Сергей Мирный - Живая сила. Дневник ликвидатора
Это такой грузовой автофургон: приезжает в армейскую часть, открывает широкую дверь сзади и начинает торговать: иголки-нитки, пирожки, ситро, подворотнички, мыло, пряники, крем для обуви, безопасные бритвы, зубные щетки, конверты, ручки, одеколон…
На следующий день старшина возмущается:
– Весь одеколон попили! После автолавки утром в сортир заходишь, а там ambre как в парикмахерской!
Сортир
Если б меня спросили, чем отличается армия от гражданки, я б сказал: «В первую очередь – отсутствием приватности».
Ты ни на миг не бываешь один.
Даже там, где это было б естественно.
Я не говорю о том, что сходить с приятелем за генеральскую линейку, на опушку помочиться под дубом (или сосной, как это было в чернобыле) – это праздник души. Это… ну не знаю… как, наверное, выпить где-нибудь в Париже чашечку кофе, глядя с приятелем на обтекающую столики на тротуаре разноцветную, пеструю толпу… Это элегия, вершины общения человека с человеком и природой…
И не говорю о том, что утром, после подъема, взводы строятся у палаток и строем следуют отправить накопившиеся за ночь естественные надобности к отхожему месту – по команде «Вольно! Разойдись!»… (Правда, в чернобыле этого не было – грубое нарушение Устава внутренней службы Вооруженных сил Советского Союза.)
И, к слову, это не так глупо, как кажется. Коллективное «мочение», как мало что еще, способствует «боевому слаживанию подразделения» (это военный термин), сидение на очке в коллективе себе подобных Homo sapiens воспитывает крепость характера, устойчивость психики и (это я без шуток! прочувствовал на собственном опыте) чувство слияния с массой: «и я», так сказать, «этой силы частица» [28].
А представьте себе командира, срущего в присутствии своих подчиненных – тоже, естественно, срущих? Или идущих с или на это дело мимо очка, на котором тужится их командир…
А командир – вижу перед собой картинку как живую – командир нашего разведбата сидит себе над очком, как и все его подчиненные, газетку «Советский воин» почитывает, перед тем как помять и задницу ею подтереть. Ничто его не колышет, сразу видно – настоящий солдат.
Я всегда ломал голову, проходя утром к свободному очку (чем дальше от входа, тем спокойнее), – как его приветствовать? По Уставу? «Здравия желаю!»? Глупо. Не приветствовать вообще? Неловко… Короче, получалось что-то вроде штатского «Доброе утро», на которое он отрывал взгляд от передовицы в уже промятом «Советском воине» и отечески кивал, приветствуя глазами.
Он был командир настоящий и толковый.
А вот после него прислали – ни рыба ни мясо, рыхлый какой-то – и телом, и, как оказалось, душой. И как командир – никакой. И в сортире вверенного ему нашего подразделения я его никогда не видел; ходил, наверно, в штаб бригады, чтоб «делать это» с равными по званию…
Ну да ладно, это я все не для того затеял, чтоб зубы поскалить, а для того, чтоб статистическую базу под свои выводы подвести.
Объясняю:
Сортир наш был – в чистом песчаном поле построенный сарай: длинный, обитый толью. Крыша двускатная, тоже толь. Вход (дверей никаких!) один, зато широкий, как ворота. Внутри по центру – ряд колонн из светлой обтесанной сосны (на них на вбитых гвоздях – свежие газеты). По обе стороны от колонн в деревянном настиле – два ряда дыр… Все просто.
И еще: было в нашем сортире непривычно – просто удивительно! – светло.
Так вот, пока дойдешь до свободного очкоместа, поневоле будешь знать, как сегодня батальон радиационной разведки гадит. И уже погадил – внизу, под настилом.
Жидковато гадит.
Жидковато гадит батальон радиационной разведки.
Гораздо жиже, чем на обычных военных сборах, не «специальных». Я, конечно, не имею в виду случаев, когда боеспособность части вконец подорвана дизентерией. А так – я уже говорил – от армейских беспрерывных каш обычно крепит. Но тут, в чернобыле…
Газеты
Чтоб сразу было понятно:
Газета в армии – это сортирное чтиво.
Не из каких-то там особых идеологических соображений, а просто по определению, потому что она на бумажном носителе; а бумага (любая, о туалетной я вообще молчу) – дефицит в армии.
Информация о чернобыле в газетах?
Она нас на самом деле не очень-то и интересовала.
Потому что она у нас была.
Ну разве так – похихикать над тем, что пишут и что передают.
А больше мир вне наших границ интересовал…
Вот поначалу – да, поначалу страшно интересно было
читать о чернобыле –
и быть в чернобыле
сравнивать: ты ж все это видишь… Я на будущее научился (кстати, очень полезный навык оказался)… как бы это сказать?., восстанавливать, что на самом деле происходит, – по тому, что об этом в газетах пишут…
И какое это было сравнение?
Да, в общем, никакого… Как бы вам это объяснить… Ну вот.
Представьте.
Стоит перед тобой такой гер-ррой – в парадной военной форме, все начищено, блестит, строевая стойка, грудь колесом – такой красавец, богатырь – ну, ор-рел!
…Но ты находишься в такой позиции, что видишь его как бы сбоку – и видишь: задница-то у него голая (и к тому ж, похоже, извиняюсь, обосранная)…
Вот такое вот было сравнение, когда в чернобыле – «о Чернобыле» – в газетах читал. Очень полезный навык оказался.
Книги
Книги в армии плохо читаются, это и до чернобыля было (и не мной одним) на опыте установлено: вроде и без дела сидишь – ждешь там чего-то обычно, и книга есть, а – не идет… Как-то действительность эта окружающая – цвета хаки замечательного – от себя не отпускает, не дает от себя уйти в книжный мир – в другую реальность…
Вот – книга Гаршина.
Купил я ее в Чернобыле – в городе Чернобыль, в универмаге.
«Рассказы».
В мягкой обложке.
Как приличный книгочей, обернул бумагой.
Газетой. Что вообще-то неприлично (типографская краска мажется), но другой бумаги просто не было.
И, кажется, читал.
Потому что когда вернулся, обнаружил на обертке-обложке, у корешка – грязь (в смысле «несколько фоновых уровней радиации») – там, где руками берешь. Обложку выбросил – книжку оставил.
…Но настолько не до нее – не до книг! – там было, что ощущение такое, как будто и в руки не брал ее вообще! Это уже после, по возвращении из чернобыля, я Гаршина всего перечитал… [29]
Кино
«Из всех искусств важнейшим для нас является кино».
Это сказал Владимир Ильич Ленин.
И то же самое сказал бы любой из нашего лагеря.
Кино – это любимое развлечение лагерного люда.
Чтоб не сказать – единственное (не считая, естественно, работу: на АЭС и разведку).
Причем учтите сразу один момент (я об этом еще пацаном в книге Зощенко прочитал): на передовую, на фронт Великой Отечественной войны, привезли авторы только что сделанное кино о войне. Надеясь, естественно, на то, что его хорошо примут. А солдаты – солдаты были, мягко говоря, очень и очень не в восторге от того, что им будут показывать войну: и так надоела, проклятая, в печенках сидит, на что б другое посмотреть… Съемочная группа очень была расстроена.
Это я вспоминал всякий раз, когда кино смотрел в чернобыле.
Вспоминал – и радовался. У нас с этим было совсем не так.
Кино в лагере показывали за генеральской линейкой.
Лагерь громадный – 25-я бригада: в несколько рядов тянутся палатки, в них личный состав обитает; перед ними – генеральская линейка (что-то вроде парадной ухоженной грунтовой дороги); дальше опушка леса – соснового.
Вот на этой опушке, на такой бо-о-ольшой поляне и был оборудован клуб.
Если вы думаете, что это здание, – ошибаетесь.
Клуб – это место. Ровное пустое место на опушке.
Если вы думаете, что там были лавки, – то опять же ошибаетесь.
Там было гениальное изобретение – канавки для ног.
Сидишь на земле, ватник или досочку – у кого что – под себя подмащиваешь, а ноги в канавке. Как на скамейке. Очень удобно.
Когда стемнеет (если известно, что будет кино: днем вывешено объявление), народ подтягивается к поляне. Идут обычно смотреть по двое – с ватниками: на одном ватнике сидят, чтоб от земли не холодно, а другой сверху на плечи набрасывают – ночи холодные. Удобно. Тепло. И сверху, и снизу. Ноги в канавку свисают. Кто-то на деревьях обустраивается, на груше посреди поляны (это вообще такое роскошное, «генеральское» место), кто-то вообще на будку-кинопередвижку залез… Курят, дымок подымается. Все комментируется, возгласы, выкрики, взрывы хохота, когда кто-то особенно удачно сказанул, – народное гулянье, одним словом.
Важнейшее из искусств.
…Я обычно наблюдал (не скажу «смотрел», времени обычно не хватало, да и нечасто мы туда попадали с нашими ночными возвращениями с разведки) – наблюдал за кино сбоку, стоя с краю с кем-то из приятелей, и сразу видел и фильм, и реакцию публики с ногами в ямах. Как-то оно объемней, полней – сочнее, что ли, – воспринималось…
