем "Современнике". Проживи Пушкин больше и доведи он до конца "Историю Петра Великого", он наверное сумел бы окончательно разобраться в антинациональности совершенного Петром. Весной 1830 года он, например, приветствует возникшее в то время у Имп. Николая I намерение положить конец некоторым политическим традициям введенным Петром I. 16 марта 1830 года он с радостью пишет П. Вяземскому: "Государь уезжая оставил в Москве проект новой организации контрреволюции революции Петра". Пушкин отзывается об намерении Николая I совершить контрреволюцию - революции Петра I с явным одобрением. "Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных - вот великие предметы". Двойственное отношение Пушкина встречаем мы и в "Медном всаднике", который всегда выставляют в качестве примера, что Пушкин восхищается Петром I без всяких оговорок. Верный своему методу исследования, приведу по этому поводу не свою, личную оценку, а признания члена Ордена критика Г. Адамовича. В напечатанном в "Нов. Рус. Слово" № от 10 ноября 1957 года) статье "Размышления у камина" он пишет: "Медный Всадник", например: великое создание, по распространенному мнению даже самое значительное из всего написанного Пушкиным. До сих пор в его истолковании нет полного согласия, и действительно, не легко решить, оправдано ли в нем дело Петрове или раздавленный железной волей "державца полумира" несчастный Евгений имел основание с угрозой и злобой шепнуть ему "Ужо тебе" от имени бесчисленных жертв всяких государственных строительств, прежних и настоящих". А в рецензии на книгу члена Ордена проф. В. Вейдле "Задачи России" Г. Адамович отмечает, что касаясь вопроса об отношении Пушкина к Петру I, В. Вейдле по примеру своих многочисленных предшественников "...нередко сглаживает углы или умышленно, молчит". "Даже в "Медном Всаднике", особенно ему (Пушкину) дорогом и близком, он отмечает только "восторг перед Петром, благословение его делу" и не видит другого, скрытого облика поэмы темного, двоящегося, отразившего тот ужас перед "державцем полумира", который охватил Пушкина в тридцатых годах, когда он ближе познакомился с его действиями и личностью" ("Русская Мысль" № 903). Не случайно первый биограф Пушкина П. В. Анненков заметил, что Пушкин мог бы написать "Историю Петра Великого, материалов он имел для этого достаточно, он не захотел писать ее" "Рука Пушкина дрогнула", пишет Анненков. Связанный цензурными требованиями своего времени Пушкин не мог открыто высказать в "Медном Всаднике" свое истинное мнение о Петре. Но свое отношение к Петру он все же выразил. "Медный Всадник" олицетворение государственной тирании, Евгений олицетворяет русскую личность подавленную Петром I. И Пушкин пишет про "Медного Всадника": "Ужасен он в окрестной мгле". Эта фраза по моему мнению и вскрывает истинное отношение Пушкина к Петру после того, как он понял его роковую роль в Русской истории. XII. КАК ПУШКИН ОТНОСИЛСЯ К ПРЕДКУ РУССКИХ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ А. РАДИЩЕВУ "...Мы никогда не почитали Радищева великим человеком". А. Пушкин. "Александр Радищев"