Андреа Жапп - Ледяная кровь
– Мессир Жозеф рассказал мне об опыте, который очень легко провести тому, кто обладает замечательным инструментом, тем самым, что он доверил мне. Он также посоветовал беречь этот инструмент, поскольку тот редко встречается и не имеет цены. Из осторожности мы должны хранить его существование в тайне.
– И ты называешь это «инструментом»? На мой взгляд, это всего лишь необработанный кусок скалы!
– Нет… Как я вам уже говорил, это камень из Магнезии, области в Малой Азии. У этой скалы, которую называют магнитным железняком, весьма примечательная история. Пять тысяч лет назад пастух по имени Магнес[23] пас своих баранов. Он взобрался на скалу, чтобы лучше видеть их. И вдруг металлический наконечник его посоха словно прирос к скале. Посох стоял прямо, хотя пастух не поддерживал его в этом положении. Пастух испугался и увидел в этом колдовство. Лукреций и Плиний Старший наделяли этот камень магическими свойствами.[24] Лет десять назад в руки моего ментора Жозефа попало письмо, написанное неким Петером Перегринусом.[25] Тот подробно изложил все сведения о магнитном железняке, о котором по-прежнему ничего не известно в нашем королевстве.[26] По мнению мессира Жозефа, в этой скале нет ничего магического. Речь идет об удивительном природном феномене, о магнитных свойствах, все еще недоступных нам.
Аньес ловила каждое слово Клемана. Затем она подвела итог:
– Если посох стоял вертикально, значит, этот минерал в определенном смысле приклеивается к металлу?[27]
Клеман улыбнулся, вновь поразившись уму Аньес.
– Да, он притягивает его.
– Я начинаю разделять твое восхищение Жозефом, хотя совсем не знаю его. Быстрее, мне не терпится увидеть, как работает этот чудесный притягательный камень. Скоро наступит ночь. Но Розочка знает дорогу, а мой короткий меч разубедит любого грабителя. И все же я предпочитаю, чтобы мы вернулись до наступления кромешной темноты. Что я должна делать, чтобы помочь тебе?
Клеман дал странный ответ:
– Ничего, мадам, если только не следить за мной, как обычно.
Аньес с горечью подумала, что эти слова, не имеющие никакого отношения к опыту, который собирался провести подросток, вкратце изложили всю его жизнь гораздо лучше, чем пространные рассуждения. Их было всего двое: женщина и девочка, переодетая в мальчика ради своего спасения, ради спасения их обеих. Их было двое, связанных искренней любовью, а эта сила не знала себе равных. Аньес получила этому лишнее доказательство в ужасном застенке Дома инквизиции Алансона, когда над ней нависла отвратительная маска смерти. Но что, по сути, понимал/понимала Клеман/Клеманс в свои еще детские годы о том, что их связывало? И что она, дама де Суарси, знала об этом?
«То, что я всегда буду поступать так. Если придется, даже ценой собственной жизни», – шепотом пообещала она себе.
Клеман взглянул на нее своими сине-зелеными глазами и, улыбаясь, покачал головой. Затем, желая положить конец этому всплеску чувств, столь бурному, что слова уже становились излишними, он произнес наигранно-бодрым тоном:
– Все остальное надо делать лежа ничком.
Клеман вытащил из мешка широкие джутовые полоски и обмотал ими кисти и предплечья, прежде чем войти в заросли почерневшей от мороза крапивы. Он сказал:
– Эта проклятая трава по-прежнему жжется, хотя и замерзла.
– Из крапивы мы изготавливаем бесценный компост.
– Рецепт которого привезли тамплиеры. Тем не менее крапива кусается, как сонм дьяволов.
Упоминание о военном ордене заставило Аньес вспомнить о неуловимом рыцаре-госпитальере. Аньес бросила вслед Клеману, направлявшемуся в заросли:
– Тебе что-нибудь известно о рыцаре Франческо де Леоне?
– Немногое. Впервые я услышал это имя от любезного Аньяна, когда мы с графом приехали в Алансон. Вы сами рассказали мне о нем подробнее, поскольку благодаря вам я теперь знаю, что он племянник и приемный сын аббатисы Клэре, Элевсии де Бофор. И я голову готов дать на отсечение, что именно он убил подлого Никола Флорена. Я совершенно не верю в эту байку о случайном пьянице, якобы пронзившем кинжалом вашего мучителя. – Сухим, почти злобным тоном Клеман добавил: – Он только опередил нас, мадам, уверяю вас. Монсеньор Артюс д'Отон не пощадил бы этого подлеца. Я тоже.
Аньес с трудом подавила улыбку.
– Я нисколько не сомневаюсь в вашей доблести. Вы мои мужественные защитники.
Клеман опустился на колени и продолжил:
– Возвращаясь к Франческо де Леоне… Я никогда не видел его. Тем не менее я благодарен ему за вмешательство, хотя он лишил нас чести спасти вас. Я спрашиваю себя…
Клеман раздвинул рукой, обмотанной джутом, заросли крапивы и внезапно замолчал. После возвращения Аньес, после ее странных откровений о рыцаре-госпитальере его мучил один вопрос наряду с тысячами других.
В тот вечер, когда Клеман слушал Аньес, сидя в ногах ее кровати, его поразило одно совпадение, столь важное, что мальчика начали терзать сомнения. Не был ли этот Франческо де Леоне вторым редактором дневника Эсташа де Риу? Клеман, так и не поведавший своей даме о находке в тайной библиотеке Клэре, воздержался от комментариев, которые могли бы вызвать у Аньес беспокойство. Эта тривиальная недомолвка – смешная ложь озорника, боявшегося наказания, – довлела над ним с тех пор, как он увидел в ней опасную двусмысленность. К этому примешивалось смутное чувство, что Аньес находится в центре шахматной доски, контуры которой он не мог различить. Аньес и он сам быстро поняли, что махинациями Эда де Ларне, сводного брата и непосредственного сюзерена дамы Клемана, руководил некто более могущественный и более опасный, чем Эд. И намного более решительный. Артюс д'Отон сузил круг возможностей, поместив их врага в Ватикан, приватный Ватикан Папы. Клемана очень беспокоила последовательность событий. Аньес попадает в руки инквизиции. Тут же, как по мановению волшебной палочки, появляется рыцарь-госпитальер. Чудовище-инквизитор погибает от ножа посланного провидением пьяницы, в существование которого трудно поверить. Убийство истолковывают как суд Божий, и Аньес спасена. Госпитальер исчезает, словно греза… Именно тогда Клеман узнал, что рыцарь был любимым племянником, почти сыном аббатисы, защищавшей тайну библиотеки Клэре, где хранился дневник, написанный двумя рыцарями-госпитальерами и посвященный «возвышенным» поискам. В этом дневнике говорилось об оракулах, описывались невероятные астрономические открытия, раскрывались две астральные темы, солнечный знак которых находился в Козероге. Аньес родилась 25 декабря. Возможно, одна из тем указывала на нее. А вторая? Постепенно детали вставали на свои места, хотя он не мог постичь логику разыгрываемой партии. Вот уж, действительно, шахматная доска.
– О чем ты думаешь?
Сумерки скрывали смущенное лицо Клемана. Молодая женщина собралась было повторить свой вопрос, но ее опередил восхищенный вопль Клемана:
– Мадам, мадам, посмотрите! Это чудо!
Аньес бросилась к нему. Стоя на коленях, Клеман размахивал темным камнем, к которому прилипло несколько крупинок красноватой земли. Аньес выхватила камень из рук мальчика и принялась рассматривать его со всех сторон, завороженная, стараясь подавить облегчение и радость, переполнявшую ее. Она дотронулась до крошечных комочков глины, которые буквально прилипли к шероховатой поверхности камня, притянувшего их к себе. Словно борясь с попыткой стряхнуть их на землю, они снова крепко прилипли к камню, едва Аньес отдернула указательный палец. У нее на глазах появились слезы.
Взволнованный Клеман бормотал:
– Ах! Камень из Магнезии притягивает землю! Вот доказательство, научное доказательство того, что под этой землей скрывается железо! Это рудник, мадам. Ваш бесплодный От-Гравьер – железный рудник! И он будет приносить вам доход до вашей смерти!
В словах Клемана Аньес почувствовала колкость в адрес Матильды, о жестокости и предательстве которой она постоянно думала все эти дни. Ее дочь никогда не воспользуется богатствами От-Гравьера – если они и вправду существуют, в чем Аньес не сомневалась, – при жизни матери, если только она повторно не выйдет замуж. И Эд де Ларне тоже. Господь дал ей пассивное оружие мести против сводного брага. Аньес про себя произнесла благодарственную молитву мадам Клеманс, голосам, любезным призракам, которые поддерживали ее в заточении.
Аньес боролась с желанием упасть на эту землю, которую раньше презирала, ненавидела, чтобы испросить прощения и поблагодарить ее за долготерпение. Если бы Аньес была одна, она, несомненно, принесла бы это странное покаяние. Но вместо этого она присела на корточки, вонзила ногти в землю, которая прежде вызывала у нее отвращение, и принялась разрывать глину. Захватив две пригоршни глины, она поднесла их к губам и поцеловала. Она жадно нюхала глину, желая убедиться, что этот горьковатый металлический запах, бивший ей в ноздри, был запахом ее спасения.
