Сергей Бородин - Костры похода (Звезды над Самаркандом - 2)
- Выходит, я землю беру, а хозяева у нее остаются прежние... Какие хозяева!
Пленник не понял этих слов, но не переспрашивать же этого старика, в словах которого не было ни гнева, ни пренебрежения.
В Тимуре закипал гнев на сына, на Шахруха, и этот хилый, полуживой пленник уже меньше занимал Тимура. Расспросить его надо было, но окружающих удивляла и снисходительность к пленнику, и рассеянность Тимура.
- У меня своей земли тут нет! - повторил Хатута.
- Чужую, значит, пахал?
- Не пахал. Я сперва овец пас, а тем летом рыбу ловил. Рыбу ловили на базар, до самого нашествия ловили.
- Где?
- Неподалеку тут, под Ганджой. На Куре.
- Осетров?
- Лавливали.
- Разве адыгеи рыбу ловят?
- Когда баранов нет, а есть надо.
"Почему он разговорился?" - не мог понять Тимур, дивясь, с какой охотой и как доверчиво отвечает этот измолчавшийся мальчик.
- Сколько вас там, хозяев?
- Откуда мне знать?
- Берегись. Тебя заставят вспомнить.
- Если бы ты был самим великим падишахом, как заставишь? Как я скажу, когда не знаю?
- А кто был другой с тобой?
- Рыбак.
- Еще кто с вами?
- Все люди своей земли.
- А с этим... С этим рыбаком кто был еще?
- Нас двое с ним. Нас у него восемь человек рыбачило, а когда он собрался в горы, одного меня взял.
- Тебе одному доверял?
- Да нет - я был пастухом, легче хожу по горам.
- А что он говорил, когда тебя звал?
- Говорил: надо старое сено сжечь. Чтоб мышиные гнезда не расплодились. Мы зажгли, он говорит: "А теперь бежим, они нас загрызут за эти гнезда".
- Почему ты молчал, когда тебя спрашивали?
- Лень было говорить. Спать хотелось. Мы всю ночь на эту гору лезли.
- Врешь! Небось целую ночь просидели на горе, поджидали, на дорогу поглядывали. А?
- Я не говорил, что мы прошлой ночью туда лезли. В другую ночь лезли. А прошлую ночь сидели в шалаше, на дорогу глядели. Это верно, глядели в долину. Сверху далеко видно. Да больно уж холодно там ночью. Разве заснешь? А потом меня везли, днем не давали поспать. Вот я и молчал.
- Врешь! Не потому молчал.
- А что отвечать? Они тоже спрашивали, сколько нас. А что попусту отвечать, когда они сами видели: нас было двое.
- А на других горах?
- Я тех не видел. Те далеко от нас.
- А говоришь, с вами все люди.
- Да не все же залезли в горы!
Тимур вдруг понял:
"Молчал - хотел время оттянуть. Теперь знает: все с гор успели сойти, а кто и не ушел еще, тех ночь скроет. Днем молчал, ночью молчать стало незачем. Теперь он до конца будет прикидываться, что других не знает. Думает меня перехитрить - ждет, что я ему голову снесу, а перехитрю его я: оставлю ему голову. Вот тогда и поглядим, что он с ней станет делать? К этому он не готов. Тут он и попадется!"
- Ладно! Ступай поспи, да и лови свою рыбу.
Окружающие переглянулись, удивляясь, как это повелитель, ничего не добившись, отпускает пленника, доставшегося с таким трудом.
Султан-Хусейн, торопливо встав перед дедом, с готовностью предложил:
- Теперь поговорю с ним я. К утру все скажет!
- Отпусти его. Пускай ходит своей дорогой.
Один Шейх-Нур-аддин сразу понял эти слова и тотчас выделил рослого бородача в иранском панцире провожатым:
- Проводи его. Да прежде чем отпустишь, покорми, побеседуй, дай отдохнуть поспокойней: слыхал ведь - он спать хочет. Береги его.
И, распорядившись, Шейх-Нур-аддин поспешил вслед за удалявшимся Тимуром, а воин повел отпущенника к своей стоянке. Если бы пленника не вести под руку, он никуда не пошел бы, ноги его не несли, он опустился бы тут же на темную землю.
Тимур возвращался к своей юрте, готовя ответ Шахруху.
"Рано поутру послать людей в Герат. Кого? Из них ни один не должен быть ни сострадальцем царевичу, ни почтительным книголюбом, ни богобоязненным, ни почитателем духовных наставников, всяких там суфиев, святых старцев. Ни каким-нибудь сородичем сородичей Гаухар-Шад-аги, гератской царевны... Значит, и не всякий барлас на это годится..."
Вдруг он заметил, что не идет, а стоит в раздумье. И вельможи почтительно и неподвижно замерли, ожидая его. Значит, он думал, а они ждали! Прежде он не давал им времени ждать, пока сам думал. Стареть стал, что ли? Он всегда так умел думать, что люди не успевали заметить, думает ли он. Всем казалось, что любой вопрос он предвидел заранее и отвечал раньше, чем спрашивающий успевал договорить. О нем рассказывали, что все он знает заранее, что ночами беседует с пророком о будущем и потому знает ответ на все, ибо знает, о чем его спросят, знает, как обойти врага, ибо заранее знает все замыслы врага. Так говорили о нем, и он не опровергал этого.
Торопливо и строго он сказал:
- Чего же стали? Я вот гляжу - ночь хороша!
- Весна! - догадливо подхватил Шейх-Нур-аддин, хотя видел опущенное к земле лицо повелителя и понимал, что не так любуются красой весенних ночей.
Снова все пошли к юрте. И только Тимур не замечал, как заманчиво пахнет от котлов, где повара, отдав страже перестоявшийся плов, заложили новый, но теперь опасались, не передержан ли и этот, да и удался ли он, готовленный уже не с прежней охотой, не с прежним воодушевлением, а ведь плов каждый раз требует нового рвения от поваров, и, как у каждой красотки есть что-то свое, особенное, так и у каждого плова есть свое, неповторимое.
Тимур ушел в юрту, а его вельмож окружили рабы с кувшинами, чтобы полить гостям на руки. Всем стало легче и веселее: день наконец кончился, настал наконец, хотя и в столь поздний час, час покоя.
Рассаживались на кошмах вокруг медных тазов с кусками печенки, печенной на углях. Разламывали лепешки. Переговаривались, но от шуток воздерживались и разговаривали вполголоса: повелитель был неподалеку, и никто не знал, расположен ли он слышать их.
В юрте повелителя хмуро горел светильник. Писец, согнувшись на корточках, записывал распоряжения невидимого в темноте Тимура.
Он велел привести гератских купцов, прибывших еще днем. Отчаявшись чего-нибудь добиться в этот день, гератцы уже легли спать и теперь, когда их позвали, натыкались друг на друга и ползали среди постелей, словно их застало землетрясение.
Гератский купец, став перед светильником, ничего не видел в полутьме юрты, кроме тоненького язычка пламени, и кланялся в эту сторону, ожидая, что кто-нибудь войдет. Он вовсе растерялся, когда памятный ему голос Тимура прозвучал совсем с другой стороны:
- С чем прибыли купцы?
- О великий государь! Из того, чем торгуем, не потребно ли чего великому государю?
- Я что-то запамятовал, ты чем торгуешь?
Купец почуял что-то недоброе в том, что Тимур, прежде не раз хваливший его товары, теперь вдруг запамятовал это. И спесь и наигранное благодушие покинули гератца. Он еще не успел ответить, как Тимур вдруг спросил:
- Откуда ты узнал, что я в этих краях?
- Как откуда? Кто же этого не знает, великий государь?
- В Герате узнал, где меня искать?
- А где же? В Герате!
- И поехал сюда торговать?
- Затем и спешил.
- А назад когда собираешься?
- Распродамся - и назад.
- А тут закупать чего думаешь?
- Да благословит господь его имя, мирза Шахрух, правитель наш, наказывал мне поискать среди здешнего разоренья, не попадется ли редкостных книг хорошего письма, с изображениями жизни, с украшениями; купить, чего бы это ни стоило. Есть, говорит, по Азербайджану прекрасные переписчики. Исстари были. Теперь там, мол, не до книг. Пока, говорит, великий государь там сверкает своим мирозавоевательным мечом, можно такие книги достать, каких при другой погоде не сыщешь.
- Сам мирза так говорил?
- Затем и призывал меня.
- Значит, он знал, что сюда ко мне товары везешь?
- А как же ему не знать, великий государь? Да он не мне одному многим людям сюда такой же указ дал: скупать книги хорошего письма либо большой древности.
- Утром я пришлю к тебе посмотреть твои товары. Ступай.
Когда купец, косясь на светильник, вышел наружу, здесь, в ночной тьме, никого, кроме караула, не было, и воин повел купца на место мимо безмолвных юрт, мимо спавших на кошмах воинов, мимо коновязей, где тоже было тихо.
Но Тимур не ложился, сон не шел. Он наконец выбрал тех троих из своих сподвижников, которых поутру тайно пошлет в Герат.
Он один пошел по спящему стану.
На кошмах вповалку спали воины. Всю землю далеко вокруг сплошь покрыли тысячи уснувших людей, будто вся она занесена черными валами песка из пустыни.
Он постоял неподалеку от лошадей. Они всхрапывали и вздыхали во сне. Не слышно было хруста - не ели, а спали. Значит, с вечера их хорошо накормили. Оводам и мошкаре еще рано быть, еще холодно, и лошади стояли спокойно.
Он снова вышел к воде и сел на камень послушать ее беспечное течение. Что-то беспокойное, тревожное будили в нем ее неустанное движение, тихие всплески, непонятный, проносящийся мимо него, без него, независимый от него поток.
Ему хотелось что-то понять, но самый вопрос ускользал, он не знал, на какой вопрос хотелось найти ответ. Что-то непонятное будила в нем вода, и хотелось это понять. И что она в нем будила, понять он не мог: в его душе никогда прежде не поднималось это чувство.
