Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe
Я слeзъ съ наръ. Староста барака, бывшiй коммунистъ и нынeшнiй лагерный активистъ, изъ породы людей, которая лучше всего опредeляется терминомъ "дубина", спросилъ меня безразличнымъ тономъ:
-- Что -- тоже въ командировку eдете?
-- Да. До Мурманска и обратно.
-- Ну, желаю прiятной поeздки...
Въ этомъ пожеланiи мнe почудилась скрытая иронiя... Я налилъ себe кружку кипятку, подумалъ и сказалъ:
-- Особеннаго удовольствiя не видать... Работы будетъ до чорта...
-- Да, а все же -- хоть на людей посмотрите...
И потомъ безъ всякой логической связи:
-- А хорошiй парнишка, вашъ Юра-то... Вы все-таки поглянывайте, какъ бы его тутъ не спортили... Жалко будетъ парня... Хотя, какъ вы съ Успенскимъ знакомые -- его, должно, скоро выпустятъ... {458}
Я хлебалъ кипятокъ и однимъ уголкомъ глаза тщательно прощупывалъ игру каждаго мускула на дубоватомъ лицe старосты... Нeтъ, ничего подозрительнаго. А на такомъ лицe все-таки было бы замeтно... О Юрe же онъ говоритъ такъ, на всякiй случай, чтобы сдeлать прiятное человeку, который "знакомый" съ самимъ Успенскимъ... Поболтали еще. До моего выхода остается еще три часа -- самые долгiе три часа въ моей жизни...
Упорно и навязчиво въ голову лeзли мысли о какомъ-то таинственномъ дядe, который сидитъ гдe-то въ дебряхъ третьяго отдeла, видитъ всe наши ухищренiя, "какъ сквозь стеклышко", и даетъ намъ время и возможность для коллекцiонированiя всeхъ необходимыхъ ему уликъ... Можетъ быть, когда я получалъ свою параллельную командировку на югъ, дядя позвонилъ въ Адмотдeлъ и сказалъ: "выписывайте, пущай eдетъ"... И поставилъ у нашего тайника вохровскiй секретъ...
Для того, чтобы отвязаться отъ этихъ мыслей, и для того, чтобы сдeлать всe возможныя попытки обойти этого дядю, буде онъ существовалъ въ реальности, я набросалъ двe маленькiя статейки о спартакiадe въ "Перековку" и въ лагерную радiо-газету, занесъ ихъ, поболталъ со Смирновымъ, далъ ему нeсколько газетно-отеческихъ совeтовъ, получилъ нeсколько порученiй въ Мурманскъ, Сегежу и Кемь и -- что было совсeмъ ужъ неожиданно -- получилъ также и авансъ въ 35 рублей въ счетъ гонораровъ за выполненiе этихъ порученiй... Это были послeднiя совeтскiя деньги, которыя я получилъ въ своей жизни и на нихъ сдeлалъ свои послeднiя совeтскiя покупки: два килограмма сахара и три пачки махорки. Полтинникъ еще остался...
Вышелъ изъ редакцiи и, къ крайнему своему неудовольствiю, обнаружилъ, что до полудня остается еще полтора часа. Пока я ходилъ въ обe редакцiи, болталъ со Смирновымъ, получалъ деньги -- время тянулось такъ мучительно, что, казалось, полдень совсeмъ уже подошелъ. Я чувствовалъ, что этихъ полутора часовъ я полностью не выдержу.
Пришелъ въ баракъ. Въ баракe было почти пусто. Влeзъ на нары, сталъ на нихъ, на верхней полкe, закрытой отъ взглядовъ снизу, нагрузилъ въ свой рюкзакъ оставшееся продовольствiе и вещи -- ихъ оказалось гораздо больше, чeмъ я предполагалъ -- взялъ съ собой для камуфляжа волейбольную сeтку, футбольный мячъ, связку спортивной литературы, на верху которой было увязано руководство по футболу съ рисункомъ на обложкe, понятнымъ всякому вохровцу, прихватилъ еще и два копья и вышелъ изъ барака.
Въ сущности, не было никакихъ основанiй предполагать, что при выходe изъ барака кто-нибудь станетъ ощупывать мой багажъ, хотя по правиламъ или староста, или дневальный обязаны это сдeлать... Если недреманное око не знаетъ о нашемъ проектe, никто насъ обыскивать не посмeетъ: блатъ у Успенскаго. Если знаетъ, насъ захватятъ у тайника... Но все-таки изъ дверей барака я выходилъ не съ очень спокойной душой. Староста еще разъ пожелалъ мнe счастливаго пути. Дневальный, сидeвшiй на {459} скамеечкe у барака, продeлалъ ту же церемонiю и потомъ какъ-то замялся.
-- А жаль, что вы сегодня eдете...
Мнe почудилось какое-то дружественное, но неясное предупрежденiе... Чуть-чуть перехватило духъ... Но дневальный продолжалъ:
-- Тутъ письмо я отъ жены получилъ... Такъ, значитъ, насчетъ отвeту... Ну, ужъ когда прieдете, такъ я васъ попрошу... Юра? Нeтъ, молодой еще онъ, что его въ такiя дeла мeшать...
Отлегло... Поднялся на горку и въ послeднiй разъ посмотрeлъ на печальное мeсто страннаго нашего жительства. Баракъ нашъ торчалъ какимъ-то кособокимъ гробомъ, съ покосившейся заплатанной крышей, съ заклеенными бумагой дырами оконъ, съ дневальнымъ, понуро сидeвшимъ у входа въ него... Странная вещь -- во мнe шевельнулось какое-то сожалeнiе... Въ сущности, неплохо жили мы въ этомъ баракe И много въ немъ было совсeмъ хорошихъ, близкихъ мнe русскихъ людей. И даже нары мои показались мнe уютными. А впереди въ лучшемъ случаe -- лeса, трясины, ночи подъ холоднымъ карельскимъ дождемъ... Нeтъ, для приключенiй я не устроенъ...
Стоялъ жаркiй iюльскiй день. Я пошелъ по сыпучимъ улицамъ Медгоры, прошелъ базаръ и площадь, тщательно всматриваясь въ толпу и выискивая въ ней знакомыя лица, чтобы обойти ихъ сторонкой, нeсколько разъ оборачивался, закуривалъ, разсматривалъ афиши и мeстную газетенку, расклеенную на столбахъ и стeнахъ (подписка не принимается за отсутствiемъ бумаги), и все смотрeлъ -- нeтъ ли слeжки? Нeтъ, слeжки не было -- на этотъ счетъ глазъ у меня наметанный. Прошелъ вохровскую заставу у выхода изъ поселка -- застава меня ни о чемъ не спросила -- и вышелъ на желeзную дорогу.
Первыя шесть верстъ нашего маршрута шли по желeзной дорогe: это была одна изъ многочисленныхъ предосторожностей на всякiй случай. Во время нашихъ выпивокъ въ Динамо мы установили, что по полотну желeзной дороги собаки ищейки не работаютъ вовсе: паровозная топка сжигаетъ всe доступные собачьему нюху слeды. Не слeдовало пренебрегать и этимъ.
Идти было трудно: я былъ явственно перегруженъ -- на мнe было не меньше четырехъ пудовъ всякой ноши... Одна за другой проходили версты -- вотъ знакомый поворотъ, вотъ мостикъ черезъ прыгающую по камнямъ рeчку, вотъ, наконецъ, телеграфный столбъ съ цифрой 25/511, откуда въ лeсъ сворачивало какое-то подобiе тропинки, которая нeсколько срeзала путь къ пятому лагпункту. Я на всякiй случай оглянулся еще разъ -- никого не было -- и нырнулъ въ кусты, на тропинку.
Она извивалась между скалъ и корягъ -- я обливался потомъ подъ четырехпудовой тяжестью своей ноши, и вотъ, передъ поворотомъ тропинки, откуда нужно было нырять въ окончательную чащу, вижу: навстрeчу мнe шагаетъ патруль изъ двухъ оперативниковъ...
Былъ моментъ пронизывающаго ужаса: значитъ -- подстерегли... {460} И еще болeе острой обиды: значитъ -- они оказались умнeе. Что же теперь?... До оперативниковъ шаговъ двадцать... Мысли мелькаютъ съ сумасшедшей быстротой... Броситься въ чащу? А Юра? Ввязаться въ драку? Ихъ двое... Почему только двое? Если бы этотъ патруль былъ снаряженъ спецiально для меня оперативниковъ было бы больше -- вотъ отрядили же въ вагонe ? 13 человeкъ по десяти на каждаго изъ боеспособныхъ членовъ нашего "кооператива"... А разстоянiе все сокращается... Нeтъ, нужно идти прямо. Ахъ, если бы не рюкзакъ, связывающiй движенiя... Можно было бы: схватить одного и, прикрываясь имъ, какъ щитомъ, броситься на другого и обоихъ сбить съ ногъ. Тамъ, на землe обe ихъ винтовки были бы ни къ чему и мое джiу-джитсу выручило бы меня еще одинъ разъ -- сколько разъ оно меня уже выручало... Нeтъ, нужно идти прямо, да и поздно уже сворачивать -- насъ отдeляетъ шаговъ десять...
Сердце колотилось, какъ сумасшедшее. Но, повидимому, снаружи не было замeтно ничего, кромe лица, залитаго потомъ.
Одинъ изъ оперативниковъ поднесъ руку къ козырьку и не безъ прiятности осклабился.
-- Жарковато, товарищъ Солоневичъ... Что-жъ вы не поeздомъ?..
Что это? Издeвочка?
-- Режимъ экономiи. Деньги за билетъ въ карманe останутся...
-- Да, оно, конечно. Лишняя пятерка -- оно, смотришь, и поллитровка набeжала... А вы -- на пятый?
-- На пятый.
Я всматриваюсь въ лица этихъ оперативниковъ. Простыя картофельныя красноармейскiя рожи -- на такой рожe ничего не спрячешь. Ничего подозрительнаго. Вeроятно, оба эти парня не разъ видали, какъ мы съ Подмоклымъ шествовали послe динамовскихъ всенощныхъ бдeнiй, навeрно, они видали меня передъ строемъ роты оперативниковъ, изъ которой я выбиралъ кандидатовъ на вичкинскiй курортъ и на спартакiаду, вeроятно, они знали о великомъ моемъ блатe...
-- Ну, счастливо... -- Оперативникъ опять поднесъ руку къ козырьку, я продeлалъ нeчто вродe этого -- я шелъ безъ шапки -- и патруль прослeдовалъ дальше... Хрустъ ихъ шаговъ постепенно замеръ вдали... Я остановился, прислушался... Нeтъ, ушли, пронесло...
Я положилъ на землю часть своей ноши, прислонился рюкзакомъ къ какой-то скалe. Вытеръ потъ. Еще прислушался, нeтъ, ничего. Только сердце колотится такъ, что, кажется, изъ третьяго отдeла слышно... Свернулъ въ чащу, въ кусты, гдe ужъ никакiе обходы не были мыслимы -- все равно въ десяти-двадцати шагахъ ничего не видать...
До нашего тайника оставалось съ полверсты. Подхожу ужасомъ слышу какой-то неясный голосъ -- вродe пeсни. То ли это Юра такъ не во время распeлся, то ли, чортъ его знаетъ что... Подползъ на карачкахъ къ небольшому склону, въ концe {461} котораго, въ чащe огромныхъ, непроходимо разросшихся кустовъ, были запрятаны всe наши дорожныя сокровища и гдe долженъ ждать меня Юра. Мелькаетъ что-то бронзовое, похожее на загорeлую спину Юры... Неужели вздумалъ принимать солнечныя ванны и пeть Вертинскаго. Съ него станется. Охъ, и идiотъ же! Ну, и скажу же я ему нeсколько теплыхъ словъ...
