Ольга Гурьян - Ивашка бежит за конём
Глава двадцатая
ПОДВИГИ ПРОКОПА
Даже сама знаменитая женщина-историк принцесса Анна Комнина, известная всему миру своей великой учёностью и цветистым слогом своих писаний, не могла бы поведать о воинских подвигах своего племянника, императора Мануила, с большим увлечением и преувеличением, чем сделал это Прокоп-Всех-Победишь. Ничего удивительного в этом нет. Ведь она-то спокойно сидела на золотом кресле в мраморном дворце, а он-то всё вынес на собственной шкуре. Да, случись с ней хоть сотая, хоть тысячная часть того, что ему пришлось испытать, уж она не стала бы макать перо в чернильницу, а поскорее удрала бы куда-нибудь подальше, спряталась бы в самом глухом монастыре. Так-то! Прокоп говорил уже больше часа, и пёс Махмут давно заснул, свернувшись калачиком у ног хозяина. А Ивашка сидел выпрямившись, не мог оторвать зачарованных глаз от губ Прокопа. Уж так наглядно он рассказывал - от ужаса даже мурашки бегали по спине. - Где только не воевал наш император, - говорил Прокоп, - где только не гибли его верные солдаты - и на равнинах Венгрии, на берегах Италии и Египта, на морях Сицилии и Греции. Вот в Венгрии случилось однажды, что шли мы весь день, устали, как собаки, остановились на берегу реки в виду моста и повалились спать. Как полагается, выставили часовых. Но они ведь тоже люди, а не кто-нибудь. У них тоже глаза смыкаются, и винить их нельзя, уж очень все притомились. Одним словом, просыпаемся мы утром, а на том берегу несчётное венгерское войско. Так и валят полчища одно за другим. Прямо как мухи на столе в харчевне. Всё от них черным-черно и гул по всей местности. А между ними и нами один только узкий мост. Все, конечно, спросонья ужаснулись, а наш император говорит: "Вы, мои храбрые войска, отступайте-ка к тому вон лесочку и не бойтесь. Я этих безбожных венгров через мост ни за что не пущу. Мне такой подвиг раз плюнуть". И вот он хватает свой меч и даже щита не взял и становится на мосту. А венгры так и прут на него. И впереди у них два великана, родные братья. Ростом они на голову выше хорошего дуба, ручищи - как мельничные жернова. Ступают они на мост - будто гром загремел, и брёвна все погнулись. А наш-то неустрашимый император как взмахнул мечом, как закрутит его над головой, и меча-то уже не видать, а будто беспрерывно сверкают молнии. "Э, - думаю я, - храбрый какой нашёлся! И щита не взял. Трахнут его эти великаны по голове, только мокро от него останется. Кто тогда будет мост защищать? Нет, - думаю, - это не годится. Надо ему помочь". Вот хватаю я его щит, становлюсь за его спиной, так немножко сбоку, чтобы мне свободней было сражаться, и жду, что будет. Тут этот первый великан устремляется прямо на него и своё длинное копьё вперёд выставил, А я выскочил сбоку, и копьё прямо в мой щит ударилось и от этого могучего удара разлетелось в щепы, а великан кувырк - через перила моста грохнулся в реку. Такая волна поднялась, захлестнула мост. Но мы с императором стоим крепко. А уж второй великан на нас кинулся. Да так быстренько, не рассчитал, прямо на императорский меч напоролся, а я его тут же трахнул щитом по голове. Он и испустил дух. У Ивашки дыхание спёрло от восторга. Он едва смог прошептать: - А когда он такой страшно высокий, как ты достал до его головы? - А я подпрыгнул. Не перебивай. Да, и, когда венгры увидели, как мы вдвоём разделались с их великанами, они тотчас повернули и бросились бежать. Так сразу стало чисто, будто их метлой повымели. - Ах, какой ты удивительный герой! - воскликнул Ивашка. - Да уж какой есть, - ответил Прокоп и скромно пожал плечами. - Только это никому не известно. Все только и кричат, что-де неустрашимый рыцарь Мануил Комнин один защитил мост против целого венгерского войска. А про меня ни слова. А я что? Мелкая сошка. Но я за славой не гонюсь. Не надо мне этой славы!.. А в другой раз, оставив своё войско далеко позади, поскакал он вперёд в поисках рыцарских приключений. Были с ним только его брат и верный слуга Аксух. "Ну, думаю, маловато вас, меня не хватает", - и тоже поехал вслед, хотя, конечно, поодаль, чтобы он меня не увидел и не прогнал. И вдруг нам навстречу восемнадцать сельджукских всадников. Это, думаю, пустяки, с ними он сам справится. И действительно, после недолгого сражения все они разбежались. А за ними-то ещё другие сельджуки наступают. Человек пятьсот, не меньше. А может, и пятьсот тысяч - кто их знает, я их не считал. Нам перед ними отступать неприлично. Не по-геройски это будет. И, конечно, наш император бросается прямо на них, сечёт мечом направо и налево, пробивает себе путь. Вот, думаю, теперь и моё время настало. Пришпорил я коня, рядом с ним скачу и, как только какой-нибудь турок на него налетит, я сейчас же свой щит подставлю, заслоню собою моего государя. Ну, понятно, он пробился сквозь этих сельджуков без всякой раны, а мне вот три пальца отрубили. - Наверно, была тебе за это большая награда? - спросил Ивашка. - Да, как же, дожидайся! Он меня и не заметил. Думает, сам такой неуязвимый да непобедимый. А по правде сказать, хоть он и храбрейший герой, а не хватает ему ни умения, ни осторожности настоящего полководца. В конце концов потерял он всю свою армию в горах Писидии и сам очутился у сельджуков в плену. - А ты? - шепнул Ивашка. - Ну, и я, конечно, с ним. Но тут я ему высказал всё, что я о нём думаю. В этом сельджукском лагере захотелось ему пить. Он выпил воды из фонтана, поморщился и говорит: "Эта вода окрашена христианской кровью". Как я это услышал, всё во мне закипело. Я как крикну: "А не впервой, о император, пьёшь ты кровь своих христианских подданных!" Но, на моё счастье, была вокруг него густая толпа, так что не доискались, кто это крикнул. А не то бы мне не сносить головы. Но я... Тут вдруг он вскочил и, ни слова не сказав Ивашке, перебежал через площадь и схватил своей клешнёй полу плаща какого-то прохожего. Правая рука Прокопа будто невольно дёрнулась, согнулась в локте и протянулась вперёд ладонью кверху. Прохожий засмеялся, хлопнул его по плечу, и они вместе ушли. Пёс Махмут встрепенулся и, прихрамывая, побежал вслед за хозяином. Ивашка ещё посидел на скамье, дожидаясь возвращения Прокопа, но не дождался и побрёл домой.
Глава двадцать первая
ПРАЗДНИЧНОЕ УТРО
В субботу родственница госпожи Пульхерии сказала: - Завтра наша императрица будет раздавать милостыню нищим на паперти Святой Софии. Госпожа Пульхерия всплеснула руками и воскликнула: - Ах, милая Агата, я ещё никогда не видела нашу милостивую императрицу! Как бы я хотела хоть одним глазком взглянуть на её великолепие! - Ничего нет проще, - снисходительно ответила госпожа Агата. - Только придётся пораньше встать. Там будет огромная толпа, но если мы придём рано, мы сможем выбрать место, откуда всё видно. Госпожа Пульхерия засмеялась от удовольствия. Но Ивашка, хоть он ни словом не высказал своей радости, был, пожалуй, ещё больше доволен. Уже три дня никак не удавалось ему высунуть нос на улицу. Господин Гензерих ни на мгновение не отпускал его от себя и беспрерывно бранился по-немецки. То и дело гонял он Ивашку за утюгом, а то, посадив его с ногами на стол, приказывал выдернуть намётку или обметать швы. Надо было вдеть нитку в иглу, а нитка не хотела лезть в ушко, выгибалась, будто живая. - О, думмер керль - глупый мальчик! - ворчал господин Гензерих. - Ты держишь крепко иглу, нитку не держишь крепко. Не надевай иглу на нитку, надевай нитку в иглу. Аллес феркерт - всё наоборот. Ещё утром в четверг Ивашка, выглянув в окно, увидел на противоположной стороне улицы Прокопа с Махмуткой. Оба ждали, смотрели на его окно. Ивашка нарочно уронил иглу на пол, чтобы слезть со стола и, подойдя к окошку, подать Прокопу знак. Но господин Гензерих, ловко изогнувшись, сам поднял иглу и строго сказал: - Абер! Но! - и погрозил пальцем. Немного погодя Ивашка снова посмотрел в окно. Прокоп нетерпеливо топтался на месте, два шага вперёд, два назад, а Махмут спал. Когда он выглянул в третий раз, оба они исчезли. В пятницу утром их не было видно, и в субботу они тоже не пришли. Ивашка был в отчаянии. "Теперь Прокоп обиделся, и я его больше никогда не увижу, - думал он. Теперь всё пропало. Как я буду без него искать Аннушку, когда город чужой, а люди говорят не по-нашему!" - Глупый башка! Думмкопф! - кричал господин Гензерих. - Ты не намётку порол, ты мой красивый шов порол! - и стукал его напёрстком по лбу. О, какая тоска! В воскресенье утром все встали пораньше и принялись наряжаться. Такой подняли переполох, будто на птичьем дворе, - и кричали, и пищали, и носились из горницы в горницу, хлопая ворохом платьев, будто крыльями. Обе госпожи раскапризничались - и то худо, и это нехорошо. И платье не в платье, и башмаки не кобеднишние, а хотелось бы быть покрасивей. Наконец оделись. На грудь повесили золотой крест на цепочке. Волосы спрятали под покрывало - непристойно идти в божий храм с непокрытой головой. Служанки нацепили медные запястья, господин Гензерих надел новый кафтан, который он сшил себе из обрезков. Одному Ивашке не пришлось принарядиться - у него не было переменки. До сих пор ходил в старых кожаных Кобякичевых штанах, которые ему ещё тётка Параска пожаловала. Однако же он помыл лицо и руки, а госпожа Пульхерия велела ноги тоже помыть. Вот они все собрались и пошли. Мимо городской тюрьмы и общественной пекарни они вышли на площадь Константина и пошли колоннадой серебряных дел мастеров. Дальше их путь лежал по главной улице, вдоль северной стены ипподрома с его двумя высокими башнями. - С этой стороны только конюшни, сараи для колесниц и служебные помещения, - сказала госпожа Агата. - А вон там, на самом высоком месте, - там императорская ложа и над ней золочёные статуи коней из Хиоса. Смотрите! Они остановились, посмотрели и поспешили дальше. Теперь по правую их руку были бани Зевсиннуса с их красивой колоннадой, а рядом - Медный дом, названный так потому, что его крыша была вся из медных пластин. - Видите там подальше высокий шатёр? - сказала госпожа Агата. - Это Багряный дворец. Его стены из белого мрамора с багряными прожилками. В этом дворце императрицы рожают детей императору, и поэтому их зовут Багрянородными. А сколько там ещё дворцов из белого, зелёного, красного мрамора - дворец Дафна, дворец Сигма, Порфирный дворец. - Хотелось бы посмотреть их поближе, - сказала, вздохнув от переполнявших её чувств, госпожа Пульхерия. - Ах, милая, не выдумывай! - ответила госпожа Агата. - Там у всех ворот вооружённая стража. Идём скорей, мы опаздываем. Они прибавили шагу и вышли на площадь Августа с его конной статуей, позеленевшей от времени. Тут по левую руку был базар, ещё закрытый за ранним временем, а направо - старое здание Сената. Прямо впереди в конце улицы виднелся собор Святой Софии, самый прекрасный храм во всём мире. И хотя он был невероятно огромен и выше всех прочих зданий, так что, казалось, он высился над всем городом, ничего не было в нём ни тяжёлого, ни грубого, ни угрожающего, с таким искусством были рассчитаны его пропорции. Золотое полушарие главного купола было подобно сияющему солнцу, спустившемуся с небес, чтобы увенчать это несравненное творение. И бесчисленные меньшие купола окружали его блистательным хороводом. Стены собора были сооружены из драгоценных мраморов, порфира и ляпис-лазури, покрыты золотом - плодом побед над народами Азии, Африки и Европы. По случаю императорской процессии улица была чисто подметена и из всех окон свешивались ковры и вышитые покрывала, у кого что было. И всюду висели гирлянды из ветвей мирта и ивы, из розмарина и полевых цветов. Тут по всему городу ударили медные била и загудели колокола, и в каждой церкви они звучали по-разному. У одних глубокий звон, будто из бездны моря взывают, а у других перезвон весёлый, лёгкий, будто свора собачонок тявкает. Которые-то обрывистые, а которые протяжно-певучие - уже отзвенели, а всё ещё воздух дрожит. На паперти Святой Софии монахи расставляли очередь нищих. Все они были чисто умыты, а у кого лохмотья были уж чересчур отвратительны, тех отталкивали подальше с глаз долой. Эти нищие все были проверены, добрые ли они христиане и нет ли среди них какого-нибудь разбойника или больного проказой или чесоткой. И тут вдруг Ивашка увидел Прокопа-Всех-Победишь. Он смиренно стоял в конце очереди. Но тут к нему подскочил монах и, с гневом указывая на его обезображенное шрамом лицо, пинком отогнал его прочь. - Дяденька Прокоп, дяденька! - закричал Ивашка. Но за перезвоном колоколов его голоса не было слышно. Однако же Прокоп не ушёл совсем, а только отошёл подальше. Ивашка подскакивал и махал ему руками, а в кулаке у него была зажата монетка, которую госпожа Пульхерия дала ему на свечи. Но, сколько он ни старался, Прокоп его не заметил за густой толпой. В это время показалась императорская процессия. Впереди шли монахи и громко пели приветственные гимны. А за ними, окружённая свитой своих дам, выступала императрица, прекрасная Мария Антиохийская. Она была одета в пурпурные одежды, отороченные золотым сукном. На голове у неё была жемчужная диадема, а ножки обуты в пурпурные чулки и красные туфли, усыпанные драгоценными камнями. Придворные дамы были все в цветных шелках с оторочками из пурпура и багрянца, что которой из них полагалось по её званию. Все они так и сверкали драгоценными ожерельями и подвесками и шли, гордо подняв головы в рыжих и золотистых париках, изумительно завитых и закрученных, со множеством локончиков, болтавшихся на лбу и затылке.
