Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи

Эти законы были утверждены, как кажется, не без затруднений, потому что нельзя было сократить римское население, не затронув многих интересов. Все более воодушевляясь своими проектами, Гай решил высказать основную идею, уже давно и молча им обдумываемую: права римских граждан должны быть дарованы (как уже предлагал и М. Фульвий Флакк) всем италикам.[154] Гай рассчитывал с помощью этого закона в большей мере привлечь к участию в благоденствии и ответственности империи все италийское население, более многочисленное и менее испорченное; этим возвращались силы небольшой олигархии Рима, которая, испорченная и малочисленная, походила на тонкую колонну, источенную временем, на которую безрассудные архитекторы накладывают огромную надстройку, постепенно ее увеличивая. Таков был обширный замысел Гая; Рим сделался бы главой живой италийской нации; империя опиралась бы не на олигархию муниципалов и испорченных торговцев, но на сельские классы; были бы восстановлены разрушенные и пришедшие в упадок города, некогда центры цивилизации и торговли; между различными областями произошло бы лучшее распределение населения и богатства, которые, стекаясь в Рим, угрожали приливом крови, если так можно выразиться, этому мозгу государства. Это было историческое дело Рима, которое Гай предвидел, но он считал возможным выполнить его единолично, упреждая шесть поколений, которым суждено было работать над этой огромной задачей.

В действительности столь широкие идеи были еще преждевременны. Проект предоставления права гражданства италикам не встретил ни в ком сочувствия, в простом народе не более, чем в знати; первый боялся, как бы при увеличении числа граждан[155] не уменьшились выгоды, получаемые во время войн и выборов, а также при играх и общественных развлечениях. Партия крупных собственников воспользовалась удобным случаем и ловкими интригами превратила в ненависть ту популярность, какой пользовался Гай. Некоторые авторы говорят, что на выборах 121 г. он не был переизбран, другие — что он получил столь незначительное большинство, при котором, сделав подтасовку при подсчете, можно было объявить, что он не выбран. После своего второго трибуната Гай возвратился к частной жизни и держался в тени до того дня, когда его враги выступили с предложением об уничтожении колонии в Карфагене; тогда он захотел говорить в комициях. На этот раз возбуждены были обе стороны, произошли сцены насилия; враги Гая бросились в сенат с требованием объявления военного положения и испугали скромных и умеренных сенаторов; затем после объявления военного положения консул Луций Опимий внезапно приказал убить Гая и его сторонников.

Если участь реформатора была трагической, то не менее трагической была и судьба его реформы. Она должна была быть лекарством и стала ядом, должна была сохранить лучшую часть старого общества и, напротив, ускорила его разрушение. Роскошь, отвращение к работе, оргии, скандалы, пьянство увеличились уже после разрушения Карфагена и Коринфа, но положение еще ухудшилось, когда Рим вступил во владение наследием царя пергамского. В тот самый год, когда умер Гай, виноградники, посаженные десять лет тому назад, дали обильный урожай, часть которого была привезена в Рим, где на каждой улице открылись винные погребки.[156] Все — знатные, богатые, вельможи и мелкие собственники — стали покупать рабов, торговля которыми значительно увеличилась.[157] Движимое имущество пергамского царя, привезенное в Рим и проданное с аукциона, было оспариваемо друг у друга толпой страстных любителей и, разойдясь по богатым домам Рима и Италии, возбудило вкус к пышной мебели, картинам, статуям, серебряной и золотой утвари.[158] Нужда увеличивала и долги римской и италийской аристократии. Это бывает всегда, когда лицом к лицу с родовой аристократией поднимается плутократия выскочек, желающая своими деньгами взять верх над древними знатными фамилиями. За исключением небольшого числа семей, обогатившихся благодаря умелой скупости одного из своих членов, каковы Лицинии Крассы, Помпеи, Метеллы,[159] в других знатных фамилиях молодые люди росли развратными, порочными, заносчивыми, иногда интересующимися науками и искусством, но всегда мотами и расточителями. Всадники, напротив, разбогатели с помощью пергамской добычи. Гай своим законом об Азии создал новое и очень выгодное предприятие для римских капиталистов. В Риме образовались многочисленные общества для взятия на откуп этих налогов, и ловкие финансисты помещали в них свои капиталы; вслед за военным и торговым ростом империализма последовал также и рост финансовый.

Во всех фамилиях среднего класса (а они должны были быть еще многочисленными, несмотря на уменьшение плодородия из поколения в поколение) много сыновей, страшась сельской бедности, покидали отцовский дом; они отправлялись в соседний город или в Рим, чтобы заняться там ремеслом или торговлей; они добровольно поступали на военную службу или шли на нее по набору и скитались по свету в погоне за богатством.

Все многочисленнее становились колонии италийских торговцев на Средиземном море, и приблизительно в эту эпоху возникла колония в Александрии.[160] Много италиков эмигрировало в Азию; там они наряду с крупными компаниями откупщиков занялись мелким ростовщичеством или взялись за торговлю рабами и азиатскими продуктами, спрос на которые все увеличивался в Риме. Делос процветал, населенный богатыми италийскими, греческими, сирийскими и еврейскими купцами. Часто сами родители не желали для своих детей собственного скромного положения и, даже рискуя входить в долги, посылали их в соседний город учиться; научившись красноречию, они могли сделаться адвокатами, прославиться, приобрести покровительство богатых и влиятельных людей, которые могли оказать помощь при избрании на государственные должности.[161] Таким образом исчезал тот средний класс собственников и крестьян, который возделал большую часть полуострова и победил Ганнибала. Во всей Италии мелкая собственность превращалась в крупные земельные владения в руках жадных приобретателей, заменявших рабами свободных рабочих, которые делались ленивыми, гордыми и задорными. Свободное население деревень выселялось, чтобы искать счастья в городах Италии или в провинциях, а также чтобы добиться власти в Риме, где до сих пор небольшое число привилегированных лиц наследственно становилось преторами, консулами, сенаторами.[162]

Но сила аристократических традиций ослабевала, и среди этой распущенной аристократии, растратившей в разврате свое состояние, энергию и прекрасные добродетели предков, после смерти Гая появился тип self made man. Таков был Марк Эмилий Скавр. Сын простого торговца углем, он принадлежал к всадническому сословию и благодаря знаниям, лести, услугам, оказанным испорченной олигархии, и особенно ловкому подражанию суровости и добродетели, сумел уже достигнуть высокого положения в момент смерти Гая Гракха, горячим противником которого был, и, домогаясь консульства, действительно получил его в 115 г.[163]

Совершенно противоположен ему был Гай Марий, человек с живым умом, но малообразованный, простых нравов, но честолюбивый и очень энергичный. Незнатный всадник из Арпина,[164] он был сначала, по-видимому, мелким арендатором, потом, бросив это занятие, избрал военную и политическую карьеру. Он отличился при осаде Нуманции, и его военные заслуги дали ему возможность быть избранным народным трибуном на 119 г.; он не имел ни родственников, ни клиентелы, ни состояния, но он не боялся вызывать неудовольствие как у знатных, так и у простого народа, относясь безразлично и, так сказать, с презрением к ненависти всех партий.[165]

Таковы были различные по характерам два самых видных борца новой италийской буржуазии, которая, стряхнув вековое ярмо знати, возникла в прежних средних классах, стремясь распространить свое могущество на Италию и весь мир. Граждане переходили из одного города в другой и смешивались; учащались как браки между жителями различных городов, так и дружественные и деловые отношения и коммерческие соглашения; латинский язык распространялся и становился языком общим; повсюду в Италии прививались одни и те же привычки, предавались одним и тем же порокам, изучали одну и ту же греческую философию, риторику и латинское красноречие.

Однако усилия разлагавшейся аристократии, которая хотела предупредить свое падение, и усилия новой буржуазии, стремившейся к возвышению, ускорили разрушение древнего общества. В хаосе этого социального разложения и возрождения со страшной силой обрушился на Италию весь эгоизм, свойственный семье, клиентеле, партии и классу. Недоставало солдат и денег, наборы войска делались все затруднительнее; государственные финансы, несмотря на значительные доходы из провинций Азии, скоро были поколеблены издержками, шедшими на покупку хлеба[166] и военную обмундировку согласно законам Гая Гракха. Внешняя политика под влиянием этого военного упадка сделалась повсюду неопределенной, робкой, колеблющейся. Не было более завоеваний, которые не были бы вынужденными; перестали внимательно следить за независимыми соседними государствами. Глава прежних владений пергамского царя, Рим скоро распространил свое владычество внутрь Малой Азии путем обширной системы клиентелы. Он легко подчинил своему протекторату республики Родоса, Кизика и Гераклеи, союз ликийских республик и галатских государств.[167] Но Рим пренебрегал обширным понтийским царством, которое, омываемое Черным морем, простиралось за этими государствами и образовалось в начале III в. до P. X., при разложении империи Александра из народов, различных по языку, обычаям и расам, но объединенных властью династии Митридатов, знатной персидской фамилии, подвергнувшейся эллинизации. С 125 до 121 г., помогая союзной Массалии и охраняя путь сообщения между Италией и Испанией, которым угрожали независимые галлы, Рим вел войну с арвернами, царь которых Бетуит основал род галльской империи, заставив большинство кельтов, живших между Альпами и Рейном, признать себя верховным вождем. Бетуит был побежден и взят в плен; арвернская империя рушилась, но Рим удовольствовался заключением союзов с главными галльскими народами, в том числе с эдуями, и обращением в римскую провинцию нарбонской Галлии, т. е. части Франции между Альпами и Роной. В 121 г. Метелл завоевал Балеарские острова; но скоро на границах и в уже завоеванных странах совершенно прекратились войны с варварскими народами. Военная добыча, таким образом, иссякла в тот момент, когда стали увеличиваться нужды знати и среднего класса, и Италия скоро сделалась добычей собственных аппетитов.