Сат-Ок - Тайна старого Сагамора
"Нет, история не осудит меня, - думал Заремба, еще и еще раз убеждая себя в справедливости своего поступка. - Те, кто в состоянии увидеть в индейцах подобных себе, кому понятны их борьба и страдания, поймут - я не мог перестать быть самим собой, не мог идти против своей совести..."
Пересчитав ряды пленных, Заремба убедился, что бежало сто пятьдесят человек. Не много, но и не мало... "Было бы только это началом их новой жизни", - подумал он...
Сагамор умолк. Задержал взгляд на сыне, увел куда-то высоко, к самым вершинам пихт.
- На другой день колонна вступила на Великие Луга, кое-где утыканные группами низких деревьев. Мягкая зеленая поверхность была похожа на большое озеро, по которому прошелся ветер, разогнав волны так, что они долго не могли успокоиться. Между пригорками нет-нет да и пробежит шакал, почти невидимый в высокой траве. Или неподвижно повиснет над колонной, распластав крылья, орел, как бы выражая своей задержкой в полете сочувствие к несчастью гонимых людей.
Только грифы, не выражая ни испуга, ни удивления, беспрерывно проносились над караваном. Для них Дорога Слез была обильным пастбищем, и они добросовестно следовали за обозом.
Солнце безжалостно припекало иссушенные тела индейцев. Исхудавшие, они были подобны живым скелетам. Заремба уже не раз видел смерть пленных, но одна, уносившая жизнь ребенка, потрясла его. Он был совсем крохотный, этот пленный младенец. Словно понимая, что из груди матери ему уже не извлечь ни капли молока, он прижимался к ней, казалось, только для того, чтобы спрятаться от чего-то страшного, что приближалось к нему. Уста матери не раскрылись в крике и глаза не наполнились слезами, когда головка ребенка, словно сорванный цветок, откинулась от ее груди. Продолжая сидеть на дороге, она медленно раскачивалась в такт похоронной песне.
Молча проходили мимо нее связанные чироки, и пыль, поднятая их ногами, оседала на тельце ребенка...
Сагамор снова умолк. Наступившую тишину нарушали лишь потрескиванье сучьев в костре да доносившиеся из темного бора выкрики какой-то птицы.
Проведя тыльной стороной руки по лицу близ темени, старик, словно собравшись с мыслями, продолжал:
- И тут подъехал к женщине Гарри Том...
- Ты что расселась! - закричал он. - Или у тебя нет сил подняться? Так я знаю способ оживить тебя!
Удар хлыста пришелся по голове несчастной, по ее оголенным плечам, но она даже не вздрогнула. Казалось, тело ее не воспринимает боли. Это еще больше озлобило человека-зверя. Удар ноги, и женщина, упав навзничь, выпустила из рук ребенка.
Лицо Кровавого Тома покрылось пятнами. Глаза, налившиеся кровью, блуждали по рядам индейцев, выискивая новую жертву, а потом он поднял вдруг высоко над головой ременный бич и пошел стегать по сторонам.
В этот момент и подоспел Заремба. В первую минуту он хотел было разрядить в Кровавого Тома всю обойму, но, сдержавшись, выкрикнул, на галопе остановив коня:
- Так тебя учили воевать, подлец!
- Ты мне ответишь за это! - огрызнулся Том. - Мной уже давно замечено, как верен ты воинскому долгу, или ты не давал присяги?
- Я присягал быть воином, а не убийцей, - ответил Заремба, спешившись.
Солдаты расступились. Молча наблюдали они, как поднял Заремба с дороги тельце ребенка, положил его рядом с матерью и, убедившись, что ей уже не помочь, развернул свой носовой платок и накрыл им лицо умершей.
- Ты сделал это нарочно, чтобы в присутствии нижних чинов унизить меня! - закричал Том. - Я видел, ты схватился за оружие! Ты угрожал мне, старшему тебя по чину!
- Если бы был убит еще кто-нибудь, кроме этой беззащитной, может, это и очистило бы воздух и в мире стало бы известно, что здесь происходит, но, к сожалению, этого не случилось.
- Разреши узнать, - со злорадной усмешкой снова закричал Том, - как ты намерен вести себя дальше? Дорога у нас с тобой дальняя.
- Время покажет, - ответил Заремба.
На четвертый день после этого кровавого события Заремба, проезжая вдоль обоза, заметил, что в последней группе отсутствуют двое: Крученый Волос и Тройной Медведь, двоюродные братья Мчащейся Антилопы. Куда им деться? Убежали? Этого не может быть. Конец колонны тщательно охранялся. Побег ночью тоже был невозможен. Им он не передавал ножей. И потом, как могло получиться, что не хватает двоих, тогда как связаны они по десять человек?
- Могут ли мои братья сказать, - подъехал Заремба к индейцам, - что стало с двумя воинами из вашей десятки?
- Знаем тебя и потому ответим. Двое наших остались с Кровавым Томом далеко позади и... не вернулись. Позднее видели, что возвращался он один. Наших братьев с ним не было...
Громом поразило Зарембу это известие. На память пришли слова негра из Виргинии. Не медля ни минуты, он передал пленным свой пистолет и пару ножей, пришпорил коня так, что тот присел на задние ноги, и бешеным галопом погнал его прочь от длинной цепочки людей...
Не отводя взгляда от лица отца, Зоркий Глаз движением, которому могла бы позавидовать белка, подкинул поленья в гаснущий костер, отчего тот вспыхнул миллионами искр, осветив лица сидящих. Угрюмым, задумчивым было лицо белого солдата, как у человека, целиком ушедшего в себя. Может, прислушивался он к собственной совести, а может, слушал, как растет в нем желание быть самому судьей поступкам других...
Черты лица молодого воина с выражением воли и решительности стали резче, а глаза, с их пронизывающим, как у отца, взглядом, настороженно поблескивали из-под опущенных бровей.
Старый вождь медленно расправил затекшие ноги, посмотрел на повисшую над головой луну.
- Небо становится все мягче, скоро наступит новый день, а мои слова еще не видят конца...
- Отец мой, - проговорил Зоркий Глаз, заметив, что Сагамор собирается встать, - твой сын просит выслушать его.
Старик взглядом, не произнося ни слова, выразил согласие.
- С тех пор как слышат мои уши твой рассказ, месяц уже обломал рога, округлился и вырос. Я знаю: за это время стал старше и мой отец, но может ли он согласиться продлить и эту ночь? Солнце еще далеко. Небо еще не окрасилось его лучами.
- Мой сын хочет услышать, что стало дальше с с молодым офицером? Куда увел пленных воинов Кровавый Том?
- Ни в одну из этих ночей, отец мой, сон не коснулся изголовья твоего сына, глаза его не закрывались для отдыха. Его рука всегда крепко держит томагавк...
- Мой сын хочет отомстить белым?
- Не месть, а чувство долга зовет меня на борьбу с бледнолицыми, только... Пусть отец и вождь простит сына, его сердца коснулось недоверие... Этот белый... Глаза отца сами видели его?..
- Мой сын не может поверить, что есть белые, плеча которых может коснуться рука индейца, как плеча брата и друга? - Старик выразительно посмотрел на сына, перевел взгляд на сидящего рядом в мундире офицера и, чуть помедлив, продолжал:
- Ночь уже спускалась на землю, но ни Крученого Волоса, ни Тройного Медведя Заремба не обнаружил. У сверкающей прозрачными струями реки он, придержав коня, зорко всмотрелся в пригорки, поросшие кустарником, пробежал взглядом по берегу реки, густо поросшему осокой, задержался на группе верб. Никаких признаков присутствия живых существ не было. Ничего подозрительного не заметил он и на другом берегу реки. Неподвижно стояли одинокие клены, склонив ветви к воде...
Заремба соскочил с коня, потрепал его по широкой шее и отвел в сторону. "Поостынь, дружок, а я тем временем приведу себя в порядок". Раздевшись, офицер, предвкушая удовольствие, направился к реке. Холодная вода ласково обволокла его тело. С каждым взмахом руки восстанавливались в нем силы, а вместе с ними и способность мыслить, критически отнестись ко всему происшедшему.
Итак, им покинут злосчастный караван. Произошло это раньше, чем он себе представлял. "А кому это нужно? - спрашивает себя Заремба и, не задумываясь, отвечает: - Всем белым. Всем, кто в состоянии, кто хочет понять, что есть вещи, которых он не должен совершать. Другого пути, как дезертировать, чтобы уйти от убийства или быть хоть косвенным его участником, у меня не было".
А если вернуться? - оправдать свое исчезновение беспокойством за судьбу пропавших пленных? Именно этого-то никто и не поймет. Мерилом его поступку может быть все: положение офицера, цвет кожи, принадлежность к так называемому цивилизованному обществу, но только не его личные убеждения, не его моральные принципы. Кто из товарищей, не говоря уже о начальстве, поймет, что руководило им, когда он облегчал положение стариков, помогал женщинам и детям? "Что ни говори, - заключает Заремба свои невеселые думы, - а ошибка была сделана раньше. Надо было еще до вступления в армию решить для себя все "за" и "против". И тогда не было бы ни битвы при Аппалачах, ни этих мучительных дней экспедиции. И все-таки пусть с опозданием, но я вернул себе уважение..."
Ну а как поступить дальше?
"Пожалуй, лучше всего, - решает Заремба, - положиться на время. Сейчас же главное - узнать о судьбе пропавших индейцев, и если догадки мои подтвердятся, готов буду встретиться с убийцей один на один..."
