Сергей Кремлев - Политическая история Первой мировой
Французский историк Антонэн Дебидур в молодости воевал с пруссаками и по отношению к Германии объективным быть не мог. Но не более верно изображал он и франко-русские отношения. По Дебидуру – а он был современником всех описываемых событий – инициатива сближения с Францией принадлежала России, хотя на деле в этом была заинтересована как раз милая сердцу Дебидура Галлия. Франция обеспечивала себе, во-первых, безопасность. Во-вторых, она вытесняла с Востока Германию. А России союз с Францией не давал ничего, кроме займов, которые были сыром в мышеловке, да ещё и не бесплатным. В придачу мы получали абсолютно нам невыгодную вражду с немцами.
Наши связи с немцами установились не вчера. Можно вспомнить множество немецких по рождению, но русских по судьбе и заслугам перед Родиной немецких фамилий, хотя бы того же физика Эмилия Христиановича Ленца или академика Карла Максимовича фон Бэра, писавшего свои труды на немецком языке, но одним введением в народное потребление каспийской сельди (вместо «голландской») увеличившим национальное богатство России на миллионы тогдашних очень весомых и очень нужных нам рублей.
Возможно, читатель удивится, при чём здесь «селёдка»? А при том, что по тем временам, в разруху Крымской войны, мы ещё не умели приготовлять сельдь в промышленных масштабах самостоятельно. И впервые это удалось именно Бэру – не только великому русскому биологу, но и, как видим, практическому организатору конкретных хозяйственных дел, укреплявшему нашу экономическую независимость.
Бэр же был инициатором знаменитой (увы, знаменитой тогда, а ныне полузабытой!) транссибирской экспедиции Александра Фёдоровича Миддендорфа 1842–1845 годов. Одним из результатов этой экспедиции ещё одного русского немца стало присоединение к России Амурского края. Впрочем, это был век девятнадцатый.
Однако уже в петровские времена восемь лет шёл по просторам Сибири – с благословения великого Петра и по его приказу – Даниил Готлиб Мессершмидт. Родился в Данциге, умер в 1735 году в Петербурге, в нужде… Быстро освоив русский, он писал о себе: «Претерпевая великие труды и поездки, лишился здравия своего от нетерпимых многократных болотных и протчих вод, собирал в Сибири старинных мамонтовых костей, всяких каменьев и протч.».
Уроженец Лейпцига Готлиб Шобер, тоже по воле Петра, исследовал Поволжье, Терек, Каспий. Умер в Москве.
Вот как оценил их заслуги перед Россией академик Владимир Иванович Вернадский: «С них начинается естественнонаучное изучение России, они являются родоначальниками того великого коллективного научного труда, который беспрерывно и преемственно продолжается с 1717 года до наших дней… Шобер и Мессершмидт были немцами, но отдали России всю свою жизнь… Их имена должны быть запомнены нами – продолжателями начатого ими дела».
Немка Екатерина II удержала Россию от немецкого засилья, от властвования над русскими императора Петра III, желавшего быть «прусским поручиком». С другой стороны, она же манифестами от 4 декабря 1762 года и от 22 июля 1763 года приглашала иностранцев селиться в свободных местах России. На русские земли потянулись переселенцы из Вестфалии, Пфальца, Баварии, Саксонии, Швабии, Эльзас-Лотарингии.
К концу XIX века у нас жило почти полтора миллиона немцев. В одном Поволжье было 190 немецких колоний. Немецкий вопрос в России имел и плюсы, и минусы, но он был фактом. Причём фактом в потенциале положительным, потому что колонии были не раковыми опухолями, а примерами разумного хозяйствования и разумной жизни. Они не подавляли русских, а вносили в общий российский процесс что-то своё, России нужное и полезное.
Что же касается государств, то союзные Германия и Россия взаимно дополняли бы друг друга во всех отношениях. И хотя пангерманисты заглядывались на Украину, в Германии было достаточно трезвых голов для того, чтобы понять: «Всяк при своём».
По крайней мере – на русском Востоке.
В СВОЕЙ практической внешней политике Бисмарк далеко не всегда был последовательным проводником собственных же принципов. Что ж, умному государственному деятелю его принципы не должны мешать поступать реалистически, с учётом конкретной обстановки. И поэтому Бисмарк порой жестоко конфликтовал с нами, но не это определяло его генеральную линию – линию на лояльность к России.
Русский мыслитель Николай Яковлевич Данилевский хорошо написал в своём труде «Россия и Европа» о вечной вражде к нам Англии, о вечной готовности Франции встать рядом с Альбионом против российских интересов. Что же касается Пруссии, то Данилевский высказывался однозначно: «Задача этого государства, столь блистательно им начатая ещё во времена Великого Фридриха, столь блистательно им продолженная под руководством Бисмарка, но далеко ещё не оконченная, заключается, бесспорно, в объединении Германии, в доставлении немецкому народу политической цельности и единства. Цель эта недостижима без помощи и содействия России».
В общем-то, так считал и Бисмарк. Когда ему сообщили, что принц Вильгельм (будущий император) хочет выучиться русскому языку, канцлер буркнул: «Это самое лучшее, что он может сделать». Однако Бисмарку же принадлежат следующие слова: «Есть одно благо для Германии, которое даже бездарность германских дипломатов не сможет разрушить, – это англо-русское соперничество». Не самая лояльная к России мысль Бисмарка, но тут уж что есть, то есть.
К тому же верхушка российского общества не очень-то приветствовала и поощряла усиление Германии… И что там недалёкие царедворцы – на германское возрождение с опаской поглядывал даже такой тонкий аналитик, как Фёдор Иванович Тютчев.
Люди практического дела смотрели на многие вещи спокойнее… Так, в 70-е годы XIX века фирма Круппа, получив от прусского правительства заказ на орудия крупного калибра, столкнулась с большими трудностями. Справиться с ними помогли русские учёные-артиллеристы – специалисты по баллистике и порохам. А опытные стрельбы Крупп проводил на Охтенском полигоне… Ведь и самóй России такой опыт был нелишним.
Увы, от подобных доверительных отношений с немцами мы постепенно уходили в мутное, туманное будущее… В том числе и поэтому от линии Бисмарка под конец XIX века всё чаще отходила Германия. Вильгельм II, несмотря на былые уроки русского языка и предостережения Бисмарка, назначил канцлером генерала Георга-Лео фон Каприви де Капрера ди Монтекукули.
И генерал попытался договориться с Англией против возникающего франко-русского блока. Советская «История дипломатии» считает, что это Каприви порвал «перестраховочный» договор с Россией, чем и толкнул-де её на союз с Францией. Но Каприви был канцлером три года – с 1891-го по 1894-й, а дрейф Второго и Третьего Александров в сторону Франции начался гораздо раньше. Уже в 1888 году Россия «заглотила» первый французский заём, так что события оказались переставленными по времени: Каприви потому и мог вбивать клин между Рейхом и Россией, что этому близоруко помогал сам царизм.
Впрочем, не только царизм…
Одна интересная деталь высвечивает этот период очень характерно. Николай Карлович Гирс происхождения был шведского, а душу имел русскую. К началу девяностых годов ему исполнилось семьдесят лет, и почти десять лет он сидел в кресле министра иностранных дел России. Он был умен, опытен и потому выступал за осторожное сближение с Германией. «Даже видимость того, что Россия ищет дружбы Франции, скорее ослабит, чем укрепит наши позиции», – резонно считал Гирс.
Был он, впрочем, также и чиновно послушен, и поэтому ему пришлось вскоре заключить франко-русский пакт, как того требовали Александр III и российская (хотя далеко не русская) биржа.
Заключить вот в какой обстановке…
Практически весь мировой Капитал боялся прочного русско-германского союза, боялся, пожалуй, больше, чем чего-либо другого. Такой союз делал невозможной большую континентальную войну в Европе, мог сорвать множество замыслов. Противостоять же военной силой такому союзу было бы очень сложно. Англия и США не имели сухопутных армий, а Франция…
Вот Франция-то, как наиболее обеспокоенная сторона, и ринулась обрабатывать Россию в пользу заключения прямого военного союза с ней. Естественно, против Германии.
Даже тугодум Александр III заколебался. Позиция же Гирса была отрицательной. Судьбы многих будущих прибылей повисли в сером воздухе петербургского мая 1891 года. А Франция всё настоятельнее хотела быть уже не только ростовщиком для России, но и её старшим воинским начальником.
В качестве кредитора французские Ротшильды обещали устроить России очередной заём. Через русских евреев они финансировали почти всё железнодорожное строительство в стране и контролировали бóльшую часть банковской системы. И вдруг… Вдруг Альфонс Ротшильд заявил, что он-де с радостью разместил бы в Европе заём российского правительства, но «не сможет этого сделать, пока в России не прекратятся преследования несчастных евреев». Если учесть, что в Петербурге на одного банкира-русского приходилось четыре банкира-соплеменника Альфонса, то претензия была «обоснованной», что и говорить.
