Петр Дерябин - Стражи Кремля. От охранки до 9-го управления КГБ
В начале 1908 года Азеф сообщил Герасимову о всех отколовшихся группах, включая «Отряд Карла». Это предательство оказалось равнозначным их ликвидации. Все мелкие террористы-эсеры были выловлены и без промедления казнены, посажены в тюрьмы или отправлены в ссылку.
В то же время совершенно неожиданное обстоятельство усилило риск разоблачения Азефа. Этому нечаянно способствовали другие тайные агенты Охраны. Действуя по доносу, сотрудники внешнего агентства арестовали Карповича, который ранее совершил побег из тюрьмы и по причине болезни Гершуни и временно отколовшегося Савинкова стал вторым человеком в «боевой организации» после Азефа. Осознавая, что случившееся может скомпрометировать его любимого агента, Герасимов принял меры по прикрытию Азефа, инсценировав побег Карповича в типичной для Охраны манере. На этот раз, правда, спектакль прошел с некоторыми осложнениями. Конвоир, перевозивший Карповича по столице в экипаже, «неосторожно» оставил молодого террориста без присмотра, однако тот этим обстоятельством не воспользовался. Лишь во второй раз оставленный без присмотра молодой человек наконец сообразил, что можно делать ноги.
Из-за этого происшествия и ареста раскольнических групп Азеф посчитал для себя благоразумным уехать за границу. Он отправился туда в марте 1908 года, прихватив с собой мадам Н. Полагают также, что он побывал в Париже, присутствовал при кончине Гершуни. Не исключено, что он планировал не возвращаться в Россию, расставшись и с Охраной, и с «боевой организацией». Однако во время его отсутствия эсеровские террористы провели Отважное ограбление туркестанского банка. Примерно сто тысяч рублей из захваченной добычи было решено выделить «боевой организации». А поскольку ощутимая часть от таких сумм попадала в карман Азефа, у него не оставалось альтернативы, кроме как вернуться в Санкт-Петербург, что он и Сделал на Пасху 1908 года, взяв с собой, естественно, мадам Н…
Здесь он проявил повышенную активность, несомненно ободренный скорым пополнением карманов. Но и В действительности работы у него оказалось навалом: организация доставки добычи из Туркестана, совещания с коллегами по Центральному Комитету партии социалистов-революционеров, планирование убийства Николая во время поездки в Ревель на встречу с королем Англии. И естественно, нужно было передать Герасимову сведения о покушении на царя, или, точнее, те детали, которые Азеф находил нужным передать.
Заговор в Ревеле, как никакой другой, показал, насколько высокого ранга были источники информации у эсеров, а также насколько незаменим Азеф для Герасимова в его задаче оберегать царя. Стараясь сбить с толку «боевую организацию», Охрана постоянно вносила изменения в маршрут и расписание поездки императора в Ревель. В ходе их частых бесед Герасимов не на шутку тревожился, когда узнавал от Азефа, что такие изменения становятся известными «боевой организации». А один раз тревога Герасимова переросла в потрясение, когда Евно сообщил ему о коррекции маршрута, о которой сам шеф Охраны узнал только на следующий день по «строго конфиденциальным» каналам. Герасимов настаивал, чтобы Азеф сообщил имя осведомителя, но агент отказался, заявив, что такое разоблачение скомпрометирует его и осложнит задачу предотвращения покушения. Тогда Герасимов доложил о случившемся Столыпину. Премьер отказывался в такое поверить, сказал, что это случайное совпадение, и потребовал расследования. Когда он получил от Герасимова результаты заказанного им расследования, то просто отмахнулся от всего этого дела, поскольку разоблачение столь высокопоставленного осведомителя вызовет только скандал, а заодно и поставит в опасное положение Азефа. Имя предателя в высоких сферах, возможно даже в самой императорской семье, так и не стало известным истории, но и покушение в Ревеле тоже не удалось.
Основательно улучшив свое материальное положение после туркестанского ограбления, Азеф решил наконец уйти на покой. Ведь ему уже перевалило за сорок, и он уже занимался этой грязной и опасной работой пятнадцать лет. Но Евно считал, что должен совершить последний, памятный подвиг и на самом деле покончить с самодержавием путем убийства Николая.
В 1908 году он уехал из России, позаботившись о том, чтобы мадам Н. присоединилась к нему позже. Конечной целью его путешествия стала Шотландия. В доках Глазго строился крейсер «Рюрик» для царского военно-морского флота. Здесь уже находились члены «боевой организации», так же как и менее опасные представители от партий социалистов-революционеров и несколько социал-демократов. Последние пытались вести пропаганду среди членов экипажа, которым предстояло привести этот корабль в российский порт.
«Боевая организация» обсуждала два плана: или найти члена экипажа, который согласится убить царя во время осмотра корабля, или же тайно поместить на борту террориста для выполнения этого задания. Но среди членов экипажа желающего пойти на подвиг не оказалось, и тогда нашли укромное место для зайца от «боевой организации». На борт под псевдонимом поднялся Азеф, настолько слабыми были меры безопасности. Он осмотрел предполагаемое потайное место, решил, что оно недостаточно надежно, чтобы в нем прятался террорист в течение нескольких недель до ожидавшегося осмотра царем корабля, и отверг этот план. Тогда два приятеля Савинкова и Карповича добровольно вызвались совершить покушение на царя и завербовались в члены экипажа.
Крейсер «Рюрик» с двумя убийцами на борту вышел из Глазго к берегам России в середине августа 1908 года, а Азеф в качестве члена Центрального Комитета отправился в Лондон на конференцию партии эсеров.
А тем временем, и это осталось совершенно неведомо Азефу, усилились подозрения в том, что он является тайным агентом Охраны. Эти подозрения достигли опасной отметки. Владимир Бурцев, который вроде бы фиксировал для истории деяния эсеров и специализировался в разоблачении провокаторов, уже давно считал, что постоянные аресты Охраной террористов лежат на совести предателя, занимающего высокое положение в партии, а возможно, и в самой «боевой организации». И Бурцев был убежден, хотя и не имел достоверных доказательств, что предатель — Азеф.
Бурцева особенно встревожило участие Азефа в лондонской конференции, и он написал о своих подозрениях товарищу по партии. Его письмо в конечном итоге попало в Центральный Комитет эсеров, и многие его члены высказались за то, чтобы судить Бурцева как клеветника. Однако Савинков и другие возражали против самой идеи проведения суда, полагая, что это запятнает «боевую организацию». Вскоре после этого Савинков, который верил, что Бурцев — честный, хотя и неосведомленный человек, рассказал этому летописцу все, что сам знал о роли Азефа в «боевой организации», и даже посвятил его в детали покушения на «Рюрике», которое, как он надеялся, будет совершено в скором времени.
Эти откровения поставили Бурцева в поистине трудное положение, но тут ему улыбнулась удача. В поездке из Кельна в Берлин он столкнулся не с кем иным, как с самим Лопухиным, находившимся в дурном настроении. Бурцеву давно было известно, что существует очень важный тайный агент полиции под кодовым именем Раскин, и он считал, что Раскин и Азеф — одно и то же лицо. Бывший директор полицейского департамента неожиданно подтвердил подозрения эсера.
Большего Бурцеву и не требовалось. Почти немедленно после своего разговора с Лопухиным, но не ссылаясь на него, он уведомил партию эсеров, что собирается выступить с обвинениями против Азефа в эмигрантской печати. В создавшихся условиях центральному комитету не оставалось иного выбора, как «умиротворить» Бурцева или судить его. Поэтому в октябре 1908 года на парижской квартире Савинкова собрался так называемый суд чести, в котором приняли участие многие ветераны партии, например Вера Фигнер.
На протяжении почти целого месяца — пока Азеф изображал из себя заботливого человека с чистой совестью, таскаясь по заграницам сначала со своей женой и детьми, а потом с мадам H., — обвинения Бурцева висели в воздухе, не произведя никакого впечатления. Наконец озлобленный разоблачитель, вопреки данному Лопухину обещанию не ссылаться на него, передал суду слова бывшего директора полицейского департамента. Это открытие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Суд больше не ставил под сомнение утверждения Бурцева. Но партия решила сначала послать представителя в Санкт-Петербург, чтобы услышать обвинение непосредственно от самого Лопухина. Тот не только подтвердил делегату эсеров свое заявление Бурцеву, но и рассказал ему все, что знал о содрудничестве Азефа с Охраной, Он даже вызвался поехать в Лондон и изложить имеющиеся у него факты членам Центрального Комитета партии эсеров.
К этому времени, в ноябре 1908 года, теперь уже не такого беззаботного Азефа предупредили о случившемся. Возможно, это сделал участвовавший в суде чести Савинков. Азеф тоже совершил поездку — торопливую и тайную — в Санкт-Петербург. Он прямо направился к Герасимову. Тот вместе с Азефом тщетно пытался уговорить Лопухина отречься от своих обвинений. (Позже Лопухина должным образом судили и отправили в сибирскую ссылку, но это никоим образом не покрыло ущерба, нанесенного им Охране.)
